Отказ от использования интернета — это уже не слабость, не блажь, не глупость. Люди сознательно ограничивают одну свободу ради другой. Но можно ли быть свободным от давления технологий, не отказываясь от использования социальных сетей? Обмениваем ли мы свободу не быть вовлеченными в онлайн-общение на одобряемый и комфортный статус пользователей?
По каким причинам человек отказывается от позиции выигравшего в цифровом неравенстве?
Медиаэкология
В ноябре в рамках фестиваля о современности NOW проходила лекция британского антрополога Дэниела Миллера, в рамках которой тот рассказывал о разнообразии практик, существующих у пользователей интернета. Миллер демонстрировал, как одни и те же сервисы социальных сетей, вроде Facebook, Twitter, электронной почты, мессенджеров и т. д., играют подчас противоположные роли и функции в повседневной жизни людей из разных стран.
В рамках лекции одна слушательница задала Миллеру вопрос: что делать, если она вовсе не желает пользоваться социальными сетями, но вынуждена это делать, иначе ей не удастся устроиться на работу, учиться в университете и т. д.? Ведь человек вне социальных сетей вызывает очень много вопросов в современном мире. Как это: человек хочет быть причастным современной жизни, учиться в университете, работать — и при этом не пользоваться социальными сетями?
По опросам Pew Research Center, крупнейшей американской опросной фабрики, большинство американцев, не имеющих доступа к интернету, малообразованны, немолоды, бедны. Чаще это женщины. Вообще, отсутствие онлайн-жизни обычно рассматривается как та составляющая «цифрового неравенства»[1], с которой нужно бороться. Но то, что в этой борьбе описывается как возможность (доступ к интернету), все больше становится социальной обязанностью.
Вместе с тем психологи, философы и социологи уже которое десятилетие пишут об информационной перегрузке. Разговор об этом начался очень давно, но с развитием интернета принимает новые обороты. Гирт Ловинк пишет, что «важный аспект медиаграмотности — это возможность отойти от экрана», и обращает внимание на то, как тесно сплетены современные технологии, политика и экономика. Выбирать из лучшего, быть успешным, успевать всё — онлайн-сервисы как будто бы существуют, чтобы человек действовал именно так и не задумывался о последствиях. Интернет постепенно становится «невидимым», не опознается как источник возможностей или напряжения.
Цифровое неравенство
В 2001 году появилась одна из основных статей о цифровом неравенстве. Ее написали известные социологи Пол ДиМаджио и Эстер Харгиттаи. Статья начинается с предположения, что использование интернета приносит социальные блага: расширение возможностей для поиска работы, рост мобильности, увеличение социального капитала. Но есть один важный нюанс. Пока технологии относительно новы, умение их использовать может быть лишь преимуществом. Как только они становятся доступны всем, отсутствие доступа становится недостатком.
Но в середине нашего десятилетия речь идет не только о доступе или цифровой грамотности. Необходимыми становятся не только навыки работы с электронной почтой или умение отправить сообщение. Речь идет о том, что во многих сферах деятельности нужно уметь и активно пользоваться популярными сервисами, то есть быть пользователем: чтобы участвовать в решении рабочих вопросов, обмениваться учебной литературой, даже обсуждать дела ребенка с другими родителями.
Быть пользователем — это тоже своего рода навык, умение, которое подчас теряется из-за интуитивности интерфейсов. По словам первой netart-художницы Рунета Оли Лялиной, «слово „пользователь“ — последняя преграда на пути компьютеров к тому, чтобы стать абсолютно невидимыми». Сохраняя умение быть пользователем, мы понимаем, что оно не всегда дается так просто, но легко теряется.
Удивительно, впрочем, не это. Как раз такие парадоксы описаны исследователями, взять хотя бы упомянутого выше ДиМаджио. Пользователи сами осознают необходимость быть порой независимыми от технологий. Пожалуй, самая мягкая форма такой реакции — это «цифровой детокс», отказ от гаджетов на некоторое время, который становится формой отдыха для людей из больших городов (и без смартфонов в них и в самом деле немало дел и развлечений). Но с другой стороны, происходит отторжение новых технологий. Это происходит в школах и у молодежи: студенты и подростки оказываются порой радикальней своих родителей в утверждении, что существует «живое общение», а есть — его симуляции в интернете.
Исследования пока не показывают, что эта тенденция велика; собственно, большие опросные центры по инерции охотнее интересуются тем, сколько человек «подключены», а те, кто не пользуется интернетом, — это исчезающе малая доля населения.
Ориентируясь на данные опросов, можно сказать, что пользователям не нужна свобода, предоставляемая новыми технологиями в интернете. Это гипотеза, которая первой приходит в голову с точки зрения здравого смысла, когда мы смотрим на цифры исследований. Так, опрос общественного мнения, проведенный «Левада-центром» в октябре 2014 года, показал, что 54% населения России придерживается мнения, что в интернете присутствует множество вредоносных веб-сайтов и потому в отношении киберпространства должна применяться цензура, в то время как всего 32% населения считают, что угроза преувеличена и оснований для цензуры нет.
Но лаконичное и ясное исследование, проведенное в Анненберге, показывает, что дело не в этом. В статье Григория Асмолова, докторанта Лондонской школы экономики и участника этого исследования, объясняется, что нет никаких пользователей, желающих несвободы. Есть разные факторы и взаимодействия, влияющие на наши решения. В России это во многом контекст старых медиа, которые сообщают пользователю, как относиться к новым. Если мы посмотрим, как упоминается интернет в газетах и выпусках ТВ-программ, то увидим, что он из любопытной новинки и удобного инструмента порой превращается в опасную технологию. Эта технология то губит подростков, то становится инструментом манипуляции, то вызывает зависимость. Казалось бы, с одной стороны, мы наблюдаем конвергенцию медиа, разнообразие форматов и переход на «цифру», но вместе с тем — пугающие истории, которые мешают людям воспринимать интернет как пространство альтернатив и возможностей и превращают его в небезопасный аналог старых медиа в новых мехах.
Несвобода и свобода
Но феномен, о котором мы говорим, — он о том, что происходит с опытными пользователями. Пожалуй, самый известный текст о том, как непросто быть пользователем социальной сети, принадлежит Элис Маврик и дане бойд. Они описывают жизнь пользователя социальных сетей как неизбежное существование в парадоксальной ситуации. От нас, пишущих в Twitter, ожидаются одновременно искренность, аутентичность и соответствие строгим нормам ожиданий аудитории, которую, впрочем, мы сами и придумываем, исходя из тех образов, которые возникают в сетевом сообществе. Существовать в этом парадоксе можно, но люди устают от постоянного ощущения себя неодиноким в толпе, всегда на виду.
Травля, постоянное рейтингование друг друга без особой цели, сплетни — это не про буллинг у подростков, это элементы коллективной жизни в социальных сетях, остро ощущаемые взрослыми людьми. И вместе с тем соцсети наделяются своей как будто субъектностью: они «диктуют» и «затягивают». Маркетологи больших корпораций продолжают работать в том же духе, что и десять лет назад, предлагая делегировать всю социальную жизнь своим сервисам и гаджетам, стать полностью включенным, полностью зависимым и таким образом — своеобразно свободным. Я нарочно не привожу литературные примеры, чтобы не вызывать ассоциации с антиутопиями, например Оруэллом. Внимательный читатель поймет, что антиутопии — это, скорее, привычный способ описывать страхи от меняющегося общества, вовсе не объяснительная модель, а фактор. Говоря о свободе как несвободе, многие думают об оруэлловском «свобода — это рабство», хотя старшее поколение наверняка первым делом вспомнило бы, что свобода — это необходимость, правда, познанная. Так вот, необходимость пользования социальными сетями — не вполне познанная или, по крайней мере, не вполне осознанная.
И, будучи неосознанными, такие вопросы и парадоксы оказываются тем, от чего пользователи хотят освободиться. Речь идет не о том, чтобы бросить все достижения прогресса и уйти в леса. Освободиться от необходимости постоянного присутствия в онлайн-среде — это значит иметь возможность не отвечать на сообщения немедленно, не раскрывать свое настоящее имя в социальной сети, не рассказывать о частной и профессиональной жизни неопределенному в конечном счете количеству людей.
Но в разнообразии интернет-сервисов постепенно возникает свод неформальных и формальных норм, с которым приходится соотноситься. Мы едва ли осознаем этот процесс. Некогда Джон Перри Барлоу писал о том, что жители киберпространства заключают новый общественный договор. Но тогда речь шла о тысячах пользователей, а сегодня их миллиарды. А коллективной рефлексии по поводу новых условий общения в интернете не хватает, несмотря на визионерские и глобальные инициативы вроде Web We Want. Более того, процитируем еще раз статью Гирта Ловника: «Публичное обсуждение самоограничения в потреблении информации часто граничит с морализаторством и нравоучением, а если перевести его в политику, оно может легко привести к мягкой форме цензуры, отсекающей других файрволом». За этим страхом цензуры есть и нежелание устанавливать фигуру цензора, тем более что ею легко становится машина. Но дело в том, что технология формируется социальными отношениями и лишь потом, опосредованно, начинает на них влиять.
Интернет сегодня становится таким же, как реальность, — local is the new black. И так же, как опасались вихрей глобализованного интернета, где склады порнографии и незнакомцы в чатрумах, сегодня людей не устраивает то, что все знакомы со всеми. И если ты не включен в эти сети, увы, эффект тот же, как если ты не можешь переехать в другой город. Прописки пока не требуется, но обязательства примерно такие же.
Вопрос слушательницы лекции Дэниела Миллера, о котором мы говорили в самом начале, на самом деле — о том, как интернет был сбывшейся мечтой поколения глобалистов, прозрачным и всеобъемлющим пространством связей, а стал совсем другим — инструментом связывания, а не объединения.
В любом случае, пока возникают такие вопросы и сомнения, мы все же надеемся, что технологии следуют за мечтами.
