В одном из своих докладов историк культуры Сергей Аверинцев обратил внимание на две мало обсуждающиеся исследователями странности одного из самых известных новозаветных текстов — начальных глав Евангелия от Матфея.
В первой главе знаменитая генеалогия Христа «Авраам родил Исаака…» вдруг перебивается неожиданным «рождество же Иисуса Христа было так». И оказывается, что вся эта величественная родословная словно бы дает сбой, что включенный в нее Иосиф — не отец обетованного Мессии, а Его вхождение в человеческую историю происходит так, что смущает поначалу всех действующих лиц.
Во второй главе разворачивается величественное и неспешное повествование о том, как волхвы с Востока, пришедшие в Иерусалим засвидетельствовать вселенское значение рождения Царя Иудейского, являются к Ироду, как это приводит в волнение весь Иерусалим, как Ирод созывает первосвященников и книжников, чтобы осмыслить это известие, как волхвы, ведомые звездой, приходят в Вифлеем и приносят свои дары. Но вдруг — и говорится это в краткой причастной конструкции — волхвы получают во сне повеление не возвращаться к Ироду — и история, поначалу напоминавшая триумфальную процессию, превращается в историю бегства.
«Я не могу это увидеть иначе, как то, что оба раза Матфей, автор первого Евангелия, исходит из очень сложного отношения между обетованием и исполнением, — пишет Аверинцев. — Все библейское учение о полноте времен, т.е. об историчности Божьего дела спасения людей, предполагает, что Обетованный может прийти, когда на земле как бы будут выстроены некие ворота для Него, для того чтобы Его принять. Но затем все происходит так, что Он должен войти мимо этих ворот — хотя ворота необходимы. Это оба раза так».
Образ величественных ворот, которые торжественно выстраиваются специально для того, чтобы будущее вошло мимо них, кажется, говорит что-то важное не только о евангельской истории. По большому счету, все действительно новое всегда приходит именно так. Смена эпох, научных парадигм, поколений происходит не как хорошо подготовленная и отрепетированная передача ключа от города из рук в руки, а как неожиданная смена перспективы, точнее, как ее слом.
Вот латинская культура, считающая культуру народного языка чем-то мало достойным внимания, вдруг обнаруживает перед собой «Божественную комедию», после чего латинская поэзия отчетливо переходит в разряд памятников. Вот вышедшие в один год публикации Николая Коперника и Андреаса Везалия ломают тысячелетние представления о строении Вселенной и человека, перенося центр Солнечной системы от Земли к Солнцу, а центр человеческой жизнедеятельности — от печени к сердцу. Вот вычисления никому не известного сотрудника бернского патентного бюро за несколько лет отбрасывают в прошлое классическую физику Ньютона.
Собственно, старое именно тогда и оказывается старым, когда перестает адекватно реагировать на происходящее вокруг, и масса накопившихся новых фактов и явлений, не объяснимых в рамках старого и не вписывающихся в него, находит себе место в рамках новой парадигмы. Но происходит это небезболезненно, ведь игнорирование нового и сопротивление ему оказываются для прежней модели отчаянным способом самозащиты.
Ворота из аверинцевского образа выстраиваются не столько для встречи нового, сколько для сохранения себя, для того чтобы на свой лад инициировать это новое, объявить преемником, заявить на него свои права. Успешными эти попытки остаются только до тех пор, пока новое еще не созрело по-настоящему.
«Бунт школьников»
Как ни жаль сужать такое красивое рассуждение до общественно-политической злобы дня, но, кажется, этот слом перспектив, эта неслучающаяся встреча старого и нового — образ, наиболее точно описывающий то, что с легкой руки журналистов и политологов превратилось в сюжет о созревшем в России весной 2017 года «протесте школьников».
Стоит прежде всего оговориться: «протест школьников» — это миф, но не в смысле неправды, а в смысле упрощенной, но удобной и понятной очень многим объяснительной модели происходящего. (Таким же мифом является активно обсуждаемая сегодня «ресталинизация»: немногочисленные примеры открытия музеев и памятников Сталину, целенаправленно вбрасываемые в публичное пространство и эфир федеральных каналов заявления официальных лиц и передачи, нормализующие сталинизм, сопровождаемые открытием государственных музеев и мемориалов жертвам репрессий и встречающие ответ в росте инициатив по увековечиванию памяти жертв и популяризации правды о репрессиях, создают «дискурс», удобный и понятный и для защитников власти, и для ее оппонентов.)
Факты говорят о том, что подростки и даже какая-то особенно юная молодежь не составляли большинства на акциях весны–лета 2017 года. По данным мониторинга соцсетей, наиболее многочисленную аудиторию фильма «Он вам не Димон», ставшего триггером протестов 26 марта, составили люди от 21 до 24 и старше 34 лет, тогда как несовершеннолетние — всего 5,5%. Самая многочисленная возрастная группа среди людей, зарегистрировавшихся на митинги в соцсетях, — от 21 до 30 лет, несовершеннолетние составляют менее 7% участников этих групп (люди до 21 года — 27%), а среди задержанных на Тверской 12 мая их доля равна 15%. Наконец, участие в протестах молодежи — вовсе не новация 2017 года: достаточно вспомнить, как протесты 2011–2012 годов в ряде крупных городов приняли форму «оккупаев» (Оккупай Абай и Арбат в Москве, Оккупай Исаакиевская в Санкт-Петербурге и т.д.). Все столь поразившие сегодня наблюдателей черты протестных акций — преимущественно молодежный состав, отсутствие страха перед полицией, координация посредством соцсетей — присутствовали уже тогда.
Впечатление, что молодежь вдруг заинтересовалась политикой, потому что Навальный чудесным образом при помощи фильма о Димоне рассказал им про нее, — результат недоразумения.
Незаинтересованность молодежи политикой — такой же миф, как ее внезапная политизация. Исследования феномена «аполитичности» молодежи, проведенные после протестов 2012 года, говорят о том, что отстранение от политики — вовсе не результат отсутствия интереса к ней или представления о неважности общественной активности. Правильнее говорить об «антиполитичности» как рациональном отказе от политики (это очень напоминает концепцию «агрессивной неподвижности», а не пассивности российского общества), сферы вполне известной, но считающейся чуждой, деятельность в которой видится бессмысленной, тогда как участие в гражданских инициативах воспринимается как самореализация, а не как политический активизм.
Возникновение и невероятная популярность мифа о «протесте школьников» свидетельствуют о том, что он угодил в важные точки напряжения сегодняшней действительности. Всем слишком очевидно, что конфликт между политической системой России и ее людьми и реальностью — поколенческий: за окном давно весна и первые листочки, а в помещение «российского государства» как будто нарочно накачан затхлый воздух. Новое ощутимо рядом, а старое ощутимо пережило свой век и давно должно бы отправиться на покой. Ожидание этого нового подспудно оказывается едва ли не самым сильным ощущением для активной части российского общества.
Выход молодежи на улицы — в принципе, нормальное явление, неожиданное только из-за распространенного убеждения относительно аполитичности молодого поколения, — наложился на эти чувства и ожидания и совпал с ними «без зазора»; так родился и отправился в триумфальное шествие по информационному полю миф о «крестовом походе школьников», затягивая в зону своего действия всех: от политологов и депутатов до пресс-секретаря президента.
И в этом смысле случившееся 12 июня как симптом куда важнее собственно выхода на улицу большего, чем обычно, числа молодых людей.
Предчувствие будущего
Недовольство, обнаружившее себя в протестах 2017 года, лучше заметно в молодежной среде, но на деле оно характеризует все возраста и социальные группы по всей стране. В этом главное отличие происходящего сейчас от протестов 2011–2012 годов, ставших выражением недовольства преимущественно столичного среднего класса.
Важно понять, что именно выводит на улицу сегодняшних недовольных и можно ли говорить о каком-то общем наборе мотивов. Слово (слоган, хештег) «надоел», не слишком удачное в качестве именно политического лозунга, потому что не предполагает никакой конкретной «программы действий», оказалось очень удачным выражением подспудных и еще не артикулированных чаяний очень разных групп населения. Причем «надоел» сегодняшним протестующим не конкретно Путин или Медведев, на смену которым не предлагается конкретно Навальный, — эта неудовлетворенность носит гораздо более глубокий характер. Речь идет о чаянии более принципиальных изменений, ощущении того, что назрела какая-то фундаментальная «смена парадигм».
Недовольство, обнаруживающее себя на акциях последнего времени, — это недовольство зияющей пустотой, все отчетливее обозначающееся на месте образа будущего. Активное возвращение этого словосочетания в политическую повестку и экспертную дискуссию крайне показательно. В последние 10–17 лет на месте будущего были насущные задачи, а потом, когда экономический рост позволил немного выдохнуть и оглядеться, под ними замаячила пустота, замаскировать которую были призваны картины прошлого. Все более настойчивая эксплуатация Победы и других образов славного прошлого — не только средства мобилизации, но и свидетельство того, что власть видит опасность пустоты на месте будущего, но ощущает свою неспособность дать сколько-нибудь адекватный ответ на эти чаяния.
Оказывается, что это пусть пока плохо артикулированное чаяние будущего способно генерировать куда больше энергии, чем системные протесты. Еще одно важное отличие происходящего сегодня от ситуации 2011–2012 годов — в том, что это глубинное и принципиальное недовольство — результат отсутствия иллюзий насчет возможности диалога с властью, конструктивного сотрудничества с ней.
«Болотные» протесты имели своей целью добиться от власти соблюдения правил игры: пересчета результатов выборов, исключения фальсификаций и т.д. Участие в разрешенной акции, хоть и в окружении полиции, означает все же присутствие в системном поле и согласие с предлагаемыми условиями разговора. Граница между разрешенными и неразрешенными акциями стирается просто потому, что у государства, демонстративно говорящего на другом языке и не предполагающего возможности диалога, глупо спрашивать разрешения.
Все те, кто выходят на улицу сейчас, внутренне уже находятся в состоянии конфронтации с властью. А потому переход от модели разрешенных акций к неразрешенным — отмеченный решением организаторов митинга на проспекте Сахарова перенести его на Тверскую — не более чем следование этой уже свершившейся в головах перемене.
Поэтому, кстати, неверно говорить, что Алексей Навальный «вывел подростков под дубинки ОМОНа», как представляет это госпропаганда; он лишь лучше других почувствовал то, что носится в воздухе, и пошел за ним, найдя наиболее соответствующую этому форму. То, что из действующих политиков это почувствовал он один, означает, что у него есть потенциальная возможность стать политиком будущего.
Старое и новое
Это столкновение парадигм представляется куда более важным и интересным, чем разговоры о «бунте подростков».
Один из красноречивых примеров такого столкновения — волна выкладываемых школьниками и студентами видеозаписей «бесед», которые проводили с ними по результатам митингов 26 марта преподаватели и чиновники. Тут очень ярко видно столкновение двух реальностей: говорящего кондовым языком советской политинформации государства и молодежи, для которой естественной реакцией на такой неинтерактивный формат общения становится простая его фиксация и выкладывание «в паблик».
Такое реагирование оказывается довольно эффективным. Пока профессиональные оппозиционеры и правозащитники с привычным надрывом говорят о недопустимости и незаконности идеологии в системе образования, о необходимости институциональных реформ и их невозможности в условиях авторитаризма, новое поколение просто выкладывает «видосы» и часто добивается своего. Причем даже не в смысле отставок «засветившихся» преподавателей, а в смысле демонстрации ветхости старой конструкции в целом и неэффективности привычных мер воздействия в частности.
* * *
Отчаянные попытки власти перехватить молодежную повестку, приглашая видеоблогеров в Государственную Думу, финансируя создание видеоклипов, призывающих не ходить на митинги, разрабатывая закон «О молодежной политике» и госпрограмму «Молодежь России», очень напоминают образ строительства людьми прошлого ворот в будущее, с которого мы начали этот очерк. Но, возвращаясь к библейским образам, легче верблюду пройти через игольное ушко, чем выстроить отношения с будущим посредством госпрограммы. Будущее, как это всегда бывает в таких случаях, пройдет мимо этих ворот, не думая сметать их на своем пути, а просто обнаруживая их бездарность и никчемность — совсем как школьники выставляют на посмешище своих политинформаторов.
Образ волхвов, которые почувствовали важность происходящего в Вифлееме Иудейском, но, поняв, что «начальники народа» неспособны адекватно воспринять эту весть, «иным путем отошли в страну свою», — напоминание о том, что старое, если оно не готово разглядеть и принять новое, обречено сойти с исторической сцены. К сожалению, обычно оно не понимает этого само и пытается сопротивляться ходу истории, что часто оборачивается избиением младенцев, но ничуть не продлевает ему жизнь. Стоит ли напоминать, что «Ирод четверовластник» закончил свои годы в изгнании, а Иерусалим был разорен и разрушен, как сказано, именно за то, что «не узнал времени посещения своего».
