Для начала я должен честно признаться, что вся эта история с писателями, учителями и культуртрегерами, которых позвали на встречу с дуче, — и они довольно стройными рядами туда пошли, — приводит меня в бешенство. Нет, меня не звали, и да, я очень этим фактом доволен.
Меньше всего ярости в этой ситуации я испытываю к сотрудниками АП и жизнерадостному кретину В.И. Толстому, объясняющему, что «Лев Толстой был очень спортивный человек, катался на коньках, прекрасно ездил верхом, делал зарядку по утрам». Тут прямо просится продолжение в духе «жена его Софья Толстая, / напротив, любила поесть; / она не ходила босая — / хранила дворянскую честь». Да, только человек в этом роде и может занимать по нынешним временам позицию советника президента РФ по вопросам культуры — ну а в каком же еще? Сотрудники АП, созвавшие литературную общественность на оное совещание, — ну тоже, что на них злиться? Давайте еще на вшей будем злиться, что у них такая экологическая ниша.
Так вот, речь не о сотрудниках — явных или сексотах; не о потомках — выживших из ума, никогда его не имевших или по разным соображениям делегировавших мерзавцам право решать за себя, — этим бог судья. Доживем до их лет, там посмотрим.
Речь совершенно о других людях. Вот, например, человек в возрасте, но не сказать, чтобы старый, а именно, главный редактор «Знамени» Сергей Чупринин. Онобъясняет, что «государство — единственный спонсор, если оно будет помогать новому фонду, созданному при Российском литературном обществе, это не стыдно». Сергей Иванович — человек заслуженный, он когда еще работал в районной газете «Свет Октября», — и должен, вроде бы, помнить советские времена. С другой стороны, ему и тогда наверное стыдно не было. Так чего же теперь-то стыдиться? Действительно, поздно уже, проехали — заголимся!
Ну хорошо, предположим, Чупринин за давностью лет уже и не помнит, что это за чувство такое — когда стыдно. Но вот, например, поэтесса Мария Ватутина. Она еще молода — и по идее, не должна была успеть растерять представления о стыде.Напрасно надеетесь: «Я не то, чтоб очень хотела дачу, не люблю, да и хватило, но может, как-то разобраться, чтоб, например, у уважаемых писателей не отобрали... Разве тяга к нормальной организации, к мировому опыту писательского существования — это плохо?». И далее, уже по следам мероприятия: «На секции поэзии говорили конструктивно, видимо, поняв мой призыв: не рассказывать тут друг другу, как все плохо с читателями и общим уровнем... а конкретно перечислять, что нужно от государства. <…> Путин предложил создавать благоприятные условия для книготорговли некоммерческой литературой (ну, это я своими словами, как поняла) не путем введения льгот по налогообложению, а путем субсидирования».
Удивительно, но поэтессе Ватутиной — ей тоже совершенно не стыдно во всем этом участвовать. Она еще и жалуется, что ее и «коллег, которые не все графоманы, не все сволочи, обожающие режим», обливают грязью, что кто-то их «виртуально хватает за руки». Кроме всего прочего Ватутина, видимо, просто не в состоянии понять, что в этом контексте означают «субсидии» вместо «льгот по налогообложению». Сложного тут ничего нет: льготы по налогообложению (я не обсуждаю сейчас вопрос о том, нужны они или нет, хороши или плохи) даются безадресно, по профилю деятельности. А прямые субсидии — о, тут совсем другое дело: «этому дала, этому дала, а этому не дала». Никакой особой премудрости в словах дуче нет, нужно просто остановиться на минуту и подумать головой. Впрочем какое там, если «любому сообществу нужна самоорганизация. В хаосе не будет вам ни литплощадок, ни фестивалей, ни поездок. А главное читателей не будет». Действительно, до раздумий ли тут, когда у поэтессы такая трагедия?
Самоорганизация под начальственным сапогом — она, конечно же да, сразу обеспечит сообществу читателя.
Я тут пару недель назад навещал родителей и обнаружил в подъезде дома, где они живут, несколько десятков книг, изданных в середине-конце 80-х. У всех этих книг — большие тиражи, никак не меньше десяти тысяч, попадаются и по пятьдесят-шестьдесят. Это советская власть обеспечивала тогдашнему «сообществу» читателя. Ну, обеспечила. Правда теперь эти книги лежат в подъезде, никто на них за два дня не польстился, а утром третьего дворник вынес их на помойку. И еще хотелось бы спросить — а что, без начальственного сапога никак? Вроде время было — но что-то я не припомню, чтобы поэтесса Ватутина выказывала такую тревогу об отсутствии самоорганизации. Впрочем да, конечно, без М.Ю. Лермонтова и В.В. Путина какая может быть самоорганизация? Смешно и подумать.
Александр Гаврилов, надо полагать, понимает про субсидии — однако в преддверии собрания характеризует реплики тех, кому оно не нравится так: «Ну, понеслось по трубам :) Не творческий, не союз, не писателей, не выиграл, а проиграл, не в лотерею, а в карты, но режим кровавый!» Тут, казалось бы, имеет место понятное желание несколько, так сказать, перевести стрелки с больной головы на здоровую. Но дело-то, оказывается вот в чем: «Я знаю Володю Толстого лет 10, а слежу за ним и того дольше. Ему на разных этапах его жизни всякой дряни предлагалось вдосталь и через край. При этом, кажется, никто его, кажется, не словил на участии ни в одной. Я его этическому чувству очень доверяю. И умению делать дело — тоже».
Доверять людям, которых давно знаешь, — умение важное и похвальное, без дураков. Учитывая, что тут у нас никто никому не доверяет, просматривается в нем даже и особое что ли благородство. Но всякая ли вера должна быть слепа? Или иногда все же следует ненадолго разомкнуть скорбный слух и услышать, что говорит человек с безукоризненным этическим чувством? А говорит он вот что (цитата длинная, извините):
Признаюсь честно, я с огромным воодушевлением и надеждой услышал в Вашей валдайской речи, Владимир Владимирович, всего две недели назад слова чрезвычайной значимости о том, что России нужно быть сильной в военном, технологическом, экономическом отношении, но всё-таки главное, что будет определять успех, — это качество людей, качество общества, интеллектуальное, духовное, моральное. Это действительно самое главное. И это абсолютно невозможно без принципиального, кардинального изменения роли культуры. Надо наконец осознать, что культура не периферийная сфера общественной жизни, не обременительная нагрузка на экономику, а главный фундамент, определяющий самобытность народа. Культура — это качественное измерение всего социального организма. Она генотип общества, определяющий способность страны выживать и развиваться в изменяющихся условиях. Поэтому без адекватной оценки значимости культуры никакие преобразования просто не получатся. Особенно в современном, постиндустриальном мире в условиях экономики знаний. Нужно без всякой экзальтации, спокойно, четко и конкретно сказать: культура — важнейший фактор нашей национальной безопасности. Пренебрежительное или даже просто невнимательное, равнодушное отношение к ней чревато самыми драматичными последствиями. Два с половиной десятилетия рыночного и полурыночного существования отечественной культуры наглядно показали губительность таких подходов. Они привели к замещению образцов и моделей отечественного культурного развития заимствованными и нередко разрушительными для национального менталитета иноземными и иноязычными продуктами».
Ну как, воодушевились? Осознали? Каков орел! Каков молодец! Моральный камертон! Друг народа! Защитник!
Вспоминается мне при таких речах фрагмент одного из мемуаров М. Ардова. Там компания друзей постоянно ходит в один ресторан, «Арагви», — а на дворе ранние, кажется, 60-е. Однажды им надоедает, и решают они поехать в альтернативную, как теперь сказали бы, точку. Приезжают — а там и правда: роскошный фасад, швейцар открывает двери… Открывает он, значит, герои наши заходят — а в ресторане драка. Сто с лишним человек, все машут руками и ножками — кто куриными, а кто бывших стульев, посуда фарфоровая по залу летает. Ну, герои выбрались, едут молча в надоевший «Арагви» — и один из них приговаривает все время: «Какой ресторан… Какой ресторан… Красавец ресторан»! Вот так же и тут примерно. То есть, я хочу сказать, на русском языке, о судьбах которого неподдельно волновались писатели и потомки в литературном собрании, такие изъявления «этического чувства» называются просто: лизоблюдством.
А объяснять, что вся дискуссия насчет «ходить — не ходить» сводится к этому вот демотиватору — хороший риторический прием, эффектный, простой. Жаль, смысл, как бы сказать, плосковат: «Вариантов нет — либо валить, либо лизать сапог. Поэтому лизать сапог — конструктивно». То есть у всех свои обстоятельства, никого я не осуждаю. Пожелания мои куда как скромнее. Всего-то — не надо объяснять urbi et orbi, что лизать сапог — правильно, а кто нос воротит — те, значит, скандалисты и чистоплюи. Вы, товарищи шутники, выстроились в очередь это самое целовать — ну так на то человек и создан свободным. Не надо только доказывать, что это хорошо, правильно, так и надо.
Не риторика, нет. Я и сам в отношении конформизма совсем не ангел, уж вот совсем. И не имею ни малейшего представления о том, где находится точка, из которой я могу осуждать тех, кто пошел сегодня кланяться Ироду. Да и нет, наверное, такой точки. У меня одна только просьба: перестаньте оправдываться перед собой и другими. Выбираете сторону сапога, сторону Сыровой и Бастрыкина, Лаховой и Железняка, Путина и Никишиной — так не надо говорить, что из выбора этого проистечет польза для русской культуры, филологического образования и будущего нашей великой родины. Пришли на зов потомка Достоевского, полагающего, что писателю каторга необыкновенно полезна — так и слушайте уже спокойно, не ерзайте; этот именно подонок вас сюда и позвал. На его именно приглашение вы откликнулись, построились и пришли: поздно брезгливые мины корчить, уймитесь, никто вам не поверит.
Все вышесказанное не относится к тем, кто пошел в собрание из любопытства, — а таких было более чем достаточно. Не относится и к тем, кто ответственен за других людей и хотел узнать, куда дует нынче ветер: главные редакторы, менеджеры больших проектов, — в таком роде. Но к тем только не относится, кто молчит.
Кто не пытается вводить в заблуждение малых сих — не помнящих прошлого или просто глупых.
Этих молчунов я понимаю — не всех, не вполне, но многих и в достаточной мере. Не они вызывают у меня бешенство, нет.
Я не понимаю людей, которые не просто охотно идут совещаться с дуче о судьбах литературы, но поносят при этом тех, кто не считает коллаборационизм единственно верным выбором. Эти вот люди, которым не стыдно, которые пишут, что их поливают грязью, которые сумели настолько заглушить свое нравственное чувство, что полагают уместным шутить насчет кровавого режима — ха-ха! — после убийства Магнитского, после мордовских писем Толоконниковой, после Кривова, теряющего сознание в клетке Замоскворецкого райсуда, — вот они приводят меня, да, в ярость, в настоящее бешенство. В том числе потому, что они вынуждают меня, человека ненавидящего публичность — и этого рода публичность особенно — писать текст на 15 000 знаков, единственным смыслом которого является сообщение о том, что черное — это черное, а белое — это белое.
Эти самые люди — наши знакомые, знакомые наших знакомых и знакомые знакомых наших знакомых — они же отлично понимают, что означает литературное собрание и зачем оно расцвело. Вот корпоративистский авторитарный режим (если вы так уж морщите нос от слова «фашизм», и вправду неточного). Вот он собирает потенциальных членов одной из корпораций, предлагая им определиться — войдут они в нее или нет. Кто не согласится войти — их (через некоторое время) лишат тех полутора медных копеек, которые прежде им случайно, раз в десять лет перепадали. Потом, еще чуть позже, им постараются отрезать и любую возможность публичного высказывания. Это будет по нынешним временам сложнее, чем при Ю.В. Андропове. Но и писатели — люди такие: бить необязательно, в тюрьму сажать незачем. Раз — и все, шел, да и помер себе на улице. Почему помер? Ну как-то так, не смог тут у вас жить больше, не справился, было очень противно; дышать было нечем; от сапога вашего тошнило и выворачивало.
А кто согласится — те будут старательно опускать глаза, сидя за столиком в ресторане очередного ЦДЛ (или как его назовут). Позже, утирая пьяные слезы и сглатывая сами понимаете что, расплатятся — и за водочку, и за икорку — из президентского гранта. Из субсидий. А с утра похмелятся — и встанут на зарядку, на линейку, на построение: без экзальтации, спокойно и четко — ради национальной безопасности и сохранности культурного кода.
Черное — это черное. Белое — это белое.
Собственно, это примерно все, что я хотел сказать. И я лично, да, прям вот не гожусь на роль морального камертона, простите, — и вообще, может, не понимаю момента. Но действительно ли мы готовы прислушиваться к тщательно сконструированной, хорошо фундированной, риторически безупречной, продуманной аргументации тех, кто утверждает, что все наоборот? Я вот — будучи совершенно несовершенным человеческим существом — не готов. Черное — это черное. Белое — это белое. Вроде все знают, но время от времени надо напоминать, хотя бы и себе самому только, хотя бы и совсем простыми словами. Вот сейчас какой-то такой именно момент — извините, опять же, редко бывает. Никто из этих людей, про которых я пишу, меня не услышит — это и их вина, и моя, не нужно было так резко. Но я хочу им (и всем нам) все-таки вот что сказать еще раз.
Черное — это черное. Белое — это белое.
Не потому что вообще, а потому что вот человека пытают электричеством в РОВД; а вот голодающему судья отказывается вызвать скорую; а вот еще человека замучили в камере.
Вам не стыдно, окей. У вас много соображений насчет целесообразности советовать убийцам, насчет общего блага и вообще. Нравится пить с ворами, ходить в совет нечестивых — ходите, пейте — кто ж вам запретит? Но и запишитесь, что ли, на тренировки в бассейн. Когда вам на шеи повесят мельничные жернова, двое-трое-четверо справятся, возможно, проплыть пару-тройку дополнительных, совершенно уже бессмысленных, но таких вожделенных, таких мучительных метров.
Не то чтобы мы не могли с вами оказаться на соседних дорожках. А жернова наши будут возможно что ваших и тяжелее. Но, по крайней мере, мы будем знать, что шеи свои добровольно под них не подставляли. Утешение слабое — но у вас и того не будет.
