Книга «Посткоммунистическое мафиозное государство» описывает не Россию и даже не страну бывшего СССР. Ее автор — Балинт Мадьяр, работавший в течение шести лет министром образования Венгрии, а объект исследования — политическая система, выстроенная в стране партией «Фидес» под руководством Виктора Орбана. Система эта не направлена на производство общественных благ, но довольно эффективно решает задачу сохранения политической власти и приращения капитала руководителей страны. С 2010 года партии власти, получившей на выборах конституционное большинство, удалось осуществить масштабный передел собственности в свою пользу и существенно ухудшить положение с верховенством права в стране. Насколько Венгрия похожа на Россию, каким образом на руинах коммунизма вырастают криминальные режимы и что такое историческое недопонимание между народом и либеральной интеллигенцией — Мадьяр рассказал InLiberty.
Рекламный плакат «Только "Фидес"» в Будапеште. Фото Йигала Шлейфера, 2014. Pulitzercenter.org
— Вам, вероятно, приходится общаться с людьми, которые мало знают про нынешнюю Венгрию. Какие примеры вы используете, чтобы проиллюстрировать свой тезис о мафиозном государстве?
— Тут недостаточно привести один пример; если я приведу один, мне скажут, что такое может случиться и в демократической стране. Проблема Венгрии в том, что политика вообще перестала иметь отношение к производству общественных благ и полностью превратилась в процесс удержания собственной власти и приращения капитала. Поэтому я приведу сразу несколько примеров, причем ограничусь событиями, которые случились в последние две недели. Партия «Фидес», напомню, непрерывно находится у власти шесть лет, с 2010-го.
Вот первый случай. Год назад Национальный банк Венгрии создал специальный фонд, который скупает недвижимость, предметы искусства и тому подобное. Одна из функций фонда — финансировать образование в области альтернативной экономики, не имеющей отношения к мировому мейнстриму, который не устраивает «Фидес». До недавнего времени граждане страны могли по меньшей мере затребовать информацию о том, как расходуются средства фонда, либо сами, либо — в случае отказа — через суд. Так вот, недавно был принят закон, в котором сказано, — я цитирую! — что в силу огромного объема переданных в управление фонда средств эти деньги потеряли свою «публичную природу». Следовательно, банк больше не обязан предоставлять информацию о том, как они расходуются. Этот закон был принят меньше чем две недели назад (разговор состоялся 5 марта — InLiberty).
Вторая новость — это закон, который предоставил правительству право не соблюдать лимит дефицита бюджета, установленный парламентом, не спрашивая при этом разрешения парламента. Третий пример: дочь Виктора Орбана, которой 23 года, училась в Швейцарии на менеджера индустрии гостеприимства — управляющего отеля или ресторана. Сейчас она заканчивает учебу и покупает себе дорогой курорт в Венгрии за 30 млн евро.
Четвертый пример. В Венгрии моллы и магазины по закону не имеют права работать по воскресеньям: этот закон был принят ради крошечной Христианской партии, которая входит в коалицию «Фидес». Парламентская оппозиция хочет созвать референдум за отмену этого закона. Так вот: главе Социалистической партии силой помешали вовремя зарегистрировать необходимые документы для инициации референдума. Сделали это футбольные фанаты, болельщики «Фради» (название клуба «Ференцварош» — InLiberty), скинхеды и сотрудники ЧОПов. Их руководитель, директор клуба Габор Курбатов, стал недавно вице-президентом «Фидес». То есть они при необходимости мобилизуют против оппозиции полукриминальные структуры.
И это все случилось в последние две недели.
— Приведенные вами случаи могли бы произойти во многих странах постсоветского пространства. Есть что-то в посткоммунизме, что логично приводит к образованию мафиозных государств?
— Я использую идею американца Генри Хейла из Университета Джорджа Вашингтона, который называет такие общества патрональными. Эти общества характеризуются группировками, которые борются между собой. И, соответственно, используя терминологию Хейла, они могут представлять собой одну пирамиду или несколько — в зависимости от того, насколько монополизирована политическая власть. В России, Венгрии или Азербайджане одна пирамида власти, один источник силы.
Венгрия, естественно, не уникальна в том отношении, что государственная власть имеет мафиозную природу. Чем она выделяется, так это тем, что в отличие от многих других стран региона мафиозное государство возникло не сразу, а лишь после 20 лет либеральной демократии. Поэтому старая номенклатура в нашем случае играла сравнительно маловажную роль в установлении такого порядка и не имела возможностей для подбора новых элит.
Коммунистическая элита не была важным фактором в том, что происходит сейчас. Скорее, нынешнее положение стало возможным благодаря стечению множества обстоятельств, из которых я лично считаю важнейшим непропорциональную выборную систему. В 2010 партия «Фидес» получила на выборах 53% голосов, но приобрела конституционное большинство в парламенте. А затем в результате сознательной манипуляции выборным законодательством они получили в 2014 году те же две трети мест в парламенте, набрав только 44% голосов. Это позволило одному игроку захватить всю власть и тем самым построить систему одной пирамиды. «Фидес» не единственная национальная сила в Евросоюзе, которая хотела бы построить такое государство, но поскольку все остальные лишены такого выгодного избирательного законодательства, их власть ограничена куда больше.
Если говорить о глубоких причинах происходящего, то я думаю, все страны постсоветского блока объединяет то, что у них был давний небольшой и не слишком успешный опыт строительства национальных государств, в которых появился бы настоящий класс собственников, равенство жителей перед законом. Поэтому распространение патрональных систем в этих странах не слишком удивительна, даже если она проявляется в разных формах.
— Как вы объясняете относительную неудачу либеральных идей в Венгрии? Разочарованием реформами 1990-х?
— В Венгрии в 1980-е была довольно мягкая диктатура, и поэтому перед ее падением успел сформироваться широкий класс реформистски настроенной интеллигенции; ей позволялось существовать и даже работать. В последние годы перед падением режима эта интеллигенция успела создать собственный язык критики коммунистической системы, который был вполне западным, секулярным, либеральным — и полностью доминировал во всех медиа. Это обстоятельство не позволило нам вовремя осознать, что структура ценностей всего населения Венгрии совершенно не совпадала с ценностями, которые должны были бы вытекать из либерального языка политической критики. Я называю это явление, в случае Венгрии, историческим недопониманием.
И даже хотя мы смогли создать довольно сложную инфраструктуру либеральной демократии, эта вестернизированная институциональная система была в постоянном разладе с восточными политическими инстинктами. В некоторых странах, включая Венгрию, эта борьба шла довольно безжалостно, потому что не существовало системы прав собственности, подтвержденных вековым наследованием, как в Западной Европе. Большая часть экономики принадлежала государству, а новые собственники, появившиеся в результате приватизации, не могли похвастаться высокой легитимностью своих владений.
Все это означало, что даже с точки зрения социальной справедливости политические программы самых разных партий — правых и левых — не могли не вмешиваться в структуру собственности в стране и распределение доходов. Поэтому выборы, которые на Западе представляют собой борьбу идей и ценностей и включают в себя естественным образом критику государства, у нас стали своего рода борьбой за выживание, вопросом жизни и смерти. Кто станет в результате выборов новым классом собственников, кто экспроприирует или отнимет имущество у проигравших? В итоге, и это отлично видно во всех постсоветских странах, у нас нет собственности без власти и власти – без собственности.
— А почему преуспела именно партия «Фидес» под руководством Виктора Орбана? Можно ли сказать, что в своем деле он инноватор?
— Даже на руинах СССР не всем удалось построить монополию на коррумпированную власть – например, в Украине и Молдове она переходит из рук в руки. Это получилось в России, но Орбану удалось это сделать даже в ЕС. Он эффективно и целенаправленно развалил либеральную демократию. В республиках бывшего СССР было в этом смысле куда проще — нечего разрушать.
То, что случилось в масштабах Венгрии после 2010 года, ранее произошло с партией «Фидес», за много лет до того. Они начинали как альтернативное молодежное либеральное движение, затем превратились в либеральную партию, затем — в централизованную партию. В этот момент Орбан уже собрал в своих руках почти всю власть, но какие-то реальные полномочия оставались и у партийных органов. Затем вся партия была подчинена патрональным отношениям, но сама партия находилась в это время в оппозиции, а не в правительстве. Наконец, на последнем этапе «Фидес» приобрела политическую монополию, которой фактически распоряжаются не партийные органы, а не формальные инстанции. Вместо политбюро у нас теперь — полипбюро (в венгерском «полип» означает «спрут», то есть «мафия»).
Наше полипбюро едва ли может считаться организацией или даже постоянным органом, это нечетко определенная группа людей. Туда входят бывшие политики высокого ранга, включая министров и одного премьера, несколько олигархов и сомнительные «политические советники». Это аморфная, внелегальная организация, в которой принимаются все решения.
В литературе о постсоветских странах иногда пишут о клановых системах, но я предпочитаю не использовать это слово, потому что у кланов бывает и собственная легитимность. Система управления в Венгрии не имеет легитимности даже по венгерской конституции и по законам, принятым ими самими, поэтому я и говорю о мафиозном государстве.
Мы не можем даже в полном смысле говорить о захвате государства, потому что такой захват подразумевает, что организованное преступное подполье подчиняет себе отдельные части, сегменты государственной власти. В нашем случае ситуация другая: все государство является преступной группой. Приобретя политическую монополию, государство начинает заниматься экономической деятельностью в интересах политических акторов. Это не олигархическая система, в которой полученная экономическая власть транслируется в политическую, а политическая власть, которая транслируется в доходы.
— Какие секторы экономики захватил полип?
— В политэкономии мафиозного государства есть, разумеется, свои законы. Больше всего рискуют предприятия, которые можно эффективно шантажировать: они быстро попадают во владение режима и его друзей. Но есть компании, которые не так легко поддаются давлению, в первую очередь потому, что их потребители живут за границей.
Например, в Венгрии находится много крупных заводов по сборке автомобилей. В 95% случаев собранные на них автомобили отправляются за границу. Поэтому захватить их нельзя: в случае захвата после 4–5 лет амортизации они просто уйдут из страны. Поэтому с ними заключаются специальные взаимные соглашения, фактически «о взаимопомощи», с каждым по-отдельности.
Но с теми компаниями, которые торгуют на внутреннем рынке, например, с электрогенерирующими, поступают жестче. Собственников вынуждают — методами непрямого государственного насилия, усилиями налоговой службы, тарифными регуляциями — отказаться от владения и забирают компании.
Венгерские собственники защищены хуже всего. На них давят и прокуратура, и налоговые службы, и даже парламент, принимающий в отдельных случаях специальные законы, чтобы вынудить акционеров продать актив. Если денег на выкуп не находится, они просто национализируют компанию ненадолго, это так и называется — «переходная национализация», а затем приватизируют в нужные руки.
Говоря про mafiastate, я имею в виду не только то, что это удачный академический термин — лучше имеющихся, но и то, что он полезен и в политической реальности. Если мы хотим однажды восстановить в стране либеральную демократию, важно думать о том, какими словами описывать происходящее ныне.
— Вы пишете в книге, что «Фидес» ведет свое начало с комнаты в студенческом общежитии. Насколько это важная часть будущей истории — личные отношения, лояльность?
— Патрональные сообщества строятся на личных связях. Личные связи могут возникать, конечно, в разных обстоятельствах. В постсоветских странах источником таких отношений становятся обычно спецслужбы при прежнем режиме, в некоторых центральноазиатских странах — этнические или клановые отношения. В Венгрии эти факторы оказались несущественными. Зато лидеры и основатели партии «Фидес» провели пять лет в одном общежитии и стали за это время близки.
Источник близких отношений не так важен, поэтому я бы не говорил применительно к странам бывшего СССР про номенклатурную природу нынешних режимов. Номенклатура, может, и сыграла свою роль, но в первую очередь — как источник личных отношений. В разных странах личные отношения имеют разное происхождение, но приводят к похожим результатам.
— А многие ли старые друзья Орбана все еще у власти?
— Уже немногие. Но это на самом деле и не требуется: после того как на личных связях возникает система отношений, посторонний человек может быть принят в большую «приемную семью». А прежние соратники, наоборот, отодвигаются, потому что обладают собственным политическим капиталом. Раньше вице-президенты «Фидес» были лидерами сильных внутрипартийных группировок. На последних выборах в партии было выбрано четыре вице-президента, но все они — люди, совершенно лишенные собственного авторитета как в партии, так и за ее пределами. Просто менеджеры среднего звена, работающие на Орбана.
— Какую роль в мафиозном государстве играет идеология?
— В Венгрии об этом много спорят, и я должен сказать, что многие аналитики считают идеологические факторы высокозначимыми. Они говорят, что «Фидес» — националистская партия, или партия национализации. Я считаю, что идеология для них совершенно не важна и играет инструментальную роль. Единственное, к чему стремится Орбан, — это аккумуляция политической власти и приращение семейного капитала. Естественно, чтобы успешно приобретать то и другое, надо инкорпорировать отдельные идеологические элементы, но эти элементы не последовательны и не являются частью цельной системы ценностей. При этом некоторые элементы им проще апроприировать: при прочих равных коллективистские идеологии подходят им больше, чем либеральные.
С левой части коллективистского спектра они заимствуют идеи про важную роль государства в экономике, с правой — почти все остальное. Так, нельзя сказать, что Орбан или «Фидес» — националисты, потому что их «национализм» не направлен ни на какие конкретные нации. Он направлен на их врагов внутри Венгрии и венгерского народа, на тех, кого они называют предателями. То же самое и с их «антисемитизмом», который я ставлю в кавычки. Они используют антисемитизм очень прагматично, подстраиваясь под структуру ценностей населения Венгрии. В первую очередь он адресован людям, не преуспевшим в жизни, которые могут теперь винить в своих бедах кого-то еще.
— Когда Орбан говорит, что строит иллиберальную демократию, он не отталкивает избирателей?
— Да, потому что слово «иллиберальный» имеет два прочтения. На Западе его понимают в том смысле, что Орбан хочет разрушить демократию, которая не может существовать без либеральных элементов. Но внутри страны оно звучит совсем иначе. Слово «либерал» благодаря долгой и целенаправленной стигматизирующей стратегии «Фидес» приобрело отчетливо негативные коннотации, под ним подразумевают экономических неолибералов, бессердечных людей, которым нет дела до страданий бедных, которые не борются с безработицей и поддерживают иностранных инвесторов. Это одно значение слова «либерал». А второе значение — просто «еврей». Так что его слушают и думают: ну ничего, демократию пока не отменяют. А то, что она нелиберальная, — это всего лишь значит, что она не еврейская, а венгерская.
— Европейский союз не может никак повлиять на ситуацию?
— Для ЕС это реальная проблема. Дипломатически трудно повлиять на венгерскую внутриполитическую ситуацию: для этого придется признать, что член Союза — полноценное мафиозное государство. Проблема осложняется тем, что эта семья обогащается и за счет средств, которые переводит Венгрии Евросоюз. Но даже если они в какой-то момент возьмутся за дело всерьез и попробуют вернуть часть сворованного или наказать преступников, на деле они накажут население Венгрии, а не тех, кто все это сделал.
— А что происходит с венгерскими СМИ? В какой мере они подчинены партии власти?
Мафиозное государство не боится слов, оно очень прагматично и заботится только об охвате. Если дискредитирующая информация достигнет 100–200 тысяч людей, их это не волнует: собственный электорат многократно больше. Их вполне устроит наличие коммуникативных гетто, в которых заключены критические мнения. Так что я вполне свободен говорить о том, что Венгрия — мафиозное государство, до тех пор пока не выхожу за пределы кабельных телеканалов и небольших радиостанций.
Что касается больших национальных телеканалов, то один из них совсем недавно, в последние полгода, был захвачен олигархами, близкими к Орбану. Второй телеканал, RTLKlub, шантажировали, вводили специальный налог только для него и пытались недружественно перехватить у владельцев. Но благодаря наличию немецких и американских акционеров — и Евросоюзу — это не получилось сделать. В результате телеканал стал очень критически относиться к правительству, хотя раньше был совсем чужд политики.
Это, конечно, очень хорошая новость, что уровень государственного насилия в Венгрии находится на другом уровне, чем в странах, не входящих в ЕС. У нас не может быть пока что Гусинского и Березовского.
