Кстати, можно было прожить всю жизнь и не дождаться такого события. Нет, пока не случилось, в общем-то, совсем ничего. Ничего кроме некоторого чувства, возникающего при наблюдении общественных сдвигов, масштаб которых, глядя из обычного течения жизни, слишком сложно представить. Коллективный рассказ нескольких тысяч женщин о собственном опыте насилия со стороны мужчин довольно неудачно называют «флешмобом» — никакой предварительно договорившейся о совместных действиях толпы, mob, в нем нет. Скорее это что-то вроде цепной реакции, коллективного «выхода из шкафа» под воздействием примера других. Небольшой ядерный взрыв в лабораторных условиях соцсети — что-то вроде этого. Тем не менее, выброс энергии не оставляет сомнений в том, с какими силами мы имеем дело.
Не так важно, что первое сообщение было написано украинкой Анастасией Мельниченко — в Украине оно гармонично вписалось в контекст конструируемой местными активистскими сообществами «европейской Украины» и какой-либо непредсказуемой реакции в обществе, в целом, не вызвало. В России же несколько дней, в течение которых в основном образованные, занятые как правило интеллектуальным трудом, социально интегрированные и имеющие вполне комфортную личную жизнь женщины открыто рассказывали о том, что они являлись жертвами сексуального насилия или домогательств со стороны мужчин с угрозой насилия, буквально потрясли общественные основы. Шок аудитории от акции #янебоюсьсказать через неделю не прошел; я думаю, что это сильное прямое воздействие на сетевую аудиторию сохранится как минимум несколько недель.
А дальше формально еще долго не будет ничего. Для развития явления такого масштаба, которое, видимо, впервые полноценно манифестировало себя в первой половине июля 2016 года, нужно много времени — в этом случае речь должна идти о многих месяцах, возможно, годах.
***
В деле Pussy Riot есть одна важнейшая вещь, практически пропущенная или по крайней мере мало отрефлексированная в России. Формально группа девушек говорила о себе как о феминистках, чем сбивала с толку и путала толкователей события — ну в самом деле, какой феминизм, какая Богородица, когда речь-то о Путине, да и какой может быть феминизм в «панк-молебне» 2012 года? К слову, за пределами России Pussy Riot поняли много лучше. Нет в своем отечестве не только пророков, но и пророчиц — «левый антиавторитаризм», в котором Pussy Riot определяет свое место, невозможно не воспринимать как часть по преимуществу европейского левого и анархического движения, в России почти не существующего или во всяком случае существующего в среде людей, для которых государственные границы суть условность.
#янебоюсьсказать — вещь практически непригодная для глобализованных европейских левых в России, поскольку она на несколько порядков больше. Были, кстати, и неудачные попытки меньшего масштаба — так, воспринятое с недоумением присуждение в 2010 году «Букера» полупорнографическому тексту Елены Колядиной «Цветочный крест», видимо, являлось отчаянной попыткой жюри увидеть такого же типа сообщения в романе, в остальном имеющем ценность отрицательную. Наконец, украинок из Femen в России просто восприняли как экзотическую помесь нимфоманок и политактивисток — зачем интересоваться, чего ради они носятся неглиже по городам и весям бывшего Советского Союза?
А по существу все это — и Pussy Riot, и «Цветочный крест», и Femen — совершенно то же самое, что #янебоюсьсказать. Но масштаб последнего все меняет. Тысячи женщин открыто и демонстративно нарушили одно из основополагающих табу современной русской культуры — и начали публично рассказывать то, что, как все прекрасно знают, рассказывать нельзя ни при каких обстоятельствах.
В России вообще любое публичное обсуждение сексуальных отношений так или иначе непристойно. Уж простите, что это приходится упоминать и об этом приходится говорить — ведь не менее непристойно также и обсуждение причин, по которым это непристойно. И, поскольку тут уж деваться некуда, придется и мне сообщить, преодолевая благоприобретенную стыдливость, предположение на этот счет. Такое обсуждение непристойно, поскольку в рамках сохранения общественного порядка считается необходимым скрывать истинные масштабы гендерного насилия и принуждения, которые так или иначе основываются на особенностях этой части человеческой жизни.
***
«Стыдливость» культуры в этой части, строгую необходимость «сохранять тайну» вокруг механизма репродукции вряд ли возможно полностью объяснить как-то иначе. Этой норме стыдливости в мире, по всей видимости, несколько веков (ранее общественные конвенции на этот счет выглядели иначе), можно обсуждать гипотезу возникновения такого рода нормы в позднем Средневековье, но речь не об этом — в современной России нынешняя культура сексуальности и насилия уникальна: видимо, с середины 20-х годов гендерный порядок в стране стал принципиально отличен от гендерного порядка в других сопоставимых обществах. Опять же, сейчас не время и не место это обсуждать, могу лишь напомнить, что в СССР «гендерное равенство» (или то, что им называлось) сложилось из практически всеобщей женской занятости, демографических последствий Великой Отечественной, ускоренной и едва ли не принудительной урбанизации — и довольно слабого проникновения медиа, естественного источника просвещения в этой среде.
Добавим к этому наследие полноценно тоталитарного режима в позднеавторитарном СССР, которое цементировало любую существующую конструкцию «об этом нельзя говорить и нельзя спрашивать» — и в новое общество 1991 года мы войдем в удивительном состоянии. С одной стороны, мы — наследники русской деревни, в которой базовые бытовые нормы взаимоотношений по крайней мере XVI века (а то и ранее) сохранились до 80-х годов века XX. С другой стороны, мы — жители страны, в которой отдельные элементы гендерного равенства установлены на десятилетия раньше стран первого мира. Наконец, мы — носители культуры с огромным количеством умолчаний и табуированного. И дело не в том, что о чем-то в обществе вообще нельзя говорить. После информационного взрыва это невозможно. Дело в том, что начатый разговор на такого рода темы просто не поддерживается: это непристойно, приличные люди так делать не могут.
При этом практически ничего неизвестного каждой женщине в России и чуть меньшей, но все равно очень большой доле мужчин, записи #янебоюсьсказать не сообщили. Нужно быть очень замкнутым или очень некоммуникабельным человеком, чтобы не знать то, что, например, в 2010 году представлялось в докладе российской Национальной независимой комиссии по правам женщин и насилию в отношении женщин — в социологических опросах жертвами изнасилования признают себя 22% женщин в стране, более 30% заявляют о себе как о жертвах регулярного семейного физического насилия. Несколько июльских дней 2016 года дополнили эту картинку некоторыми подробностями.
По крайней мере в моей выборке (пять тысяч респондентов ленты FB, из них около тысячи активных) записи под тегом #янебоюсьсказать сделали несколько десятков женщин, никак не менее 10% пишущих. Из них до четверти сообщили о себе как о жертвах изнасилования в понимании уголовного законодательства — это неплохо соответствует статистике статопросов. Менее десяти женщин сообщили, что не имели в своей жизни ни одного эпизода, который они воспринимали бы как попытку изнасилования или агрессивных сексуальных домогательств на грани с тем, что тот же уголовный кодекс квалифицирует как «насильственные действия сексуального характера».
Это и есть главный шок от происходящего, который фиксируют в первую очередь сами женщины. Запись #янебоюсьсказать, как выясняется, имеют основание сделать 90–95% женщин, комментирующих тему, и лишь 5–10% в жизни с этим не сталкивались, о чем и готовы говорить. Примерно четыре пятых женщин при этом не готовы участвовать в такого рода обсуждениях; гипотеза о том, что они не видели сообщений под тегом #янебоюсьсказать, вряд ли может приниматься всерьез при таком масштабе явления (не думаю, что будет преувеличением считать принявших участие в дискуссии процентами аудитории FB в России — а это несколько сотен тысяч активных пользователей сети), при этом агрессивное отрицание самого явления, которое описывалось сообщениями по тегу, — исключительная редкость.
Исходя из этого, следует сделать предположение: в «молчащей» группе женщин FB ситуация сходна, абсолютное большинство женщин имеет в жизни на статистические 20–30 лет несколько эпизодов сексуально окрашенного насилия со стороны мужчин. Это и есть тщательно скрываемый обществом секрет Полишинеля. Разумеется, можно вообразить себе, что наполовину московская аудитория FB, сливки российской материальной, карьерной и культурной успешности, по каким-либо причинам гораздо неблагополучнее всего остального общества в России, не интересующегося социальными сетями и видящего супругов галантными рыцарями на белой «Мазде». Но это, конечно, позиция на любителя.
Гораздо проще понять другую истину. Версия об 1–2% «альфа-самцов» в мужской части общества, стремящихся с молоду перепортить всех девок и упражняющихся в избранном ремесле раз в месяц, красива не меньше, чем анекдот-задачка Венедикта Ерофеева о корабле шестого флота и изнасилованных комсомолках (из дневников писателя, кстати, понятно, как гендерные проблемы выглядели 50 лет назад — похоже). Однако куда девать соображения криминалистов, утверждающих, что до половины зарегистрированных изнасилований в России — дело не таинственных незнакомцев, а членов семьи или дружеского круга? Трудолюбивые маньяки — это прекрасно, но 10–15% жертв изнасилований все же подают заявление в полицию: карьеры на этом поприще должны заканчиваться примерно за год.
Дополним это статистикой семейного насилия, которое неплохо коррелирует, по западному опыту, с супружескими изнасилованиями (о них в сообщениях #янебоюсьсказать, кстати, не признается никто — и это вполне естественно) и в котором уж точно не могут быть виновны гиперактивные козлы-производители. Приплюсуем к этому алкогольные инциденты, которыми Россия славится в веках, и это не будет отрицать даже патриот — в #янебоюсьсказать тоже об этом говорится немало. Наконец, дополним это традиционным юношеским полуинициационным харрасментом и «ошибками молодости», вполне бытующей в обществе педофилией (которая, кажется, в массе своей живет исключительно специфическим механизмом круговой поруки) и просто низким уровнем культуры, неспособностью осознавать смысл общественных норм в этой сфере. В сумме находится явно большая половина мужского населения РФ, о которой более половины женского населения РФ, видимо, может сказать очень неприятные вещи. И теперь, видите, говорит.
Но — что же они говорят и зачем они это делают?
***
Представления о том, что #янебоюсьсказать есть неуклюжий сеанс групповой психотерапии, смехотворны. «Выговориться» публично практически никто из авторов сообщения не желает, сообщения кратки и неподробны: так не выговариваются. Риски, которые берут на себя женщины большинством таких сообщений, немалы: в обществе РФ это почти гарантированное неодобрение разного типа партнеров и семейного круга, не будем забывать, что немалое число разводов в России обусловлено изнасилованиями, — это клеймо. Однако и сами сообщения необычны. В них практически никогда не упоминают имен мужчин, с которыми ассоциируется насилие, в основном избегаются какие-либо идентифицирующие подробности и обстоятельства — что разрушает версию о мести как о мотиве происходящего.
Мало того, в сообщениях практически нет мужчин как таковых! — главной темой #янебоюсьсказать являются воспоминания о психологических травмах, нанесенных описываемыми обстоятельствами. Именно ощущение унижения, оскверненности, страха, более морального, нежели физического насилия — главная тема записей, основная подробность и центральный момент. Миру предъявляется внятное обвинение, в котором и реальные изнасилования, и харрасмент, и семейные побои, и агрессивные преследования нежелательных поклонников, и педофилия связаны интонационно. Именно миру, а не мужчинам: очень немногие авторы записей имеют претензии к «роду мужскому» как таковому. Речь даже не о собственно сексуальном насилии. Критике подтвергается общественное устройство, делающее его вариантом нормы.
И это именно такое общественное устройство, в котором такие темы и такие сообщения, будучи сексуально окрашенными, запрещены коллективной «омертой» и языковой круговой порукой. Еще десять лет назад ничего подобного не могло бы случиться. Не потому, что тогда не было социальных сетей — были, пусть и не такие массовые. Десять лет назад женщина, публично сообщавшая о себе как о жертве изнасилования или агрессивных домогательств, видимо была бы большинством признана нарушительницей общепринятых норм поведения (несмотря на то, что в узком кругу ей была бы предложена помощь). Нарушение таких норм карается социальной изоляцией. #янебоюсьсказать просто сломало этот механизм: сторонники обструкции женщин, преодолевших запрет на такого рода высказывания, внезапно оказались в необъяснимом меньшинстве. Как невозможно посадить в тюрьму всех, кто практиковал насилие в отношении женщин, так невозможно и изолировать всех, кто говорит «я — жертва насилия мужчин».
Там, где раньше женщины молчали, а мужчины говорили «да у нее просто не все дома», женщины говорят теперь «со мной тоже самое», а мужчины — преимущественно молчат. Все так. Поздравим друг друга: мы живем в мире, где мужчины систематически применяют насилие в отношении женщин, а общество умудряется десятилетиями делать вид, что ничего такого просто нет, это грязные домыслы и нездоровые эротические фантазии.
Вообще, скажем по секрету, во многом тут все дело именно в 70 годах советской власти, хотя сам по себе советский социализм на этот раз почти ни при чем — «железный занавес» можно построить и в несоциалистическом авторитарном режиме. Литература, в подробностях обсуждающая с самых различных сторон тысячи отдельных аспектов функционирования общества, в котором доминирует мужской взгляд на вещи, даже в разделе «классика» насчитывает многие десятки увесистых томов. Но лишь единицы из них переведены на русский. То, что сейчас с пеной у рта обсуждается сторонниками и противниками дальнейшей эмансипации женщин, в странах первого мира разобрано в 70-х. Никакой новой истины в этих спорах не найдется.
Рядового американского социолога носители высказываемых сейчас идей о том, что #янебоюсьсказать устроили неустроенные в жизни женщины, таким вычурным способом ищущие себе мужской популярности, изумит не меньше, чем изумил бы его живой древний грек. «Вы что же, правда думаете, что открытые сообщения „Первый раз мне залез в трусы мой родной дядя, когда мне было 13 лет“ пишутся ради самоутверждения? Так мы проверяли. Дайте вспомнить — в 1973 году. Есть несколько десятков основных работ на эту тему, они общедоступны. У вас в России что, правда все такие, как бы это сказать помягче, девственные? Тут все общество такое, да?»
Нет, теперь уже не такое. Теперь, спасибо #янебоюсьсказать, не совсем такое. То, что вы видели, — это появление в России возможности для феминизма как новой большой социальной идеи.
***
В этот момент сторонники традиционных ценностей могут бить кулаком по столу и орать «Ну вот что было крутить! Феминизм, как и было сказано. Черт бы их побрал!» — и возвращаться к недоигранному раунду компьютерной битвы с семижопами из созвездия Лебедя. Ага. Но послушайте еще чуть-чуть, никуда пока он не улетит, этот ваш компьютерный монстр. Три важных сообщения. Первое — о современном состоянии этого круга идей вы знаете по естественным причинам лишь немногим больше, чем об этом нарисованном семижопе. Второе — то, как выглядит современное движение за права женщин в странах первого мира, в ближайшие десятилетия практически не имеет шансов реализоваться в России в том же виде. Третье — #янебоюсьсказать имеет неотменимые последствия: новый гендерный порядок в перспективе — такая же важная часть долгосрочной общественно-политической повестки, как демократия, Донбасс и «русский мир». Теперь можете возвращаться к своим лазерным бластерам на экране: сейчас в этом все равно убедиться еще нельзя, а монстр — вот он.
Сейчас мы даже не можем делать разумные предположения о том, как будут в дальнейшем развиваться обсуждения темы гендерного равноправия в России. В первые дни после #янебоюсьсказать на эту тему сказано столько глупостей, что повторять их нет смысла. Никакое гражданское оружие, несмотря на то, что я являюсь полноценным сторонником его свободного оборота, не защитит 11-летних школьниц от усталых дядей среднего возраста в общественном транспорте. Никакое ужесточение уголовных законов не поможет семейному неравноправию женщин, которое генерирует внутрисемейное насилие, — никто не сможет применять уголовные репрессии даже к 20% мужского населения, это физические невозможно, что бы по этому поводу ни говорил закон. Никакие технологии клонирования человека не избавят женщин от ужаса, который вызывает у части их совершенно безобидный эксгибиционист, — поскольку это ужас не перед душевнобольным, а перед мужской агрессией как идеей, перед общественным порядком, в котором даже такой мужчина имеет более высокий социальный статус, нежели любая успешная женщина. Не надо недооценивать авторов сообщений #янебоюсьсказать. Им не нравится именно такой порядок вещей, и открытое сообщение об этом — необходимое условие для того, чтобы здесь появился шанс на естественные изменения.
***
Завораживающий масштаб происходящего — в том, что еще в июне 2016 года мы жили в стране из 70 миллинов мужчин и 70 миллионов женщин, которые делали вид, что все в порядке, причем ровно так же, как это делали десятки поколений их родителей. Почему же я говорю о будущих изменениях как о «естественных»? В сущности, только потому, что общество, в котором представители элиты пишут под тегом #янебоюсьсказать, тем самым демонстрирует готовность к каким-то реальным изменениям в этой сфере.
Феминистическое движение в России, разумеется, появилось совсем не позавчера. Тем не менее, можно лишь пожелать ему смелости и терпения в будущих тяжелых испытаниях: как показывает опыт последних 30 лет в других общественных сферах, калькирование институтов первого мира в России — вещь почти безнадежная: возможно, первым российским феминисткам когда-нибудь поставят памятники, но вряд ли их наследие будет востребовано. Яростным противникам воображаемого будущего феминизма можно также пожелать терпения — их борьба обречена, постольку их главный ужас, а именно государство, насаждающее в рамках «символической кастрации» последних защитников Бастионов Истинного Мужества феминистические порядки, ими просто выдуман. Нет никаких оснований полагать, что российское государство при любых эволюциях или даже революциях будет занято социальной инженерией в этой области по образцу США и Евросоюза, — напротив, социальная революция 1991 года и дальнейшее государственное строительство продемонстрировало, что именно в этом месте российская власть — открытый сторонник патриархата и существующего гендерного порядка, это даже вопрос не политики, а просто самоощущения мужчин во власти.
Но основания ожидать изменений есть. На самом деле, даже из сообщений #янебоюсьсказать следуют, возможно, неплохие новости. Во-первых, грубые оценки происходящего показывают, что ситуация с такого рода насилием в России сейчас принципиально не хуже, чем в США и ЕС, за исключением вполне понятного меньшего числа обращений в полицию. Во-вторых, большая часть сообщений — это сообщения скорее 20-летней, нежели 10-летней давности, современная частота таких историй, видимо, меньше, чем при позднесоветском и постсоветском разложении общества. В-третьих, 50-летний отрыв от мирового контекста обсуждения гендерного порядка — во многом плюс, а не минус. Феминистическое движение в России имеет исторические шансы не быть поглощенным социалистическим, не скатываться в бессмысленный и бесполезный радикализм и вообще избежать повторения тех ошибок, которые женщинам во всем мире мешали борьбе за более справедливый и истинно естественный, не искаженный государственным вмешательством гендерный порядок. Эта одна из зон, где общество в России действительно может идти своим собственным путем, с минимумом лицемерия, ханжества и агрессии.
Шок от того, что тайное стало явным, пройдет очень скоро, как и обсуждение быстрых и утопических решений в этой области, да и общественная депрессия на фоне мнимой нерешаемости проблем, формируемых столетиями. При этом довольно быстро обнаружится, что то, над чем в России последние три десятилетия принято было исключительно издеваться, — «кафедры женских наук» в американских университетах, «гендерные штудии» и «язык толерантности», тексты, в которых упоминаются «мужские шовинистические свиньи», «фаллократия» и «объективизация женского тела», — это совсем не набор бессмысленных бредней обезумевших от общества потребления баб, а нечто иное, местами наивное, а местами — захватывающее, но, мало того, — вполне разумное. На месте издателей я бы все же занялся сейчас переводами хрестоматий по истории суфражизма и феминизма первой и второй волны — здесь точно есть на это спрос.
А дальше — проще: в России, разумеется, есть свои специфические препятствия для эволюции гендерного порядка, но в целом здесь все на самом деле менее, а не более безнадежно, чем, например, в старой Европе.
И все, что пока нужно, — это чувство собственного достоинства, которого у всех, кто писал #янебоюсьсказать, оказалось достаточно, чтобы не бояться сказать. В сущности, вы все уже сделали: этот камень, как оказалось, можно сдвинуть.