Сергей Медведев: Я очень рад, что такой аншлаг, спасибо InLiberty за приглашение. У геополитики, как мне кажется, есть сходство с гомеопатией. И то, и другое идет от исторически детерминированных воззрений. Гомеопатия началась в раннее новое время, когда не было современных лекарств. Так же и геополитика: ее корни берут начало в конце XIX — начале XX века. Это была добропорядочная и легитимная концепция, но проблема в том, что в XX и XXI веке и гомеопатия, и геополитика становятся основанием квазирелигиозного культа. Вот его я и постараюсь опровергнуть.
Русские люди любят геополитику. Каждый человек может наблюдать это ежевечерно в телевизоре. Люди сидят и обсуждают, что Америке нужно то-то, Россия добивается того-то, у Франции, если победит Ле Пен, будет такой-то интерес.
Есть хорошая метафора: люди представляют политику как гигантский бильярдный стол. На нем катаются шары разной массы. Один гигантский шар называется США, шар поменьше — это Россия, есть шар-Иран, есть совсем небольшой шар-Бельгия. Они катаются по этому бильярдному полю и сталкиваются. Образуется линейная евклидова картина мира: масса шара зависит от силы, с которой они сталкиваются и разлетаются в разные стороны. Можно считать это пародией на геополитику. Геополитика — это географический детерминизм, географический разум государства.
Здесь заключена важная идея: государственность и политика, по сути своей, — географические, линейные понятия. Как Макс Вебер определяет суверенитет? Это монополия на насилие в рамках определенной территории. Мы получаем суверенность только в тот момент, когда говорим о контроле над территорией.
Практические геополитические аргументы мы можем найти в любом политическом трактате, даже у Аристотеля в «Политике». Вот цитата из нее: «Остров Крит как бы предназначен господству над Грецией. Географическое положение его прекрасно: он соприкасается с морем, вокруг которого почти все греки имеют свои поселения». Аристотель мог писать это и в конце XIX века: как географическое положение диктует политическое устройство и взаимоотношения между различными политическими субъектами.
В XIX веке в геополитике появляется идея почвы, биологии и привязки к территории.
Все это связано с эпохой романтизма, которая естественным образом превращается в эпоху национализма. Немецкие романтики сильно постарались, чтобы превратить смесь политики и геополитики в биологическую дисциплину. Германия начинала осознавать свою целостность как единой культуры, как языкового, а затем уже и территориального проекта. Через полвека после немецких романтиков проект единой Германии реализует Бисмарк. Позже будет франко-прусская война, затем две мировые войны — но все это проистекает из начала XIX века.
Немецкая идея «крови и почвы» заложена в текстах немецких романтиков, в самом понятии немецкой культуры. Об этом пишут Гердер с Гумбольдтом: как климат, почва и география формируют политическую нацию. Об этом рассуждал немецкий географ Карл Риттер, у которого впервые появляется понятие Lebensraum — жизненное пространство. Затем один из крестных отцов геополитики, географ Фридрих Ратцель заявил, что Lebensraum должно расширяться, потому что нация есть растущий организм. А он требует себе новых территорий.
Отцом же термина «геополитика» является швед Рудольф Челлен. Он ввел это понятие в 1916 году. Челлен происходил из богатой землевладельческой семьи и много писал о том, как землевладение и земледелец значимы для идеи государства. Аграрный компонент очень важен в понимании геополитики. Геополитика — это крестьянская идея, представление, что государство растет на земле.
Социоэкономические корни геополитики восходят к позднему модерну. Золотой век геополитики — это 1870–1945 годы. Я не случайно поставил эти даты — между ними вместились три крупнейших войны, которые обошли Европу, а затем и весь мир: франко-прусская, Первая мировая и Вторая мировая. Что это за эпоха? Это эпоха вершины романтизма, романтизма и национализма, когда нации стали представлять себя в виде органических единств. Это время невероятного технического прогресса, который запечатлен в книгах Жюля Верна, в идеях всемирных выставок, в дирижаблестроении. Это эпоха механизированного убийства.
Это все — эпоха империализма. В этом отношении был прав дедушка Ленин, который писал об империализме как высшей стадии капитализма. Да, действительно, между двух мировых войн у нас наступает высшая точка европейских империй, которые могут расширяться при помощи всех современных технологий и сталкиваются в борьбе за передел мира.
Организаторы просили упомянуть несколько авторов и ключевых терминов. Это Фридрих Ратцель, который говорит о том, что государство есть организм. Американский адмирал Мэхэн первым заговорил о морской силе и двух разных типах геополитического управления — морском и континентальном. Мэхэн писал, что большими океанами правят морские державы: сначала Испания, затем Голландия, а потом и Великобритания. Сейчас это Америка. Это Рудольф Челлен, который изобрел сам термин «геополитика». Британец Хэлфорд Маккиндер, который говорит о хартленде и римленде. Побережные страны римленда становятся очагами демократии и капитализма, в то время как хартленд — огромная евразийская континентальная масса с авторитарными империями. Можно вспомнить Карла Хаусхофера, одного из любимейших теоретиков немецкого фашизма. Он говорит о панрегионах, которые можно сравнить с апельсиновыми дольками. Есть, например, срединная долька — Германия, Европа, Северная Африка, — в которой должна править, соответственно, Германия.
Ключевой термин для геополитики — пространство. В геополитике говорят о разных полях, маргинальных полях, центральных полях, перекрестных полях, на которых сталкиваются интересы разных государств, о регионах, границах. Это идея ресурса, мощи, борьбы за ограниченные ресурсы. Мировая политика как дарвиновская конкуренция за один и тот же ограниченный ресурс — уголь. И это понятие интереса. Нация — это унитарная единица, у которой есть общий интерес и которая действует во имя него.
Геополитика целиком описывается лишь одной из многих политических теорий — «политическим реализмом». Это доминирующая теория международных отношений на протяжении более двух тысяч лет. Люди обычно представляют мировую политику в терминах реализма. Вспомним «Пелопонесские войны» Фукидида, когда афиняне говорят, что сильные делают так, как хотят, а слабые терпят то, что они должны. Вот вам типичный реалистский аргумент.
Переходя ко второй части моего выступления, я хочу задать вопрос, который очень часто звучал во второй половине прошлого века: отвечает ли геополитика как теория за катастрофы XX века? Можем ли мы сделать геополитику ответственной за нацизм, за холокост, за преступления сталинизма, за депортации народов, за колониальные преступления Запада? Теория не может быть ответственной за что-либо. Маркс не отвечает за Пол Пота или культурную революцию в Китае. Ратцель, Маккиндер и Хаусхофер не отвечают за преступления нацизма или за сталинские депортации народов.
Однако нужно четко понимать, что геополитика выразила определенную идеологию огромного периода европейской истории — периода нового времени. Это модерн, когда мы мыслили в категориях территории — сила, ресурсы, конкуренция. На этом основан весь наш идеологический багаж.
С другой стороны, уже во второй половине XX века мы начали понимать, что мир очень сильно и необратимо изменился. Мир после атомной бомбы и с Организацией объединенных наций, Бреттон-Вудской системой и Европейским союзом принципиально иной. Вот она, геополитика: мир разделен на сферы влияния, Советский Союз держит 13-миллионную армию в центре Европы, консолидировал огромную часть бывшей Российской империи и даже захватил земли, которые России никогда не принадлежали. Одновременно вторая половина XX века становится эпохой заката империй.
Начинается распространение вещей, с которыми геополитика справиться не может. Например, распространение институтов и норм, таких как Евросоюз. Он начался в 1957 году. Евросоюз вообще практически не описывается геополитическими концепциями или представлениями о жесткой силе.
Существует несколько очень разных взглядов на международные отношения. До этого мы говорили о политическом реализме. Но есть и теория либерализма. Она говорит, что миром управляют институты и нормы. Мир необязательно должен существовать по дарвиновской идее игр с нулевой суммой — ведь есть игры с положительной суммой. Это не гоббсовская война всех против всех, а кантовское состояние идеального мира, который, может быть, недостижим, но к которому нужно стремиться как к горизонту.
Главное, что ставит под вопрос теория либерализма, — существует ли вообще национальный интерес? Весь политический опыт последних 50–70 лет говорит, что национальный интерес — очень условная вещь. Мой соавтор голландец Питер Ванхам спрашивал: «А какой национальный интерес Голландии?» Это не риторический вопрос. Идентичность и уровни формирования политики очень сильно изменились.
Здесь я зайду в сферу международных отношений. Единица анализа в политическом реализме — это государство. В либерализме или структурализме оно перестает быть единственным уровнем анализа. Это может быть надгосударственное образование, как Евросоюз или Всемирная торговая организация. Это может быть подгосударственное образование, как отдельные регионы. Геополитика не может справиться с понятием, что такое отдельные интересы Каталонии или что такое отдельные интересы Шотландии, которая не хочет вместе с Великобританией выходить из Евросоюза. Государство перестает быть точкой, на которой формулируется национальный интерес. Вместе с этим распадается вся геополитическая конструкция.
Россию идеологические изменения, о которых я говорил, практически не затронули. Ни теория либерализма, ни тем более теория конструктивизма, которая говорит, что политика есть набор речевых актов, а государство — это воображаемое сообщество, у нас не прижились.
Россия — ретроактивная страна. Она возвращается к золотому веку геополитики — 1870–1945-му. Отчасти это объясняется тем, что в Советском Союзе практически до самого его распада проводилась классическая геополитика первой половины XX века. Советский Союз был классической империей, которая прежде всего была озабочена собственными границами и влиянием во всем мире. В результате СССР получил войну в Афганистане, ввязавшись в последнюю геополитическую и постколониальную авантюру. Это привело к имперскому перенапряжению и краху.
После краха СССР геополитика осталась единственным взглядом на мир. Фактически она представляет собой взгляд на мир правящего класса. В этом качестве она удобна для масс. Это очень удобная объяснительная модель мира, которая упрощает все мировые взаимодействия, сводя их к борьбе могущественных сил. У нас же вообще очень сильная рабская психология, что все зависит от внешних сил, все зависит не от нас. Вот приедет барин, барин нас рассудит; вот придут Ротшильды с Рокфеллерами и между собой все решат, как будет устроен мир; вот придут Соединенные Штаты, вот придет Трамп или Обама, вот придет Меркель, и они между собой все разрулят.
Зачарованность России геополитикой очевидна. Она прописана в российской идеологии, культурной и политической традиции, в крайней неразвитости политического мышления, в отсутствии собственной независимой политической философии, в самой географии. История России — это ее география. Россия зачарована пространством.
Геополитика стала прибежищем постимперского ресентимента, ностальгии по прошлому. Геополитика стала ретрополитикой. Россия тоскует по времени, когда Сталин держал 13-миллионную армию в Европе. Это мечта по ушедшим эпохам имперского могущества, когда существовали линейные измерения мощи. Сейчас до сих пор представляется, что мощь России заключается в том, что можно нанести ограниченный тактический ядерный удар, выиграть танковое сражение и за 3 дня выйти к Ла-Маншу. Мы понимаем, насколько нереалистичны вот эти представления, но они захватывают воображение политиков и масс, транслируются с экранов телевизоров. Появляются карикатурные персонажи, вроде Александра Дугина, Леонида Ивашова или Натальи Нарочницкой. Все их аргументы сводятся к измерению мощи в танковых армиях и ракетно-ядерном потенциале.
Карикатурное ви́дение геополитики все чаще свойственно странам, которые не вписались в глобализацию. Ретровзгляд свойственен странам и элитам, которые не видят себя в нынешнем мироустройстве. Геополитический дискурс России — это один из признаков, что эти люди и концепции проиграли. Россия сама загоняет себя в угол.
Опасно ли это? В определенной степени да. Это как с гомеопатией. Да, она безобидна, это плацебо. Тогда почему она была объявлена лженаукой и почему об этом нужно говорить? Потому что это может отвлечь ресурсы от реальных болезней, от истинного исцеления человека. Человек может потерять критическое время, когда он мог обратиться к классической медицине и спасти свою жизнь. С геополитикой то же самое. Можно сказать: чем бы дитя ни тешилось. Пусть они тешатся идеями о броске к Индийскому океану, где русский солдат будет омывать свои сапоги. Геополитика может стать самосбывающимся пророчеством.
Я могу предложить пример нынешней российской политики в отношении Украины и Крыма. Вся политика в отношении Украины сформирована геополитическим рассуждением: если в Украине победит Майдан, то в Воронеже будут стоять базы НАТО; если в Украине победит Майдан, то в Севастополе будет шестой флот США. Это ведь проговаривается очень серьезно без понимания, что НАТО Украина нужна еще меньше, чем Украина нужна России. У Америки совершенно другая стратегия проекции своих национальных интересов. Мощь Америки измеряется совершенно другими параметрами.
Россия мыслит в совершенно архаичных категориях, а действует в современных политических обстоятельствах. Загнивающий, кровоточащий Донбасс — это проявление геополитического мышления в постгеополитическом мире. В XIX веке это считалось бы закономерным военным приобретением России. В XXI веке — это рана в теле Украины, это рана в теле России, это элемент, ослабляющий позиции России в мировом порядке. Вот вам пример, как геополитическое рассуждение ведет к совершенно катастрофическим выводам.
То же самое с Арктикой. Россия пытается действовать в Арктике в геополитических терминах. Мы там построим военные базы, мы никому не дадим наши ресурсы, не позволим другим добывать нефть. Это пример традиционного геополитического рассуждения: там будут наши вышки, там будут наши подводные лодки, там все до Северного Полюса будет нашим. В реальности угрозы, происходящие из Арктики, совершенно другого класса. Они относятся к экологии, к выживанию человечества, к чистоте и загрязнению арктического побережья. Но в геополитику это совершенно не входит. В ближайшие годы мы увидим квазигеополитическое столкновение относительно Арктики.
Как осуществить дезомбификацию? Кто мне сейчас скажет, что такое национальный интерес России? Я могу понять, что такое интересы Путина, я могу понять, что такое интересы Роттенберга, я могу понять, что такое интересы Сечина. Но в какой степени интересы Сечина соотносятся с национальным интересом России? В какой степени интересы «Газпрома» совпадают с национальными интересами России или противоположны национальным интересам России?
Национальный интерес — это такая химера, которая не объясняет ровным счетом ничего. Нам нужно вырваться из традиционного реалистского и геополитического мышления, осознать, что это русская провинциальная забава, местечковый ответ на сложность глобального мира.
Россия запоздало усваивает и с удвоенной силой воплощает многие западные концепции, например атеизм. На Западе долго существовала традиция атеизма в виде просвещенного атеизма Вольтера. В России атеизм в XX веке превращается в форменное богоборчество, уничтожение церквей и борьбу со священниками.
То же самое с геополитикой. Это легитимная западная концепция, которая находится в русле мировой политической теории. Но когда в XXI веке люди ставят ее на знамя государства и делают единственным возможным взглядом на мир, строят свою внешнюю политику исходя из геополитических принципов — это патология.
Геополитика на мировой арене отражает наш внутриполитический этатизм и авторитаризм, если мы говорим о доминировании диктата государства в нашей внутренней жизни. Уверен, что за нашей международной политикой стоят интересы отдельных лиц и корпораций. Но людям с экранов телевизоров скармливается идея, что существует некая Россия, которая обладает неким национальным интересом и которая этот интерес как-то проецирует во внешний мир. Это и есть геополитика, которой зомбифицируют население.
