27.02.2018

Лев Рубинштейн ​Клюшка над Рейхстагом

Существует мнение, в соответствии с которым спорт как массовое зрелище канализирует потенциальную агрессию. Возможно, что у кого-то и канализирует. А в ком-то и явно возбуждает. Это, так сказать, зависит. Канализация, как известно, тоже не всегда ведет себя безупречно. Бывает, что и засоряется. Бывает, что и на общегосударственном уровне.

Сейчас-то, конечно, это дело цветет, как говорится, и пахнет с особой какой-то интенсивностью, обусловленной в том числе и коммуникационной широтой и мощью социальных сетей и безвозвратно спятивших на почве острого инфекционного патриотизма средств массовой информации.

Но, кажется, это было всегда. По крайней мере столько, сколько существовало такое общественное явление, как «советский спорт». Этот самый «спорт», даром что волей исторических обстоятельств он стал называться «российским», советским от этого быть не перестал, как не перестали быть советскими армия, милиция, тайная полиция и многие другие государственные институты, сколько бы раз они не меняли свои имена и прозвища.

Этот бывший «советский спорт» стал со временем даже, кажется, еще более советским, чем был.

Так что это было всегда. Под «этим» я подразумеваю специфическое официальное да и общественное отношение к спорту, к его достижениям, победам и поражениям. Это отношение, эти радости от побед и горести от поражений формулировались исключительно в категориях войны, исключительно в военных терминах.

В суровые неулыбчивые тридцатые годы с их ожиданием войны это выглядело примерно так:

Эй, вратарь, готовься к бою!
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идет.

В наши дни, общие стилистические приметы которых характерны в том числе бурной экспансией приблатненно-гопнического лексического репертуара, никаких особенных «пограничных полос» не слышно.

Их роль играют куда более домашние, более дворовые, такие понятные и родные «порвать», «нагнуть» и «вставить».

Впрочем, контекст употреблений этих слов и конструкций ясно указывает на то, что и тут речь идет вовсе не о битвах «двор на двор» времен моего детства и не о «стрелках» и «терках» 90-х годов, а о высокой политике. О международной, прямо скажем, политике, где в полном соответствии с наблюдаемым преобладанием мифологического общественного сознания над историческим все времена и эпохи, все реальные или мнимые события мировой и отечественной истории смешались в одну неоформленную кучу и происходят как бы одновременно. Где Александр Невский в кольчуге поражает мечом Ангелу Меркель в брючном костюме, где товарищ Сталин на белом коне тычет копьем в ползучего гада Обаму, где русский царь-страстотерпец бросает развратную польскую танцовщицу ради прекрасной и одухотворенной крымской прокурорши, где телеведущий Соловьев в сталинообразном френче делает селфи на фоне дымящегося Рейхстага, а голый по пояс президент Путин, держа трофейную щуку в одной руке и новенькую с иголочки античную амфору в другой, в Ялте позирует фотографу вместе с Рузвельтом в инвалидной коляске и Черчиллем с сигарой во рту.

Так что это все политика, пацаны. Это наша, короче, история, братаны. Мы не дадим ее переписывать и не позволим никому ее это, как это, фальфирицировать.

Это политика. А политика — это что? Правильно, война. Потому что нам нужны победы. А без войны и победы не бывает. Не ясно, что ли?

И вся эта мучительная военизированная галлюцинация время от времени кристаллизуется и формализуется в виде олимпийских игр или футбольно-хоккейных чемпионатов.

Самая, конечно, соблазнительная и прозрачная военно-историческая метафора — это футбольный или хоккейный матч между национальными сборными. Там всякая «историческая память» хлещет как из ведра.

Помню на каком-то из относительно недавних мировых футбольных чемпионатов игру между российской и шведской командами. И помню ее фонтанирующее комментирование в интернете. Уверен, что никогда до этого момента индекс цитирования отдельных фрагментов поэмы А.С. Пушкина «Полтава» не достигал такой высоты.

А вот совсем на днях на проходящей в Южной Корее олимпиаде, на той самой, где «нас» так сильно и несправедливо обижают, российская хоккейная сборная в финале хоть и с трудом, но все же победила (то есть, конечно же, порвала и нагнула) сборную Германии.

Любители хоккея, болевшие за российскую сборную, разумеется, обрадовались и стали писать в социальных сетях некое свое по-человечески понятное «ура». Я-то никакой совсем не болельщик, и мне решительно все равно, кто там кого, каким способом и с каким счетом. Но к болельщикам я привык относиться лояльно, помня, например, о том, что мой старший брат был страстный спартаковский болельщик и все мое детство прошло под его возбужденные восклицания перед телевизором. Признаюсь, что, хотя я и не особенно понимал, что там происходило, его возбуждением и энтузиазмом я невольно заражался. Ну, старший все-таки брат, понятно же…

Но то, что началось сразу же после этого, не то чтобы даже затмило все человекообразные проявления радости, а просто их безвозвратно погребло под собой.

Интересным и удивительным в этой «победной» вакханалии мне показалось то, что практически все ее участники на разные лады трактовали эту победу не как победу одной хоккейной команды над другой, а как победу одной страны над другой. Это, чтобы никто не сомневался, была победа России над Германией. И не просто так. Это была та самая победа в той самой войне. Трудная, да. Как и та. Да, да, «после упорных боев наша победоносная красная армия вошла в город Берлин». Ну, и про Сталинград само собой. Как же без Сталинграда. Только так.

В этой мистерии было и много картинок, много креативнейших, прямо скажем, плакатов. Среди них мне запомнился тот, где генералиссимус Сталин уверенным прямым в голову ударом отправляет в нокаут ефрейтора Гитлера на фоне, понятно, лаконичной, но такой многозначительной надписи «4:3». А также мне запомнилось изображение Рейхстага образца мая сорок пятого года, в раздолбанный купол которого была воткнута хоккейная клюшка, а к ней был приделан флаг. Какой, думаете? Тот самый, флаг победы? Не угадали. На клюшке болтался нынешний российский флаг, который для любого человека, немножко знакомого с историей Второй мировой войны, не может восприниматься никак иначе, чем как флаг власовской армии.

Одна дама, бывшая москвичка, давно уже живущая в Германии, рассказала, что попыталась перевести своему мужу-немцу некоторые особенно яркие проявления этого военно-спортивного ликования. Он слушал ее внимательно, не перебивал, а потом признался, что абсолютно ничего не понял. Он не понял именно то, что и не может, и не должен понимать человек, живущий во втором десятилетии XXI века. Он не понял, как это и почему существует столько людей, мыслящих в категориях второй трети прошлого столетия. Как это вообще возможно?

Как это возможно объяснить, если и самому это непонятно. Чем это можно объяснить, кроме как тем, что «мельдоний ударяет в головы». Но ведь и это ничего не объясняет. Но ведь все, что кажется причиной, оказывается лишь следствием другой причины, которая и сама оказывается следствием какой-то совсем другой причины.