В последние годы российская аудитория выучила английский термин victim blaming (обвинение жертвы), и это, конечно, совершенно замечательно. В стране, где про любую жертву первым делом говорят «сама виновата», очень важно знать, что это — порочная и стыдная практика. Виноват насильник и только он, спорить тут не о чем. Мне, однако, кажется важным поговорить о ситуациях, в которых этот термин используется неправомерно.
В силу своей профессии я иногда беседую с людьми, ставшими жертвами той или иной травмы, — и часть моей работы как психотерапевта заключается как раз в том, чтобы определить с клиентами границы их ответственности за те несчастья, которые происходят с ними и их близкими. Это важная работа: только признав ответственность за то, что с нами происходит, мы можем как-то изменять и контролировать свою жизнь.
В профессиональной сфере у меня не возникает здесь проблем: клиенты сами понимают, что их жизнь — это их ответственность. Однако стоит только заикнуться об ответственности жертвы в теоретической беседе, как в ответ прилетает аргумент про недопустимость victim blaming. И каждый раз снова и снова приходится объяснять разницу между виной и ответственностью, а также то, что ответственность жертвы никаким образом не уменьшает вину насильника. Все это много раз обсуждалось психологами, работающими с посттравматиками. Я же хочу написать немного о другом.
Предположим, трагический инцидент привел к гибели людей. Конечно, мы уже никогда не сможем поговорить с ними, но все равно должны обсуждать случившееся хотя бы для того, чтобы предупредить появление новых жертв. В этой ситуации наша реконструкция произошедшего почти всегда будет результатом наших собственных догадок и идеологических предпочтений. Мне кажется, очень важно это осознавать, и поэтому хотелось бы описать три наиболее распространенные стратегии того, как мы можем описывать пострадавшего.
Первая стратегия — описать его как героя. Девушка уходит гулять ночью по опасному району, потому что считает, что только так можно бросить вызов мужскому насилию и заставить общество задуматься. Рискуя жизнью, рыбак отправляется в бурное море, чтобы прокормить семью. Александр Матросов бросается на амбразуру, а Януш Корчак уезжает в Треблинку вместе с воспитанниками Дома сирот.
Ключевым в этом подходе является то, что герой осознает, что он делает. Активистка понимает, что может стать жертвой насилия, рыбак знает, что почти наверняка утонет, Матросов и Корчак тем более идут на верную смерть. Именно поэтому эти люди вызывают восхищение. Конечно, можно обсуждать, насколько выбранная ими стратегия эффективна, но в храбрости и принципиальности всем этим людям не откажешь.
Обратная стратегия — объявлять погибших чистыми жертвами. Они ничего не могли поделать, враги или обстоятельства вынудили их вступить на гибельный путь. Начальство заставляло шахтеров работать с нарушением техники безопасности, нацисты загнали евреев в вагоны и отправили в концлагерь, дорога домой только одна и ведет через плохой район…
При подобном подходе ответственность за случившееся полностью перекладывается на внешние силы — и поэтому в качестве стратегии борьбы за то, чтобы трагедия не повторилась, обычно выбирают какие-нибудь репрессивные меры в отношении потенциальных виновников случившегося: ужесточают требования к технике безопасности, устраивают дополнительные проверки, увеличивают срок за изнасилование, а при любом намеке на геноцид немедленно вводят войска.
Разумеется, в реальной жизни люди редко оказываются чистыми «героями» или «жертвами»: обычно несчастья случаются с теми, кто неправильно рассчитывает риски. Валютные заемщики предполагают, что рубль не обесценится в течение ближайших десяти лет. Девушка думает, что успеет достать из сумочки баллончик, выходящий в море рыбак недооценивает бурю и переоценивает свои навыки и так далее.
Если мы принимаем этот подход, то главным методом борьбы за то, чтобы трагедия не повторилась, становятся различные образовательные программы. Нужно объяснять, что банки считают риски лучше своих клиентов, баллончик надо держать в руке, а не в сумке, да и вообще в случае нападения нескольких человек он вряд ли поможет.
Все три подхода имеют свои достоинства и недостатки. Истории о героях хорошо работают в пропаганде и для воспитательных целей. Истории о жертвах позволяют солидаризироваться в борьбе с главными виновниками трагедии. Разговор об оценке рисков дает возможность в некоторой перспективе изменить поведение людей благодаря просвещению.
Конечно, бывают пограничные случаи. Вот, например, друга бизнесмена Икс посадили в тюрьму. Чтобы не дать врагам превратить своего друга в заложника, Икс позволяет арестовать себя и проводит в тюрьме долгие годы. При таком описании Икс выглядит героем.
Что изменится, если добавить, что на самом деле Икс был уверен: после ареста его отпустят через несколько месяцев или в крайнем случае через год? Конечно, теперь он выглядит человеком, неправильно рассчитавшим риски, — но даже это не отменяет благородства его побуждений, и при желании Икса можно по-прежнему воспринимать как героя.
Несколько хуже обстоит дело, когда мы пытаемся говорить, что и ситуация «чистой жертвы» часто включает в себя неверную оценку рисков. Именно здесь чаще всего и раздаются упреки в victim blaming.
Между тем ни один из этих трех подходов не имеет отношения к victim blaming. Нелепа не только фраза «Януш Корчак сам виноват, что погиб», но и фраза «евреи сами виноваты, что не ушли с Красной армией». Как я уже писала, речь не идет о вине – речь идет об ответственности. Европейская традиция вполне допускает обсуждение меры ответственности героя за обстоятельства, приведшие к его гибели. Классический пример – «Песнь о Роланде». Гордыня Роланда привела к его гибели и гибели его друзей (он решил, что сам справится с сарацинами, и не стал звать на помощь короля Карла), но, конечно, для автора и читателей Роланд остается героем и уж точно не может быть описан как «жертва» (да и вообще мне кажется, что понятие «жертвы» как человека, не несущего ответственности за случившееся с ним несчастье, возникло сравнительно недавно).
Выше я говорила, что каждый из трех подходов имеет свои достоинства и недостатки. Очевидно, что выбор того или иного подхода обычно основывается на идеологических и политических взглядах: условные «правые» и «традиционалисты» всюду ищут героев, «технократы» обсуждают вероятности, условные «левые» и «защитники слабых» рассказывают о пострадавших, как о жертвах.
Мне как психотерапевту последний подход представляется наиболее опасным. Если мы снимаем с жертвы любую ответственность, то прежде всего вызываем у людей выученную беспомощность, давая им понять, что они никак не могут управлять своей жизнью: все равно те, кто сильнее, легко погубят их. Фактически мы выдаем людям индульгенцию на бездействие.
Рассмотрим гипотетический пример. Начальство требовало от погибших в какой-либо катастрофе работать с нарушением техники безопасности (велело пилотам лететь на неисправном самолете, вынуждало шахтеров выводить из строя датчики метана и т. д). Если мы говорим о погибших только как о жертвах, то тем самым исключим из рассмотрения все другие варианты поведения, кроме как «подчиниться требованиям начальства». Между тем такие варианты всегда существуют. Можно отказаться выполнять требования (и пусть начальство увольняет), можно уволиться самому и искать другую работу (все лучше, чем оставить детей сиротами), можно, в конце концов, создать профсоюз и бороться за свои права (да, шансов на победу мало, но в любом случае бороться лучше, чем отправиться на верную смерть). И это только те варианты, которые легко приходят на ум мне, не знающей ситуации в подробностях. Могу представить, сколько вариантов могли бы придумать сами шахтеры, если бы у них в голове был конструкт, что они сильные и могут менять свою жизнь! Обсуждение этих альтернативных вариантов может помочь тем, кто окажется в подобной ситуации, — а вот взгляд на погибших исключительно как на жертв только увеличивает вероятность новой трагедии.
Это, так сказать, утилитарные соображения. Для меня, однако, не менее важны и соображения этического порядка.
Большинство из нас пытаются планировать свою жизнь и готовы отвечать за допущенные ошибки. Именно это и называется «быть ответственным за свою жизнь». Этой ответственности по умолчанию нет у детей, животных и умалишенных.
Таким образом, если мы отказываем погибшим в том, что они несут даже малейшую ответственность за свою гибель, то мы низводим их до состояния неразумного ребенка или животного. Развивая дискурс «жертвы», мы оказываемся в позиции «доброго помещика», «гуманного колонизатора» или «белого сахиба» — то есть человека, который глядит на пострадавших сверху вниз, отказывая им в том, чем обладает он сам. Прежде всего — в достоинстве.
Каждый раз, позволяя себе блокировать разговор об ответственности погибших за случившуюся трагедию, мы как будто говорим: «Они же неразумные, неразвитые... они как дети... что с них взять?» Такой подход представляется мне самым большим оскорблением памяти погибших — и именно поэтому я раз за разом готова обсуждать меру ответственности, отбиваясь от упреков в victim blaming.
Я уверена, что погибшие достойны того, чтобы к ним отнеслись с тем же уважением, с которым мы относимся к себе и своим друзьям. Описывая их как «безответную жертву», мы символически убиваем их еще один раз.
И я — против.
