Для меня большая честь выступать перед вами с сообщением о моем вкладе в экономическую теорию. Это нелегкая задача. Оглядываясь на свою работу, я полностью отдаю себе отчет в том, что доля одного человека в общем объеме достижений целой эпохи весьма мала, что исследователь обязан не только своим предшественникам и учителям, но и всем своим коллегам, а также своим ученикам. Я знаю, сколь многим я обязан экономистам этой страны, особенно после того как много лет назад мой учитель Бём-Баверк порекомендовал мне познакомиться с произведениями Бейтса Кларка, Фрэнка Феттера и других американских ученых. И на протяжении всей моей работы меня воодушевляли признания моих заслуг американскими учеными. Никогда не забуду, что когда, будучи еще студентом Венского университета, я опубликовал монографию по истории трудового законодательства Австрии, первыми, кто проявил к ней интерес, были американские ученые. И позднее первым ученым, высоко оценившим мою книгу «Теория денег и кредита», вновь стал американец, мой выдающийся друг профессор Бенджамин Андерсон в своей книге «Ценность денег» ("The Value of Money"), опубликованной в 1917 г.
I
Когда я только начинал изучать денежную теорию, среди ученых господствовало мнение, что современная экономическая наука, основанная на предельной полезности, неспособна удовлетворительно разрешить проблемы, имеющиеся в денежной теории. Наиболее откровенно и прямо это мнение сформулировал Гельфферих. В своей книге «Трактат о деньгах» он постарался показать, что любые попытки построить теорию денег на основе анализа предельной полезности обречены на провал.
Этот вызов побудил меня применить методы современной экономической науки, основанной на предельной полезности, при исследовании проблем денег. Используемый подход радикально отличался от метода экономистов математического направления, пытающихся через формулы выразить так называемое уравнение обмена.
Работая с этим уравнением, математические экономисты предполагают, что некое изменение (понятно, что в одном из элементов уравнения) должно вызвать соответствующие изменения ценностей, выраженных другими элементами. Элементы этого уравнения отражают не статьи экономики отдельных людей, а категории всей экономической системы, и соответственно изменения относятся не к отдельным людям, а ко всей системе, народному хозяйству (Volkswirtschaft) в целом. Такой способ рассуждения в высшей степени нереалистичен и радикальным образом отличается от процедуры современной каталлактики[1]. Это возвращение к манере рассуждения, заведшей в тупик экономистов классической школы. Денежная проблематика является экономической проблематикой и исследовать ее необходимо так же, как и все остальные экономические проблемы. Экономисту, исследующему проблемы денег, не следует работать с универсальными сущностями, такими как объем торговли, означающим совокупный объем торговли, или количество денег, означающим все деньги, обращающиеся в экономической системе. Тем более не следует прибегать к туманной метафоре «скорость обращения денег». Нужно понимать, что спрос на деньги возникает из предпочтений отдельных людей, составляющих рыночную экономику. Спрос на деньги существует потому, что каждый желает иметь определенное количество наличных денег, кто-то больше, кто-то меньше. Деньги никогда не находятся просто в экономической системе, никогда просто не обращаются. Все имеющиеся деньги всегда часть чьих-то остатков наличности. В какой-то момент - когда-то чаще, когда-то реже — деньги (любая их часть) могут переходить из остатков наличности одного человека в остатки наличности другого человека. Но в любой момент времени они находятся в чьем-то владении и являются частью чьих-то остатков наличности. Решения отдельных людей относительно величины собственных остатков наличности, их выбор между отрицательной полезностью и преимуществами иметь больше наличности составляет исходный фактор формирования покупательной способности. Изменения в спросе на деньги или в предложении денег никогда не могут происходить у всех людей одновременно и на одну и ту же величину, и, следовательно, они никогда не оказывают влияние на их оценки ценности и их поведение как покупателей и продавцов в одинаковой степени. Поэтому изменения цен не охватывают все товары одновременно и в одинаковой степени. Упрощенная формула как примитивной количественной теории, так и современных экономистов математического направления, согласно которой цены, т.е. все цены, растут или падают пропорционально увеличению или уменьшению количества денег, в корне ошибочна.
Денежные изменения следует исследовать как происходящие вначале только в рамках одной группы людей и медленно распространяющиеся по всей экономической системе, по мере того как дополнительный спрос тех, кто первым выигрывает от них, достигает остальные классы людей. Только таким путем можно правильно осмыслить социальные последствия денежных изменений.
II
Взяв это положение в качестве исходного пункта, я разработал общую теорию денег и кредита, а также попытался объяснить экономический цикл как кредитный феномен. Основываясь на логике этой теории, которая сегодня называется денежной, или австрийской, теорией экономического цикла, я выступил с критикой континентальной кредитной системы, и прежде всего кредитной системы Германии. Вначале читателей привлекли мои пессимистические оценки политики Центрального банка Германии и пессимистические прогнозы, в которые в 1912 г. никто не верил, пока спустя несколько лет события не стали развиваться по более худшему сценарию, чем я предсказывал. Такова уж доля экономистов: люди больше интересуются их выводами, чем их объяснениями, и неохотно отказываются от политики, когда экономист показывает, что она ведет к нежелательным, но неизбежным результатам.
III
После изучения денежно-кредитной проблематики, позднее побудивших меня основать Австрийский институт исследований экономического цикла, я занялся изучением проблем экономического расчета в социалистическом сообществе. В брошюре, посвященной экономическому расчету в социалистическом мире, впервые опубликованной в 1920 г. и позднее в моей книге «Социализм», я доказал, что экономическая система, в которой отсутствует частная собственность на средства производства, не сможет найти критерия для определения ценности факторов производства и, следовательно, не сможет производить расчеты. С тех пор, как я впервые коснулся этой проблемы, на эту темы написаны десятки книг и сотни статей на разных языках, но мой тезис остался непоколеблен. После указания на решающее значение этого момента, трактовка проблем, связанных с планированием (имеется в виду, конечно, всеобщее планирование и обобществление) стала развиваться в совершенно новом направлении.
IV
От сравнительных исследований существенных черт капиталистической и социалистической экономики, я перешел к изучению смежной проблемы: возможна ли помимо этих двух мыслимых систем общественного сотрудничества, т.е. частной собственности на средства производства и общественной собственности, третья общественная система? Такое третье решение постоянно предлагается. По заявлениям ее поборников, эта система не является ни социализмом, ни капитализмом, а представляет собой нечто среднее между ними и сохраняет преимущества обеих систем. Я предпринял попытку исследовать экономические особенности различных систем государственного вмешательства в экономику и показать, что с их помощью невозможно достичь тех целей, которые перед ними ставятся. Позднее я расширил область исследований, охватив проблематику корпоративного государства — панацеи, предлагаемой фашизмом.
V
Для решения перечисленных выше проблем потребовалось заняться вопросом о ценностях и целях человеческой деятельности. Критику со стороны социологов, упрекающих экономистов в том, что те имеют дело только с нереалистичным «экономическим человеком», более нельзя считать справедливой. Я попытался показать, что экономисты никогда не мыслили так узко, как считали их критики. Цены, образование которых мы стараемся объяснить, зависят от спроса, и не имеет значения, какого рода мотивы определяют действия человека, желающего совершить покупку, эгоистические или альтруистические, нравственные или аморальные, патриотические или непариотические. Экономическая теория имеет дело с редкими средствами достижения целей, безотносительно к содержанию целей. Цели находятся вне рамок рациональности, но любое действие сознательного существа, направленное к достижению конкретной цели, необходимо рационально.
В своем трактате «Экономическая теория», опубликованном на немецком языке[2] в Женеве несколько месяцев назад, — английское[3] издание будет вскоре опубликовано [осуществлено в 1949 г. — Амер. ред.] — я исследовал не только экономические проблемы рыночного общества, но и всех остальных мыслимых типов общественного сотрудничества. Я считаю это жизненно необходимым в мире, где фундаментальные принципы экономической организации находятся под угрозой.
В этом трактате я рассматриваю концепцию статического равновесия как играющую исключительно вспомогательную роль и использую эту чисто гипотетическую абстракцию только в качестве средства осмысления и понимания постоянно меняющегося мира. Многие ученые-экономисты, к сожалению, забыли цели, для которых в наш анализ была введена эта гипотетическая концепция. Мы не можем обойтись без этого понятия — мира, где отсутствуют изменения; но мы должны использовать его только для целей изучения изменений и их последствий, что означает — для изучения риска и неопределенности и, соответственно, прибылей и убытков.
VI
Логическим результатом такого подхода становится развенчание некоторых мистических истолкований экономических сущностей. Следует избегать почти мистического использования некоторых терминов, таких, как, например, капитал. В природе не существует ничего, что соответствовало бы терминам «капитал» или «доход». Есть различные товары, предназначенные для производства или потребления. Только намерения отдельных людей или групп делает одни товары капиталом, а другие — доходом. Сохранение имеющегося или накопление нового капитала всегда есть результат сознательного действия со стороны людей, которые ограничивают свое потребление до уровня, не сокращающего наличного запаса капитала. Ошибочно предполагать неизменность запаса капитала как нечто естественное и не требующее специального внимания. В этом отношении я вынужден не согласиться с точкой зрения одного из наиболее выдающихся экономистов нашего времени, профессором Найтом из Чикагского университета.
VII
Слабое место теории [капитала и процента. — Амер. ред.] Бём-Баверка, не во введении бесполезной концепции периода производства, как полагает профессор Найт. Более серьезный ее недостаток заключается в том, что Бём-Баверк повторяет ошибки так называемой теории производительности. Как и профессор Феттер из Принстонского университета, я стремился исключить эту слабость, объясняя процент исключительно временным предпочтением.
Согласно часто цитируемому афоризму, пробным камнем для любой экономической теории может служить предлагаемая ею трактовка экономического цикла. Я предпринял попытку не только вновь сформулировать денежную теорию цикла, но и показать, что любые другие объяснения не могут избежать использования основного аргумента этой теории. Разумеется, бум означает повышение цен или по крайней мере компенсацию тенденций, работающих на понижение цен, и для того чтобы объяснить это, необходимо постулировать рост предложения кредита или денежной массы.
VIII
На протяжении всего трактата я стараюсь принимать во внимание относительный вес различных институциональных факторов и экономических исходных данных. Кроме того, я обсуждаю возражения, выдвигаемые не только различными теоретическими школами, но и теми, кто вообще отрицает возможность всякой экономической науки. Экономист обязан ответить тем, кто считает, что универсально действительная наука об обществе невозможна, кто сомневается в единстве человеческой логики и опыте и вместо, как они его называют, международного и соответственно, как они говорят, бесполезного знания, предлагают доктрины, отражающие специфическую точку зрения их собственного класса, нации или расы. Мы не имеем права оставлять подобные претензии без ответа, даже если приходится излагать прописные истины, нас самим представляющиеся очевидными. Но, натыкаясь на постоянное повторение старых ошибок, мы вынуждены постоянно повторять очевидные истины.
[IX[4]]
Экономическая теория не допускает расчленения ее на узкоспециальные отрасли и их обособление. Она постоянно имеет дело с взаимосвязанностью всех явлений деятельности и экономного использования экономических благ. Все экономические факты взаимно обуславливают друг друга. Каждая из многообразных экономических проблем требует рассмотрения в рамка всеобъемлющей системы, полагающей должное место и вес каждому аспекту человеческих желаний и потребностей. Все монографии остаются фрагментарными, если не интегрированы в систематическое исследование всей совокупности социально-экономических отношений.
Задачей моей книги «Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории» как раз и было представить такой всеобъемлющий анализ. Она представляет собой итоговое оформление результатов исследований, полученных мной протяжении всей жизни, сухой остаток полувекового опыта. Я видел действие сил, грозивших уничтожить высокую европейскую цивилизацию и процветание этой части мира. Работая над книгой, я надеялся внести посильный вклад в усилия наших наиболее выдающихся современников, делающих все, что в их силах, чтобы эта страна не свернула на путь, ведущий в бездну.
Выступление перед сотрудниками Экономического факультета Нью-Йоркского университета на собрании Клуба факультета, 20 ноября 1940 г., спустя несколько месяцев после того как 2 августа 1940 г. д-р и миссис Мизесы прибыли в штат Нью-Джерси. В первые месяцы пребывания в Америке Мизес также писал свою интеллектуальную автобиографию, опубликованную в 1978 г.: Mises L. von. Notes and Recollections. Grove City, PA: Libertarian Press, 1978. [Перевод с англ. А. В. Куряева по изданию: Mises L. von. Planning for Freedom. 4th ed. Grove City, PA: Libertarian Press, 1980. P. 213-220.] Перевод А. Куряева
