Вопрос о том, обрадуются ли крестьяне свободе, обсуждается в основном в текстах представителей российской культурной элиты — дворян, чиновников и интеллигентов. Сами крестьяне по понятным причинам почти не писали ни писем, ни мемуаров. До нас дошли буквально пару десятков личных свидетельств, в которых самые активные, предприимчивые и образованные крестьяне рассказывают о своем опыте обретения свободы.
Александр Яковлевич Артынов (1813–1896) — сын крепостного крестьянина, получившего свободу в 1809 году по Указу о вольных хлебопашцах
Я попросил сторожа показать мне гробницу императора Александра I; он подвел меня к ней, показал мне и находящийся под чехлом на ней покров. Я помолился за упокой царя и поклонился его гробнице; в это время старик с генералом подошли ко мне, старик спросил меня: отколе я? Из Ростова Ярославского, отвечал я ему. «Купец»? — повторил он, я сказал ему, кто я; он полюбопытствовал и спросил меня о причине моего усердия к гробнице императора; я отвечал ему, что он даровал нам вечную свободу от помещика Карра1 .
Николай Николаевич Шипов (1802–1881) — нижегородский крестьянин
О, свобода, свобода! Где те люди счастливые, под какой планетой родились, которые не видели и не видят никакого гонения, никакого стеснения? Живут они по своей вольной волюшке и ничего не боятся. А я?.. Мне постоянно, во сне и наяву, представляется, что меня преследуют — в темницу сажают, деньги мои отбирают, жену с сыном и дочерью со мной разлучают, в доме моем повелевают и все по-своему распоряжают; из отчизны милой в изгнание посылают и на прах родителей пролить слезы не допускают2 ...
Савва Дмитриевич Пурлевский (1800–1868) — ярославский крестьянин
За всем тем в 1826 [году] в обороте у меня было собственного капитала пятнадцать тысяч. С такими средствами можно бы уж мне выйти из крепостного состояния, нравственно всегда принижавшего меня в кругу свободных людей.
Но как-то эта заветная мысль от времени слабела... Оттого ли, что свободу моей торговли и самый кредит не стесняло крепостное положение, оттого ли, что по ходу оборотов неудобно было взять из капитала нужную для выкупа часть, уж не знаю3 .
Федор Дмитриевич Бобков (1831–1898) — бывший крепостной дворовый человек штабс-капитана П.Н. Глушкова
Приезжал в Москву и был в гостях у барыни. <...> Возвращаясь домой, проходил мимо продавцов верб и птиц, купил жаворонка и выпустил на волю. Он взвился, закружился и запел. Может быть, и нас царь освободит, и мы свободно взовьемся и полетим. Куда? Куда, например, я полечу? Родные все умерли. Остался лишь брат-пьяница да старая изба с пустым двором. Следовательно, все равно придется оставаться жить у господ4 .
Николай Николаевич Шипов (1802–1881) — нижегородский крестьянин
<Побывавший в чеченском плену Шипов получил возможность стать вольным крестьянином. — Прим. ред.>
Поутру пришел ко мне знакомый чиновник, поздравил меня с освобождением от помещичьего ига и просил идти в областное правление за получением свидетельства. Выслушал я это и ни слова не мог вымолвить счастливому вестнику. Бывали в жизни моей радости, но такой, как в настоящую минуту, я не испытывал никогда... Господь праведный, как много я чувствую бесконечное Твое милосердие... Отселе начинается для меня новая жизнь...
А.Ш., анонимный крестьянин села Знаменского Т…ской губернии (его воспоминания опубликовал журнал «Русское богатство» в 1883 году)
Как отрадно вспомнить и теперь про то счастливое время, когда и на нашем крестьянском горизонте повеяло новой жизнью. Молва возвещала о воле. Это были самые счастливые минуты в жизни русского мужика. Помню как теперь тот магический толчок, который внезапно охватил душу крестьянина, когда слухи стали распространяться по деревням, что сам царь желает дать свободу многим миллионам закрепощенных рабов. Свобода, как светлый ангел, рисовалась в представлении тех, кто всю жизнь терпел неволю и страдал под игом рабства. А потом весьма понятно, что этот слух, как электрическая искра, проник в народные массы. Все ожило, от старого и до малого, под влиянием надежды на лучшее будущее5 .
Иван Васильевич Васильев (1822 — после 1893) — крестьянин Пошехонского уезда Ярославской губернии, служивший волостным писарем
Раз попалась мне на рынке книжка под названием «Утопия». Так был назван остров, на котором происходило описываемое. Я заплатил за нее 5 копеек ассигнациями и, малоопытный тогда, увлекался ею, сожалея, что у нас не такие порядки, да удивлялся, как же это не христиане, а живут лучше нашего? Попасть бы, думалось, на этот остров и остаться там для просвещения честных, добрых и умных его обитателей светом Христовой веры, по старинным книгам (в то же время я был еще наклонен к расколу). Но вот стал я почитывать газеты, все больше в трактирах в Рыбинске, и из них и других книг знакомиться с политикой6 .
Из автобиографической стихотворной повести «Вести о России» (приб. 1830–40), адресованной неизвестным крепостным крестьянином Петром О. двору Николая I
Отдайте на Руси свободу!
Немного время остается.
Не дожидайтесь черна году,
В который гнев на вас польется!
Вдруг грянет гром со всех сторон,
Во мраке молния заблещет,
От звуков потрясется трон,
И царь от страха вострепещет.
И ни единый изверг здесь
Не скроется, не убежит —
Везде увидит зорка месть
И лютой смертью поразит.
И, как от бурного яренья,
Не вдруг потихнет ураган,
Не вдруг от сильного волненья
Реветь умолкнет океан.
Но после страшной непогоды
Должна войти в мир тишина,
И независимость свободы
Народу будет отдана7 .
Федор Дмитриевич Бобков (1831–1898) — бывший крепостной дворовый человек штабс-капитана П.Н. Глушкова
Утром, когда я подавал самовар господам, разносчик принес «Московские ведомости». <...> Я торопливо и тихонько прочитал девушкам Манифест и затем, молча подав газету господам, вышел в девичью. Сейчас же вошел туда Александр Петрович и поздравил нас с волей. Когда я убирал со стола, Марья Александровна спросила меня, радуются ли люди. Я ответил, что они удивлены и поражены неожиданностью. Она же попросила меня растолковать хорошенько им, чтобы они не напились.
<...> Я стал им читать Манифест и объяснять. Читал я с чувством, и, когда прочитал заключительные слова: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного», все перекрестились. У многих были на глазах слезы. Авдюшка шепотом спросил меня, можно ли ему теперь попроситься идти погулять. Ванька, 23-летний парень, заметил, что теперь, вероятно, ему позволят жениться. На мой вопрос, почему он думает о женитьбе, он ответил, что ему некому починить и выстирать рубахи.
Николай Николаевич Шипов (1802–1881) — нижегородский крестьянин
19 [марта] в соборе прочитан был всемилостивейший Манифест об освобождении крестьян из крепостного состояния. Радость народа была неописанна. Благодарность его к своему добрейшему царю-батюшке Александру II Николаевичу была велика и беспредельна. Народ загулял, да и было от чего.
Иван Васильевич Васильев (1822 — после 1893) — крестьянин Пошехонского уезда Ярославской губернии, служивший волостным писарем
C выходом положения 19 февраля 1861 [года], прослушав в церкви высочайший Манифест со слезами восторга, сделался таким оптимистом, что теперь стыдно становится того увлечения и того, что говорил я тогда по этому поводу. Я надеялся, что крестьяне поймут дарованную им свободу, постараются воспользоваться свободным трудом. Но, как назло, они стали пить пуще прежнего благодаря почти одновременному с благодатным актом свободы введению акцизной системы в отмену ненавистных откупов, понизившей на первых порах цену на водку.
А.Ш., анонимный крестьянин села Знаменского Т…ской губернии (его воспоминания опубликовал журнал «Русское богатство» в 1883 году)
Б…ский вышел к нам на балкон и спросил, зачем пришли. Ему объявили о получении царского Манифеста, экземпляр которого велено передать владельцу имения.
— А вы теперь свободны! — сурово сказал Б…ский. — Стало быть, можете пьянствовать без всякого стеснения. Посмотрим, как вы оправдаете дарованную вам милость.
Слова эти Б…ский произнес с заметной язвительностью и потому произвел на крестьян неприятное впечатление.
Вслед за этим послышались голоса в толпе.
— Теперь пора и нам спросить у вашей милости, куда девался хлеб из гамазеи? Нас три года сряду теснили засыпать рожь и овес; а гамазея теперича пуста! Стало быть, надобно пополнить из барского амбара.
Услышав эти речи из уст своих прежних крепостных, Б…ский побледнел как полотно; губы его судорожно дрожали от злобы, и гневные глаза искали в толпе тех дерзких смельчаков, которые решились на подобную выходку.
Матвей Егорович Николаев (1820 — после 1882) — крестьянин Владимирской губернии
Через два года после смерти матери нас отпустили на волю. И у нас, как и во многих местах, это дело обошлось не без волнений. Надо сказать, что все господа, которые владели нами, были очень хорошие люди: крестьян не отягощали ни оброками, ни барщиной; а потому крестьянам жилось хорошо. Еще несколько ранее господа предложили нам купить у них лесу по очень дешевой цене, чтобы построить себе хорошие дома. <...> Когда пошли слухи о предстоящей воле, управляющий, зная наши хорошие отношения к владельцу, посоветовал нам относительно надела войти в соглашение с ним. <...>
Вотчину нашу разделили на пять волостей. Наша волость и желала бы войти в соглашение с князем, но старосты остальных волостей отговаривали, уверяя, что и без всяких обстоятельств все будет принадлежать крестьянам. Волнения и несогласия наши продолжались три года. Три года мы не делали никаких взносов, и тогда из Владимира пригнали команду солдат. Главным возмутителем был староста села Реброва — в этой деревне солдаты и остановились. Со всей вотчины собраны были все домохозяева, и в их присутствии по одному были наказаны розгами пять главных смутьянов. На всех прочих это так сильно подействовало, что немедленно водворилось согласие и спокойствие8 .
