Жизнь — борьба за кусок хлеба и место под солнцем, и любые средства в этой борьбе хороши. Примерно так выглядит теория жизни, ежедневно преподаваемая российскому зрителю с помощью государственных медиа. Иллюстрации берутся в основном с полей сражений, поскольку в публичном поле другой повестки дня нет.
Представление об ограниченности ресурсов и неизбежности суровой борьбы за них есть, по сути, основа официальной идеологии современной России. «Обостряются противоречия, связанные с неравномерностью мирового развития, борьбой за ресурсы, доступом к рынкам сбыта, контролем над транспортными артериями, — говорится в Стратегии национальной безопасности РФ. — Особое значение в этом процессе приобретает лидерство в освоении ресурсов Мирового океана и Арктики».
Даже океан предстает в этом документе ограниченным ресурсом. Товары, которыми Россия торгует на мировом рынке, в основном — невозобновляемые источники энергии. Их конечность давит на сознание нынешних политиков. Давит, вероятно, и революционная история российского государства, представляющая собой цепочку переделов благ и собственности. Революции и политические трансформации при таком взгляде мгновенно становятся организованными извне актами борьбы за ресурсы. «Смены режимов» в России официально включены в число угроз. Причины войн, в том числе тех, в которых участвует Россия, сводятся, таким образом, к борьбе за свой кусок большого, но конечного мирового пирога.
Селективная модернизация
Фактически действующая в России модель развития прямо исходит из этой «идеологии ограниченности». Ее можно назвать избирательной, или селективной, модернизацией. Ограниченность в ресурсах и возможностях, воспринятая как неумолимая реальность, диктует жесткую иерархию приоритетов развития. Вооруженные силы и структуры безопасности оказываются на первой, самой приоритетной, ступени этой «пирамиды силы». Остальные сферы, включая дороги, коммуникации, образование, культуру и даже здравоохранение, выстраиваются в очередь на финансирование по остаточному принципу.
Россия постоянно оказывалась — или ставила себя — перед выбором: сконцентрироваться на себе и тем самым отказаться от дележки мирового пирога или продолжать любой ценой отстаивать роль одного из политических полюсов мира. Николай Бердяев называл это «инстинктом государственного могущества». «Броситься вдогонку Западу и утвердиться-таки Третьим Римом среди уважительно расступившихся соседей — иного выбора и не могло быть», — заключает демограф и социолог Анатолий Вишневский в книге «Серп и рубль».
Между тем все более «современные» соседи все ярче оттеняли «несовременность» России. Вечная российская паника перед поверхностно понятой модерностью приводила к парадоксальному результату. Стремясь перенять западные технологии, поднять производительность и приобрести навыки, сближающие Россию с западными соседями, страна именно в результате этих усилий еще сильнее начинала отставать от Запада по большинству направлений развития. Закрепощение крестьян можно рассматривать как оборотную сторону процесса вестернизации. Не Петр ввел крепостничество в России, писал экономист Александр Гершенкрон, но он преуспел в том, чтобы задействовать этот институт в своей модернизационной стратегии. Сталин, по сути, этот институт вернул с той же целью — обеспечить ресурсы для принудительной селективной модернизации страны. По пути была уничтожена и враждебная такой модернизации часть населения, крестьяне, вместе с родом их деятельности, сельским хозяйством. Эффективное решение эффективного менеджера.
Конечная страна
Российское государство всегда брало роль модернизатора на себя, потому что безопасность представлялась приоритетом, а государство — главный специалист по безопасности. Но, поскольку государство мыслит конечными ресурсами (есть поступления в бюджет, есть обременения: все это ограниченные величины), оно если в одном месте дает, то в другом обязательно берет — ведет игру с нулевой суммой. Если военная организация должна быть усилена, то невоенная неизбежно оказывается ослабленной. Развиваясь селективно, Россия закрепляла внутри себя гигантские пространства отсталости.
Сегодня этот подход к развитию возрожден. Российские школьники, преподаватели вузов и пациенты больниц конкурируют с ракетами и танками за ограниченные ресурсы государства. Все гражданское население с его мирными нуждами оказывается втянутым в эту конкуренцию и неминуемо ее проигрывает, потому что мирные нужды начинаются со второй ступеньки нашей пирамиды могущества. Граждане сами становятся ресурсом. Если государство станет больше воевать (или просто не станет воевать меньше), то все остальные при ныне действующей политической системе будут меньше есть.
Это можно было бы описать как игру с нулевой суммой — в случае распределения бюджета такой подход неизбежен. Вообще, в правильно функционирующем государстве игры с нулевой суммой (перераспределение) должны гармонично сочетаться с играми с ненулевой суммой (экономическим и культурным творчеством).
В российской реальности два эти подхода как будто переставлены местами. Предпринимательство задушено налогами, административным и силовым давлением и, по существу, является процессом перераспределения. И наоборот, в сфере перераспределения государственных доходов, там, где игре с нулевой суммой как раз самое место, результат часто превышает сумму слагаемых, но не потому что это создание стоимости, а потому что это перевод стоимости из общественных рук в частные. Это и есть то «творчество», представление о котором входит в число важнейших ментальных установок граждан: стоять в общей очереди — удел неудачников. По-настоящему успешные люди должны силой пробиться к источникам благ или, еще лучше, родиться рядом с ними.
В поисках выхода
Многие считают, что за Россию выбор сделали природа и история. Нужно все время защищаться и нападать, нужно быть ресурсом для государства. В России этот взгляд на вещи особенно трудно игнорировать. Он каждый день навязывается людям через образы сражений и конфликтов — международных и внутренних.
Если все время живешь в этой обстановке, то невольно приходишь к выводу, что все нажитое и в политике, и в жизни есть одновременно у кого-то отнятое. Человеку приходится вступать в борьбу за пространство в метро и автобусе, на дороге и на стоянке, в школе и университете, за участок земли, за выгодный контракт. А даже если благо или место есть, то у индивидуального человека может не хватить на него денег. У государства, занятого борьбой за пространство и ресурсы, на индивидуального человека может не хватить бюджета.
Ответы на сказанное выше существуют разные. Один из них — не политический, а экзистенциальный. Не перемещаясь (и перемещаясь) из страны в страну, человек может выбирать, в каком мире жить: в таком, где добиться успеха можно, лишь отняв ценности у другого, или в таком, где ценности возможно создавать, ни у кого их не отнимая. Вы можете выбирать, превратиться ли вам в ограниченный ресурс для кого-то другого, для государства, его «могущества» и его войны или быть тем, кем каждый по-настоящему и является — возобновляемым источником жизни.
