Философ Брайан Оренд из Университета Ватерлоо — автор книги Morals of War, которая входит в список обязательного чтения десятков учебных программ в военных и гражданских учебных заведениях. Он придерживается той версии теории справедливой войны, которая ценит права людей больше, чем интересы государств. Оренд рассказал InLiberty, как вести войну и главное, как ее заканчивать. Многие его соображения кажутся очевидными, но не являются таковыми — судя по тому, как редко они применяются на практике.
Фридрих Мартин фон Райбиш. Два рыцаря на турнире.
Теория справедливой войны находится где-то на полпути между реализмом и пацифизмом. Пацифист считает, естественно, что войну нельзя начинать ни в каком случае, это морально недопустимо. Реалист держится циничной позиции, согласно которой война — это просто столкновение интересов, ничего личного, и самое главное — блюсти эти интересы и национальную безопасность.
Сторонники идеи справедливой войны соглашаются с пацифистами в том, что на войне, как и в мирное время, этические вопросы очень важны, но в отличие от них считают военные действия позволительными при соблюдении некоторых условий, которые я и исследую.
По меньшей мере на Западе политики делают вид, что уважают права человека. Но даже если это так в смысле идеалов, на практике развитые страны плохо справляются с выполнением соответствующих моральных требований. А если взглянуть шире, по всему миру, придется согласиться, что многие люди придерживаются очень циничных взглядов, когда речь заходит о достаточных причинах для объявления войны, методах ее ведения или возможности поддержания затяжных конфликтов на десятилетия. Может быть, я и мои единомышленники в меньшинстве, но это не значит, что я не прав.
Если бы я мог поговорить, например, с Владимиром Путиным полгода назад, я бы — со всей почтительностью — обратил его внимание на следующие вещи. Я бы сказал для начала, что есть три важные вещи: начало войны, ее ведение и финал. И, как и в любой другой человеческой деятельности, войну можно вести хорошо, в смысле — правильно. Все согласятся, что по меньшей мере некоторые войны в истории человечества были морально необходимы. Для начала надо избавиться от цинического пренебрежения любыми соображениями касательно того, может ли война улучшить положение вещей. Иногда может, но для этого должно выполняться множество условий.
Во-первых, война должна быть действием последней надежды. Нельзя ее начинать, не удостоверившись, что все, абсолютно все прочие средства были уже испробованы впустую — убеждение, дипломатия, экономические стимулы и санкции. Для начала нужно хотя бы попытаться помирить стороны, предложив им деньги, инвестиции, инфраструктуру (иногда это работает), и лишь затем использовать отрицательные стимулы. Экономические санкции, конечно же, лучше войны, но надо учитывать их природу. Бывают точечные санкции, которые направлены на устойчивость самого режима и его высокопоставленных представителей, и санкции, которые затрагивают целые сектора экономики. У нас есть множество свидетельств, что санкции второго рода не только не помогают (потому что злят мирных граждан), но и угрожают невиновным людям. Есть много исследований касательно Ирака, и там санкции не принесли никакой пользы, а напротив, усилили режим, получивший возможность валить трудности на Запад. Поэтому имеет смысл применять только точечные санкции. Арестовывать активы конкретных чиновников, накладывать ограничения на отдельные транзакции.
Во-вторых, надо крепко задуматься о причинах начинать войну. Чтобы запустить что-то столь ужасающее и жестокое, как война, вы должны быть абсолютно уверены, что причины веские. Вы можете начать войну только для того, чтобы прекратить что-то еще худшее. На практике такая причина может быть одна: массовое и ничем не ограниченное насилие. Вот первое, о чем я бы попросил своего собеседника: оценить, насколько инициация войны отвечает этим условиям, а не является просто циничной калькуляцией интересов родной страны.
Затем, после того как решение о начале войны принято, я бы заговорил о том, как вести войну. Я бы посоветовал придерживаться хоть какой-то соразмерности, какой-то сдержанности в том, что касается применения силы. Кроме того, я посоветовал бы любому воинственному политику — и это, с моей точки зрения, очень важное соображение — различать допустимые и недопустимые цели. Вся гражданская инфраструктура попадает во вторую категорию. Кроме того, нельзя ни при каких условиях использовать оружие массового поражения, включая химическое. Такие средства плохи сами по себе, maluminse, вне зависимости от того, разрешены они или нет и каким служат целям.
Несдержанное и неизбирательное применение насилия порождает новых врагов, консервирует конфликт и лишает нас возможности разрешить его в обозримое время. Но если вы показываете свою сдержанность, гражданское население, напротив, замечает это и готово с вами сотрудничать. Есть множество свидетельств тому, что мирные жители чувствуют сдержанность в применении силы и готовы сотрудничать с людьми, которые старались их не убивать. Это не только важно само по себе, но и позволяет перейти к третьему, очень важному этапу: задуматься о том, что делать после войны.
Я лично убежден, что это настолько важно, что не может оставаться разделом одной только моральной философии. Нам нужны международные конвенции вроде Женевских, которые регулировали бы обязанности победителей после войны. Я обсуждал эту идею со специалистами по международному праву, и они, конечно, смеялись до колик. С их точки зрения, нет вариантов убедить победителя принять на себя добровольные ограничения после войны. Что может быть абсурднее?
Я совершенно уверен в обратном: не понимаю, как документы, регулирующие juspostbellum, послевоенное право, могут не появиться. Может, не сейчас, а через 25 лет. Нам совершенно необходим такой договор. Столько копий ломается вокруг достаточных поводов для начала войны, методов ее ведения, но никому не приходит в голову задуматься о последствиях. По крайней мере однажды, в Версале, нежелание задуматься об условиях после войны привело к новой — много худшей — войне.
В чем состоят интересы США в послевоенных Ираке и Афганистане? В том, скажет реалист, чтобы упрочить безопасность этой страны. Есть менее эгоистичный, идеалистический взгляд: Америка не может ограничиться соображениями собственной безопасности, она должна сделать все возможное, чтобы общества, на которые обрушилась война, в результате ее выиграли или хотя бы проиграли как можно меньше.
Я лично не думаю, что эти два взгляда вступают в противоречие. Интересы США только выиграют от того, что в Афганистане и Ираке будет минимально справедливый и легитимный политический режим. То есть такой, который соблюдает три условия. Во-первых, не нападает на другие страны. Во-вторых, и собственные граждане, и международное сообщество считают его легитимным. В-третьих, он делает все возможное для соблюдения прав собственных граждан.
Почему такой режим выгоден Соединенным Штатам (и в общем любой другой стране)? Так гласит теория «демократического мира», которая совсем не лишена оснований. Сейчас ее главный защитник — Майкл Дойл, но когда-то предложил ее еще Иммануил Кант. Его идея состояла в том, что политические системы, которые уважают права человека и разделяют общие ценности, не будут воевать между собой. Современный извод теории использует немного другие аргументы (подотчетность политиков и привычка к дипломатии), но опыт показывает, что это похоже на правду; демократии между собой не воюют. Так что даже реалисты могли бы больше думать о последствиях войн.
Возьмем для примера Сирию. В Сирии все началось с того, что довольно мирное движение, которое надеялось пойти на какой-то компромисс с правительством, было жестоко подавлено режимом. Можно представить себе, что количество насилия, примененного режимом Асада, и средства, которыми он пользовался для подавления протеста, составляют убедительную причину для интервенции. Проблема тут в другом.
Давайте сравним эту ситуацию с Ливией, где тоже был протест, вдохновленный Арабской весной, он тоже был подавлен, и вслед за тем случилась гуманитарная интервенция. Но вероятность успеха ливийской операции была сильно выше. У правительства страны не было мощных союзников в регионе, а у Сирии — мы знаем это — есть союзники, по меньшей мере Иран и Россия. В Ливии редконаселенный пустынный ландшафт, в котором и шли боевые действия, а в Сирии — густонаселенные города. Соответственно, очень трудно избежать гражданских жертв. Несмотря на очевидную причину для вмешательства в конфликт (гуманитарные соображения), обстоятельства в Сирии таковы, что достичь желаемых целей никто не может. А это значит, что главнейшее моральное обязательство участвующих — как можно скорее закончить эту войну.
Существует «обязанность защищать», сформулированная в виде документов ООН сравнительно недавно. Она гласит, что, когда власти страны не могут остановить массовые убийства, у прочих стран появляется обязанность вмешаться в происходящее. Либо на стороне правительства, если оно борется с насилием, но не справляется, либо против него, если оно и является нарушителем. В случае с Сирией, я полагаю, речь идет о втором варианте. Но на практике борьба с Асадом ни к чему не привела, потому что у Асада оказались могущественные союзники. И это можно было предположить с самого начала. Если бы участники задумывались о том, что будет после войны, они, возможно, в нее бы и не вступали. Все повели себя безответственно.
Я понимаю, что политика не может полностью отвечать требованиям философов, но на то и нужны философы, чтобы напоминать, куда двигаться.
(Записал Андрей Бабицкий)
