Беспилотный летательный аппарат MQ-9 Reaper на испытаниях (с) Paul Ridgeway, ВВС США
Можно спорить, становится ли в мире меньше войн, но трудно спорить, что для гражданина первого мира войны стали вещью куда более абстрактной, чем были в течение большей части человеческой истории.
В Европе, заметил Чарльз Тилли, «войны создали государства». Даже если это упрощение, оно базируется на фундаментальном факте: стоимость войны — в призывниках и налогах — люди до последнего времени ощущали самым непосредственным образом. Не нужно было ждать, когда к тебе в дом отправят на постой пьющего офицера, чтобы почувствовать, сколько приходится платить. Антрополог Джеймс Скотт, специалист по Юго-Восточной Азии, настаивает на анархической реинтерпретации истории региона (и всего мира): главной движущей силой в истории человечества было желание сбежать от мытарей и рекрутской повинности. Самые эффективные люди не оставили после себя письменных источников совершенно сознательно, потому что были в бегах. Они прятались от войн.
Сейчас война куда-то подевалась. Последнее страшное кровопролитие в Европе закончилось в середине прошлого века, призыв в сколько-нибудь заметных масштабах сошел на нет, фискальный груз войны Европа не ощущает со времен Эйзенхауэра. Люди продолжают гибнуть, но все реже — и все чаще с собственного согласия. Чтобы победить, не приходится даже экономить электричество. Страх ядерной войны исчез — хотя можно утешаться тем, что нынешнее поколение политиков при всей своей безответственности этот страх помнит.
Все это относится и к России, пусть в меньшей степени. Наша страна воюет уже два года подряд, на Украине и в Сирии, но число людей, готовых даже не протестовать, а интересоваться предметом, колеблется на уровне статистической погрешности. Наверно, это происходит по тем же причинам, что и на Западе: призывников практически перестали отправлять на фронт, а бомбежки, как выражается президент страны, это совсем недорогая тренировка.
Иллюзии неучастия в войне есть куда развиваться. Недорогие войны силами профессиональных солдат — это вчерашний день. Сегодня в горячие точки едут часто уже не профессиональные солдаты, а наемники (их услугами, наряду с «добровольцами», пользуется и Россия). Они не только фактически, как регулярные войска, но и юридически неподотчетны гражданам. Их совсем почти нет. А на место профессиональных солдат приходят беспилотники, которые полностью исключают риск боевых потерь.
Два вечных спутника войны, сопровождавших ее испокон веков — трупы и лишения, — куда-то подевались. Дроны стоят дорого, но на фоне выросшего на порядки уровня качества жизни они не делают разницы. Боевые потери, которые сначала были мужьями, а затем детьми, сперва превратились в незнакомых молодых людей, которые знали, на что шли, затем в неприятных типов с уголовным прошлым, а в последнее время — в куски железа и обгоревшую электронику. Война стала очень умозрительной с точки зрения избирателя в небедной стране северного полушария.
Это, скорее всего, хорошо, но имеет разнообразные последствия.
Игра в риск
Парадокс войны с безопасного расстояния состоит в том, что она теряет возможность называться войной. Это кажется удивительным только на первый взгляд: готовность рисковать своей жизнью — необходимое условие, дающее солдату право убивать. Так считает, например, классик философии справедливой войны Майкл Уолцер, который писал после Косовской кампании, что человек «не может убивать, если сам не готов умереть» (курсив автора). Защищая, конечно, не кровожадность, а ее полную противоположность.
Солдат на поле боя — невиновный человек, который не совершил никаких доказанных преступлений и часто даже не по собственной воле пошел воевать. В логике мирного времени убить его нельзя. В логике военного — можно, потому что он представляет угрозу. Но так может рассуждать живой человек из плоти и крови, который рискует собственной жизнью. Беспилотник так рассуждать не имеет права, потому что худшее, что ему грозит — это легкая ржавчина. Ничем не рискует и офицер, который управляет беспилотником из Невады. С его точки зрения, человек с автоматом в пустыне должен быть просто иностранцем, которого совершенно точно нельзя лишить жизни без суда. Этот аргумент в полном виде сформулировал профессор Пол Кан из Школы права Йельского университета.
Все сказанное выше не значит, конечно, что беспилотники — зло. Напротив, они хороши вдвойне. Во-первых, позволяют сохранить жизни своих солдат, во-вторых, убивают меньше мирных жителей. Избирательность — главная добродетель современного оружия, а беспилотники — большой шаг в правильную сторону.
Проблема в другом. Когда одна сторона военного конфликта неуязвима и обладает совершенным оружием, а другая — ездит по барханам на «техничках» из старых «тойот» и стреляет из карабинов, война фактически превращается в полицейскую операцию. Помимо физической возможности убить противника у оператора беспилотника появляется необходимость установить степень его вины и вынести приговор. Точно так же, как государство монополизирует насилие на собственной территории — и отдает его на откуп полиции, а не армии, — любая страна, ведущая безрисковую войну, обнаруживает себя в роли полицейского.
На место уходящей войны все чаще приходит не гибридное не пойми что, а простая полицейская операция, в которой есть террористы, берущие заложников, сами заложники, политики и полицейское начальство. Следовательно, те, кто занимается правоохранительной деятельностью — беспилотники, — должны отвечать стандартам уголовного правосудия в развитых странах. Парадокс состоит в том, что, хотя технически развитые страны все ближе к тому, чтобы этим стандартам соответствовать (то есть убивать все меньше невинных людей), политически они совсем не факт, что хотят этого добиться.
Потому что никто не хочет воевать так, как того требуют даже не слишком высокие по нынешним временам полицейские стандарты. Мы даже можем догадаться почему: самая успешная в мире попытка избирательной войны (Израиль) сталкивается с самым большим давлением правозащитных групп. По меньшей мере одна из причин для этого давления состоит в том, что Израиль дальше всех продвинулся по этому пути. Когда русские бомбардировщики бросают кассетные бомбы на деревни в Сирии, никому даже не приходит в голову защищать жертв этой войны — настолько циничны и безжалостны командиры и исполнители. Когда американские беспилотники убивают десятки человек в Пакистане, их стоит благодарить хотя бы за то, что нету наземной операции. Только Израиль, который прикладывает невероятные усилия для того, чтобы не убивать совсем невиновных людей, воспринимается как пригодный объект для политического давления.
Моральная угроза
Ситуация не благоприятствует ответственному поведению. Избиратели, которые должны были бы контролировать поведение полицейских, не знают даже, что идет стрельба: все происходит на другом конце света. Они не рискуют ни жизнями, ни даже кошельками. Полицейские — то есть операторы беспилотников и их командиры — не чувствуют никакой ответственности и не рискуют даже ответить за свои ошибки и преступления. Ни политически, ни физически: в Неваде они в безопасности. «Преступники» (не приговоренные никаким судом) и мирные жители не могут повлиять на ситуацию. Ни у тех, ни у других нет возможности прекратить бомбежки: они не голосуют на праймериз в Огайо.
Тем более они не способны повлиять на решения российского Генштаба, к которому все сказанное выше относится в куда большей степени, и его кассетные бомбы.
Любой контроль ослабляется тем, что там, где принимаются военные решения, никто не чувствует их веса — эта ситуация описывается термином «моральная угроза». В этом смысле избиратель, решающий поддержать того или иного политика, ничем не отличается от оператора беспилотника, сидящего в офисе в Неваде. Полицейские, которые призваны убивать преступников на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, никогда не придут к ним в дом. Человек, не несущий персональных рисков, не может принимать взвешенных решений. Безответственность передается по цепочке. Кант был прав, говоря, что демократические страны не склонны воевать. Но любить своих полицейских они еще как склонны.
В этом и состоит, наверно, самое печальное следствие дешевой и безопасной войны.
