Есть два способа ненасильственного сопротивления власти. Первый называется «гражданское неповиновение», а второй хочется назвать «гражданским повиновением», пусть это и не самый однозначный выбор: «повиновение» плохо вяжется с протестом. «Гражданское повиновение законам, правителям, институтам есть всего лишь внешнее проявление поддержки и согласия», — пишет, например, Ханна Арендт в эссе «О насилии».
С ней хочется не согласиться. Прилагательное «гражданский» может относиться к политическому участию, но не отказу от него. Формальное подчинение законам не есть поддержка и согласие: русская история знает примеры редкого гражданского мужества, проявленного под лозунгом «Соблюдайте свои законы». Наконец, разница между гражданским повиновением и неповиновением гораздо меньше, чем кажется.
Формально два метода сопротивления совершенно симметричны. Оба ненасильственны, миролюбивы и не рассчитаны на достижение стремительных результатов. Оба применяются, скорее всего, одними и теми же людьми в похожих обстоятельствах. Первый из них устроен так. Человек, возмущенный несправедливым порядком вещей, демонстративно нарушает закон, иногда произвольный. Государство, даже не желая привлекать внимание к политической акции, вынужденно его наказывает. Если нарушителей становится много, или голос их разносится далеко, несправедливая ситуация исправляется — либо сверху, либо снизу, вслед за изменившимся общественным мнением. Политический вес неповиновения создается именно готовностью пойти в тюрьму или заплатить штраф, хоть что-то поставить на кон, которая и есть главное содержание этого действия. Именно поэтому протестующие могут рассчитывать не только на осуждение (они нарушают порядок), но и на поддержку.
Второй метод практически ничем не отличается. Человек, возмущенный несправедливым порядком вещей, демонстративно совершает совершенно законное действие, иногда произвольное. Государство, даже, может быть, и не желая привлекать внимание к политической акции, вынужденно его наказывает. Вынужденно, потому что исполнители считают, что выбора у них нет. Когда ничего не нарушивших протестующих становится много, или голос их разносится далеко, несправедливая ситуация исправляется, вслед за изменившимся общественным мнением. Политический вес гражданского повиновения создается именно готовностью пойти в тюрьму или заплатить штраф, хоть что-то поставить на кон, которая и есть главное содержание этого действия. Суть сообщения состоит не в том, что государство действует незаконно (в этом и прежде никто не сомневался), а в том, что кто-то готов платить своей свободой за право сказать это вслух.
В одной и той же неправовой стране вроде России можно использовать обе стратегии. Люди, которые стоят в одиночных пикетах, демонстративно соблюдают законы. (Тут надо заметить, что демонстративность соблюдения тесно связана с абсурдностью закона. Все нормы Административного и Уголовного кодексов, имеющие отношение к свободе собраний, столь искусственны, нелепы и бесчеловечны, что любой гражданин, молча изображающий хотя бы формальное согласие с ними, производит впечатление на окружающих. Нельзя же демонстративно перейти дорогу на зеленый свет.)
Художник Петр Павленский демонстративно нарушает закон, когда поджигает дверь. Нарушает с тем, чтобы указать на несоразмерное, с его точки зрения, зло: посреди Москвы есть геенна огненная, оттуда выходят черти с чемоданами и управляют страной. Если специально не вдаваться в детали, трудно увидеть разницу между незаконопослушным художником и законопослушным участником одиночного пикета (в 2016 году никого уже не удивит, наверно, что в одиночном пикете может быть «участник»). Они оба хотят сказать нам одно и то же. Один из них, строго говоря, хоть в чем-то виноват, а другой нет, но оба рискуют совершенно несоразмерно содеянному. Они оба правы: страной правят недостойно. У них обоих нет никакого ординарного способа изменить ситуацию, скажем, поменять власть на выборах.
Но вот что самое важное: оба они, Петр Павленский, который поджигает дверь, и Ильдар Дадин, который героически стоит на месте с плакатом в руках, сами проинтерпретировали закон, сами его нарушили (или не нарушили) и сами взяли на себя за это ответственность, в то время как остальные действующие лица этих историй сделали вид, что не являются субъектами. То есть протестующие стали и законодателями, и судьями; совершили все то, что принято отдавать на откуп государству, что и является для государства raisond'être.
После акции Павленского кто-то цитировал с издевательской интонацией диалог из Хармса: «Я художник!» — «А по-моему, ты говно!». На деле это Павленский сказал российскому государству, что о нем думает, причем каждое его слово было на вес золота. И если российское государство не упало после этого замертво, то потому только, что ему нечего возразить.
Есть много определений справедливого государства, но вот еще одно: это такая политическая система, в которой гражданин не должен ежедневно брать на себя решение трудных правовых вопросов. Вроде «что должно быть наказуемо: поджечь дверь или пойти на митинг?» Если этот вопрос прост, то вот более сложный: «Что должно быть наказуемо: пойти на согласованный митинг и не совершить ничего незаконного или находиться в трех километрах от этого митинга?» И еще более сложный: «Надо ли с этим бороться?»
Все эти вопросы стали актуальны в результате конкретного события, митинга 6 мая 2012 года на Болотной площади. Именно тогда государство согласилось с Петром Павленским, именно тогда демонстративное пренебрежение «собственными законами» в ответ на невинное пожелание политического участия стало осознанной победительной стратегией. С этого момента каждый гражданин вынужден был превратиться в маленькое самостоятельное государство и самостоятельно решать, какой закон стоит бумаги, на которой он написан. Это нелегкая работа, но от нее никуда не деться.
Когда-нибудь 6 мая станет Днем гражданского повиновения.
Весь выпуск «Человек и закон» читайте здесь.
