Экономика в СССР была плановой. Начать с такой фразы, в принципе, означает подписать тексту смертный приговор — ну, можно добавить еще какое-нибудь суждение в этом роде, для верности (вот, например, Волга впадает, — именно, да). Но если речь идет о фотографии, которую вы сейчас видите, то можно понадеяться на то, что читателю захочется хотя бы узнать, кто все эти люди и зачем они здесь.
Про это я и собираюсь рассказать — но начать придется все-таки с плановой экономики. В работах экономистов Мизеса и Хайека 1920–1940-х годов содержится довольно подробная критика плановой экономики. В предельно упрощенном виде, основной тезис этой критики заключается в том, что при действительно плановой экономике невозможно разрешить проблему рационального распределения ресурсов. В рыночной экономике ее решает машинерия спроса-предложения, всю информацию о которой содержит в себе цена товара.
Для того чтобы планирование было успешным, все планирующие агенты должны согласовывать свои планы между собой. При наличии рынка общий план производства возникает как совокупность индивидуальных планов предпринимателей, пользующихся одним источником ресурсов, — по крайней мере отчасти их планы согласуются между собой, поскольку информацию о планах других они получают из цен. Изменение цены представляет собой механизм обратной связи, сигнализирующий об изменении планов других и заставляющий каждого участника корректировать свой план в режиме реального времени. В случае же централизованного планирования — а это как раз советский случай — планирующая инстанция оказывается перед необходимостью с огромной скоростью обрабатывать огромные объемы данных, которые, к тому же, нужно как-то получать от тех, кто не заинтересован ими делиться — или просто не подозревает о том, что такими данными владеет.
Весомость этого аргумента чувствовал даже Троцкий, который, будучи, вроде бы, уверен в отсутствии у рыночной экономики исторических перспектив и в эффективности плана как такового, представлял себе на этом месте, видимо, нечто вроде модели Ланге и писал, в частности, что «бесчисленные живые участники хозяйства, государственные и частные, коллективные и единоличные, должны заявлять о своих нуждах и о своей относительной силе не только через статистические выкладки плановых комиссий, но и непосредственным давлением спроса и предложения».
Остается, правда, не совсем понятным, каким образом экономика, управляемая при помощи централизованного планирования, то есть неспособная решить проблему рационального распределения ресурсов, могла просуществовать столько лет. На этот вопрос есть много различных, иногда взаимоисключающих ответов разной степени правдоподобности, изобретательности и изящества.
Один из самых красивых выглядит так: советская экономика в отсутствие рыночных цен генерировала, тем не менее, достаточно информации, чтобы как-то функционировать, но информация эта шла из нестандартных источников, которые в нормальной экономике являются вторичными (жалобы, петиции, докладные записки, etc.), а советские управленцы научились все это использовать при принятии экономических решений — неизбежно, таким образом, интуитивных. Однако в целом почти все ответы на вопрос о долговечности советской системы централизованного планирования явно или неявно предполагают, что советская экономика не была плановой. Какой именно она была — отдельная сложная тема.
Однако нам точно известно, что, по крайней мере, так называемого научного планирования из партийных программ и трудов советских экономистов, то есть такого, при котором партия задает общие ориентиры развития экономики и рамочные правила, а решения о распределении ресурсов передаются экспертам, — никогда не существовало. После того, как Николай Кондратьев, автор теории экономических циклов, представил в 1927 году резко отрицательное заключение на проект первого пятилетнего плана, исход был предрешен: в 1928-м Кондратьева сняли с должности, в 1929-м Сталин объявил математические методы в экономическом планировании антинаучными, а в 1930 году Кондратьева, как и его коллег, арестовали по «делу Трудовой крестьянской партии» и дали восемь лет, — но в 1938-м не выпустили, а расстреляли. Математические методы оказались под запретом до середины 1950-х годов.
После смещения Хрущева, недовольство которым было не в последнюю очередь связано с его экономической политикой, потребовалось предъявить альтернативу.
Предъявлена она была в 1965 году: речь идет о первой косыгинской реформе, в значительной степени сфокусированной как раз на «повышении качества планирования». С тем, что хаос в советской экономике нарастает и грозит принять чрезмерные масштабы, все были более или менее согласны, — основная дискуссия шла вокруг методов его укрощения. Алексей Косыгин, новый председатель Совета министров СССР, по всей видимости полагал — и вполне резонно, — что ключом к решению проблемы является децентрализация управления. Принята в итоге была концепция, предложенная группой экономистов во главе с Евсеем Либерманом из Харьковского инженерно-технологического института. В соответствии с ней, в экономику в качестве основного индикатора возвращалась «прибыльность»: то, что выгодно обществу в целом, должно быть выгодно и отдельному предприятию. Это была крайне осторожная и непоследовательная попытка введения в советскую административную экономику элементов рыночной. Сопровождалась эта попытка заметным сопротивлением, а после вторжения в Чехословакию реформа была быстро свернута. Концепция Либермана, впрочем, была не единственной.
Вторая принадлежала человеку с этой фотографии, вон он, четвертый слева, смотрит непонятно куда — не в объектив, не в монитор, как-то в угол стола. Его зовут Виктор Глушков, и на этой фотографии ему тридцать шесть лет, он уже закончил Ростовский университет и уже защитил докторскую, посвященную Пятой проблеме Гильберта. Но главное — два или три года назад он прочел «Электронные цифровые машины» Анатолия Китова, одну из первых, если не первую советскую книгу по кибернетике. Рядом с ним стоят директор Института точной механики и вычислительной техники, замдиректора Вычислительного центра АН СССР, один из главных в стране инженеров по радиоэлектронной части и директор Института электронных вычислительных машин в Ереване.
Интересует нас, однако, именно Глушков. Дело в том, что это он придумал и инициировал проект создания ОГАС — Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации, которая должна была перевести управление всей советской экономикой в автоматический режим.
Первым придумал управлять экономикой при помощи единой государственной компьютерной сети не он, а как раз Анатолий Китов. Его предложение создать сеть двойного назначения, которая в мирное время управляла бы экономикой, а в военное — осуществляла бы координацию войсковых операций, вызвала у Хрущева, занятого в основном постсталинской демилитаризацией, раздражение (правда, только со второго раза), — а вот Глушкову повезло больше.
В 1962 году ему удалось убедить Косыгина в том, что проект автоматизации управления экономикой имеет смысл, — и в стране началось создание АСУ, автоматизированных систем управления. ОГАС (она тогда и называлась иначе) поначалу проектировалась под восстановленную Хрущевым в 1957 году систему территориального управления экономикой (совнархозы), — но в 1965-м их снова отменили и вернулись к управлению по отраслевому принципу — после этого строили ее на смешанных территориально-отраслевых основаниях.
Идея была по-настоящему масштабная: на местах следовало создать 20 000 вычислительных центров, которые собирали бы данные о положении дел на предприятиях в режиме реального времени, передавали бы их на второй уровень (200 центров), а оттуда информация стекалась бы в суперкомпьютер, — хотя слова тогда такого, конечно, не было, — в Москве. Такая система позволяла бы подлинно «научное» планирование и внесение в план поправок, опять же, в режиме реального времени.
Предложение Виктора Глушкова состояло, иными словами, в том, чтобы при помощи кибернетики решить «проблему знания», о которой писал Хайек: предпринимательское знание является рассеянным, субъективным, уникальным и носит практический характер — очень упрощая, оно чем-то напоминает умение ездить на велосипеде, которое может быть приобретено любым человеком, но использовано — только его носителем.
По Хайеку, «централизованное планирование невозможно по причине того, что центральный плановый орган государства не в состоянии собрать всю имеющуюся на рынке информацию, являющуюся рассеянной, практической и субъективной и на основании этой информации делать выводы и строить планы».
Но Глушков и сотоварищи полагали, что «проблема знания» может быть решена — поскольку планирование, по их мнению, использовало информацию более привычного рода. Послевоенные советские технократы представляли себе экономику примерно в духе конца XVIII века, как часовой механизм, — просто очень большой, с огромным количеством шестеренок, — но в принципе, предсказуемый. Вот и упоминавшийся уже Троцкий писал, что, мол, «если б существовал универсальный ум, рисовавшийся научной фантазии Лапласа: ум, регистрирующий одновременно все процессы природы и общества, измеряющий динамику их движения, предугадывающий результаты их взаимодействия, — такой ум мог бы, конечно, априорно построить безошибочный и законченный хозяйственный план, начиная с числа гектаров пшеницы и кончая пуговицей на жилете». Виктор Глушков и его единомышленники решили, что могут создать демона Лапласа и поставить его на службу советскому социализму.
Вполне вероятно, что этот шаг виделся им как преодоление последней дистанции, отделяющей реальный социализм от идеального. С этим проектом они и пришли к Косыгину, обдумывавшему реформу. Выбрал он, как мы знаем, другой подход — и дело было решено, вроде бы, по результатам сравнения стоимости вариантов.
Либермановская реформа, стоила, конечно, больше, чем бумага, на которой были напечатаны соответствующие постановления, — но при этом гораздо меньше, чем строительство общесоюзной сети вычислительных центров в предусмотренном Глушковым масштабе.
Вместе с тем, внутри советского мира аргументация «технократической партии» выглядела слишком привлекательной, чтобы полностью ее проигнорировать. До самой середины 1980-х годов различные предложения этой группы рассматривались, хоть и с разной степенью доброжелательности, но вполне всерьез, а просьбы удовлетворялись примерно по принципу Ивана Ивановича из сказки Эдуарда Успенского про Чебурашку и крокодила Гену: «Нет, — ответил Иван Иванович, — много я дать не могу. Могу дать только половину. — А почему? — У меня такое правило, — объяснил начальник, — все делать наполовину. — А почему у вас такое правило? — спросил Чебурашка. — Очень просто, — сказал Иван Иванович. — Если я все буду делать до конца и всем все разрешать, то про меня скажут, что я слишком добрый и каждый у меня делает что хочет. А если я ничего не буду делать и никому ничего не буду разрешать, то про меня скажут, что я бездельник и всем только мешаю. А так про меня никто ничего плохого не скажет».
Надо, правда, сказать, что авторы этой масштабной идеи не имели ни малейшего (впрочем, откуда бы?) представления о политике: в одном из промежуточных вариантов проекта они прямым текстом пишут, что «за счет автоматизации и механизации процессов сбора и обработки первичной информации в большой степени вероятно высвобождение значительного количества работников учета (бухгалтерского, финансового, статистического), органов планирования и управления (особенно из сферы материально-технического снабжения), всего до 1 миллиона человек. Все эти люди после соответствующего переобучения могут перейти в сферу непосредственного производства». Можно представить себе, с каким энтузиазмом вышеперечисленные категории совслужащих восприняли перспективу перехода в сферу, так сказать, «непосредственного производства».
Но это все будет потом. А здесь у нас, на фотографии — апрель 1959 года. Виктор Глушков — еще не автор одной из самых странных и масштабных утопий послевоенного СССР, а «просто» член-корреспондент Академии наук УССР, директор вычислительного центра в Киеве и профессор Киевского университета, вместе с остальными членами делегации советских специалистов стоящийв офисе компании IBM,которая через двадцать два года и четыре месяца, 12 августа 1981-го, представит созданный ею компьютер IBM Model 5150 с процессором Intel 8088 4,77 МГц, известный нам сегодня как IBM PC.
На следующий день, 13 августа 1981 года, в ГДР широко отметят двадцатилетний юбилей Берлинской стены. 20 ноября того же года СССР подпишет контракты на поставку природного газа из Сибири в страны Западной Европы, а 12 декабря того же года в 22:30 по варшавскому времени по всей Польше отключат телефонную связь. В полночь на улицах польских городов появятся военные, а 13 декабря, прямо с утра, начнутся аресты членов «Солидарности».
Фотография:
Посещение делегацией советских специалистов фирмы IBM во время поездки по США. Слева направо: В. С. Полин, С. Н. Мергелян, С. А. Лебедев, В. М. Глушков, Ю. Я. Базилевский и В. С. Петров наблюдают за демонстрацией работы IBM 705. Апрель, 1959.
