Если мышка бежит по лабиринту, она вынуждена подчиняться законам лабиринта: все ее силы уходят на то, чтобы разобраться в постоянно перестраиваемой конструкции. Она должна искать следующий проем и бежать дальше. У нее нет стремянки, куда можно было бы взобраться и увидеть, как сверху выглядят дорожки, по которым она бежит. Она не видит общей картины и даже не знает, что это лабиринт. Надписей и лозунгов никаких нет — только двери и коридоры, коридоры и двери. Она не может пробить стену, она не знает, что это возможно, и не обязана пробовать. А если попробует, ее могут наказать за порчу стены. Нельзя осудить мышку за то, что она не попробовала пробить стену.
Давайте переместимся во времени и на секунду заглянем в мастерскую, где строится этот лабиринт. Один из его архитекторов, Игорь Шувалов, первый вице-премьер, сформулировал идею подчинения законодательной власти задачам исполнительной в диссертации «Правительство РФ в законотворческом процессе» (2004). Он доказывал тогда, что лучшим законодателем является правительство: «Большинство проектов федеральных законов должно исходить от правительства. Практика, фактические отношения сегодня зачастую опережают федеральное законодательство. Правительство РФ, обладая значительными возможностями, способно отслеживать такие процессы». Задача власти законодательной — не мешать экспертам работать.
Системные администраторы
Шувалов имел дело в основном с законодательной сферой. Те менеджеры, которые работали с медиа, общественными организациями и бизнесом, не оставили диссертаций, но их аргументы похожи: убрать демагогов с глаз долой и работать, работать, работать. Мы знаем это из того, что Алексей Волин говорил о медиа, а Владимир Путин — об общественных организациях. Законы, медиа, бизнес и гражданское общество — инструменты того, кто знает, что и как нужно делать. Создатели и операторы действующей в России политической системы видят ее не как автократию или «диктатуру Путина», а как власть экспертов, знающих людей, мастеров, то есть как технократию.
То, что мы наблюдаем вокруг нас, — перерождение экспертного подхода к управлению, эксцессы попыток перейти к утилитаризму в политике, к проектному подходу и измерению успешности политики в терминах эффективности и неэффективности. То, что граждане, простые наблюдатели считают эту систему не технократией, а властью бессовестной элиты, потерявшей из-за безнаказанности все ориентиры, сама система «не понимает». Только некомпетентные, ничего не знающие, отсталые люди видят зло там, где программисты видят «баги» и мелкие издержки. В 2011 году общество попыталось вернуть этические оценки в общественный оборот: хорошее и дурное, правда и ложь на короткое время стали мерами легитимности власти. В России возникла угроза появления этики в политическом пространстве. Даже если принять версию о том, что протесты были хоть в какой-то мере срежиссированы отколовшейся частью элиты, то и в этом случае перед нами была попытка освоения этики — только сверху.
Системные администраторы ответили точечной раздачей благ и срочной тотальной мобилизацией по линии свой–чужой. Начались преследования иностранных благотворителей, издателей, преподавателей и их «агентов». Россия стала инициатором военных конфликтов, поляризующих российское общество по отношению к врагам, кто бы ни маркировался как враг на очередном причудливом изгибе генеральной линии. Все получилось легко, потому что технократы знают, с какой почвой имеют дело: российская (советская) массовая культура пронизана сюжетами о врагах. Там, где у американца зло, у нас — враг, значит нужно устроить войну.
Устранение помех
Сегодняшняя российская ситуация сложна, потому что у власти не идеологи, не националисты, а «ультрареалисты», люди, уверенные, что знают прогнившую человеческую природу насквозь, обладают всеми данными о российском обществе и экономике и умеют приносить неблагодарной публике достаточное количество пользы. Эти люди возможно — циники (как знать?), а возможно они находятся в плену чудовищной иллюзии. Многие отдельные механизмы, требующие технических знаний и навыков, работают — работает Центральный банк, документы проходят согласования, национальные проекты создаются и реализуются. При этом по всем независимым меркам, которые как раз замеряют технократические достижения, результаты ужасные: качество управления не сравнить с соседями, эффективность затрат отрицательная, источников роста, независимого от природных ресурсов, не создано.
Но эти мерки или любые другие приложить к действиям мастеров некому — те, кто мог бы это сделать, устранены. Получается искусство ради искусства. Конструкция, которую создают эксперты, работающие ради защиты себя от альтернативных оценок, представляет собой лабиринт с постоянно меняющимися маршрутами. Постоянные перестановки проходов (переписывание законов, изменений правил игры) нужны операторам, чтобы им не мешали работать. А поскольку иной объявленной цели у них нет, то задача действовать без помех — и есть их главная задача.
И все это во имя возможности продолжать перестраивать лабиринт, во имя того, чтобы как можно больше мышей в лабиринте не успевали бы поднять голову и задуматься о том, как заглянуть за перегородку. Созданная в России общественная архитектура одновременно бессмысленная и очень умная. Умная в том смысле, что она программирует безусловное повиновение не какой-то идее, а задаче бега по коридорам, которые все время перекраиваются. Может быть, в таком случае, это безобидная система? Может быть, самое ужасное зло, которое творит эта система, — отнимает дощечки и гвозди у мыши, пытающейся сколотить лестницу и взглянуть на конструкцию и сверху? Да и не у всех отнимает и как-то не особо волнуется.
Революция без знамени
Там и смотреть нечего. В «Банальности зла» Ханны Арендт подробно разбирается поведение человека, который отказывается поднять голову и дать себе отчет в том, частью какого системного преступления он является. У того преступления были лидеры, были преступные законы, лишавшие миллионы людей человеческого достоинства, были яркие знамена. У советской системы тоже были знамена и идеология, было некое самопровозглашенное благо, присягу которому должен был приносить каждый желающий вступить в руководящую партию и, потенциально, в элиту.
Но наши архитекторы не несут никакого знамени с надписью, не представляют никакого, пусть и самовольно провозглашенного, блага. Какое знамя несут помощники президента, премьер и его заместители? Да они же профессионалы, управленцы и все. И работают все лучше, поскольку помех встречают все меньше. Телеграф, телефон, почты, заводы, политические партии, общественные организации, творческие и все прочие объединения захвачены. Постойте, разве это не то же самое, что делали сто лет назад люди, вооруженные мощной революционной идеей? Вроде похоже, но и не похоже — ведь ничего не написано, ведь они в хороших костюмах, а не в кожаных куртках, и это никак не называется.
Да, это никак не называется — в этом весь секрет и смысл. Отказался от называния вещей своими именами (экспроприация — не экспроприация, война — не война, сбитый самолет — не сбитый самолет) и, тем самым, от этических оценок — и этого достаточно. Это и есть присяга и, одновременно, принятие системы различения свой–чужой. Это проявляется даже в мелочах: иному новоназначенному редактору СМИ даже приходится в интервью заявлять, что от профессиональной этики она отказывается.
Ящик Пандоры
То, с какой страстью система борется со всеми даже потенциальными источниками этических оценок, говорит о том, что здесь и находится вход в политику. Подконтрольные медиа, организации, знаменитости отказываются от оценок и становятся машинками для разграничения своих и чужих. При этом те, кого не удается отключить, могут, как выясняется, действовать в политической сфере за десятерых. Поразительное достижение Алексея Навального в том, что он, лишенный возможности участвовать в политическом процессе непосредственно, все равно в нем институционально участвует. Вес, который обретают расследования и оценки, розданные Навальным политическим деятелям, силы, которые бросаются на то, чтобы отмыть очередного пострадавшего (сейчас это сам архитектор системы Игорь Шувалов, а до этого были Юрий Чайка, Максим Ликсутов, Владимир Якунин, Андрей Костин и многие другие), свидетельствуют о чем-то важном.
Это важное вот что: без применения сверхсилы политику нельзя построить на искоренении моральной оценки власти. И утилитаризм выйдет некачественный, и моральное негодование найдет своих выразителей — не один Навальный работает на этом поле. Неизбежно есть и будут другие. Потребность в моральной оценке происходящего перебивает все попытки эту потребность нейтрализовать токсичными медийными технологиями. Даже такое глухое на этику общество, как российское, хочет разговора о том, что такое хорошо и что такое плохо. Потому что человек — существо не только политическое, но и моральное.
Это и хорошая новость и плохая одновременно, потому что создает целую гору рисков для будущего, открывая потенциальное поле для битвы с политическим злом. Сила без знамени и названия, строя свой бесконечный лабиринт, чтобы занять подопытных мышек какой-то физической активностью, одновременно строит огромный ящик Пандоры, загоняя туда свои преступления, совершенные во имя ничего и не названные преступлениями, обретая смысл существования в убежденности, что то, что никак не называется, не существует.
