Бог знает, сколько раз мне доводилось отвечать на вопросы типа «как вы задавали вопрос Янаеву», «расскажите, как вы провели три дня в августе 91-го», «было ли вам страшно», «когда вы поняли, что путч не удался» и так далее. Есть уже механические почти ответы: просто, отлично, нет, сразу.
Обычно в начале любого августа, который считается месяцем вероломным и чреватым — с одной стороны, имеют место так называемые dog’s days of summer, проклятие всех журналистов и репортеров, с другой стороны, есть напряженное ожидание, что вот-вот что-то (скорее всего паскудное) произойдет, с третьей, часто в августе и в самом деле происходит разнообразная дрянь, — мне начинают поступать предложения разной степени непристойности. В юбилейные годы попадаются экзотические. Например, в этом году одна прекрасная коллега предложила мне взять интервью у последнего оставшегося в живых почти члена ГКЧП — Анатолия Ивановича Лукьянова, которому недавно исполнилось 86 лет. С извинениями и поклонами я отказалась, естественно. С извинениями — потому что всегда страшно неловко отказывать коллегам, пытающимся просто делать свою работу в августе, а естественно — потому что у меня нет никаких вопросов к восьмидесятишестилетнему поэту Осеневу. Если какие и были, то за двадцать пять лет он на них вполне исчерпывающе ответил прочим интервьюерам. Написал венок сонетов, проведя 484 дня в Матросской тишине (с венком можно ознакомиться на сайте «Поэты МГУ»). Дожил до частичной победы ГКЧП по очкам. В отличие от меня, не дожившей пока до победы здравого смысла, но у меня есть еще немного времени, лет тридцать пять.
Нынче юбилей большой, жирный, можно сказать. Шутка ли — четверть века. За отчетный период много что произошло в мире и в отдельно взятой России. Цифровая революция, например, приведшая к информационной (их сравнивают по значимости с аграрной и промышленной, вот как). Развитые страны уже называют себя постиндустриальными и вообще катятся к сингулярности. На МКС постоянно живут многочисленные международные экипажи астронавтов, свободно, хоть и дорого, продаются билеты на Марс (пока в один конец), мир ловил и поймал бозон Хиггса. Невозможно купить неплоский телевизор, трудно подцепить черную оспу, отсутствие вай-фая в самолете, летящем через Атлантику, вызывает недовольство у пассажиров, люди замораживают свои яйцеклетки и вообще готовятся к неотвратимо надвигающемуся техническому бессмертию.
Нетрудно заметить, впрочем, что за те же четверть века, например, Африка перестала быть любимым проектом благополучной части мира в виду очевидной бесперспективности. Что бедность вовсе не преодолена в планетарных масштабах, что люди повсеместно живут без питьевой воды, убивают друг друга в едва уже пользующихся известностью нескончаемых локальных войнах, гибнут от рук тиранов, в тюрьмах, от инфекций. Не говоря уже о 9/11, о терроризме, исламском или любом, об актуализировавшейся концепции столкновения цивилизаций, об израильско-палестинском конфликте, о субъективном, но стойком ощущении, что мы таки присутствуем при том самом конце света, который не взрыв, но всхлип (с).
Россия на этой пестрой живой карте — безусловно, не самое яркое пятно. Хотя могла бы быть. Но (возможно, по счастью) все никак не может решиться, куда ей — то ли к зинданам, то ли к звездам, то ли навек в гибриды. И то, и другое, и третье получается у нее одинаково плохо и уныло (хотя широко понимаемые зинданы, видимо по инерции, получаются чуть лучше). Поэтому, возможно, и 25-летний юбилей важнейшего, казалось бы, события конца страшного ХХ века — неудавшейся попытки государственного переворота в момент критического ослабления СССР, провал которой стал последней соломиной, сломившей спину этому верблюду, — оказался совершенно незначительной и практически забытой датой. Как показала жизнь (это запрещенная вообще-то фраза, но иногда бывает нужна), август 91-го был не событием, определяющим ход истории, а затянувшейся флуктуацией, как месячная норма осадков, выпавшая десять раз за месяц, и так десять лет подряд, прямо как в любимом анекдоте.
С каждым годом сигнал исторически важного времени, идущий откуда-то с романтических баррикад вокруг Белого дома, становится все тише и слабее, до полной уже неразличимости нормальным человеческим ухом. Тем, кто был тогда взрослым и внутренне не вовлеченным наблюдателем, незачем прислушиваться к затухающему сигналу: страшное как будто не произошло, запас колбасной прочности представляется вполне достаточным, квартирный вопрос по-прежнему портит и забот много, но и привычки к роскошеству нет, главное, чтобы не гадила англичанка и чтобы, упаси господь, не возникло национальной программы по выведению гаражной экономики из тени. Те, кто молод, вообще, похоже, уже родились с другим устройством уха: в таком диапазоне они волн не ловят, пользоваться дисковым телефоном не умеют, под железным занавесом интуитивно понимают ночные жалюзи на витрине магазина. Тем же, кто жил и дышал тем временем, праздновать нынче уж точно нечего. Потому что как раз по выполнении потребительской программы-минимум и построении относительно солидной продуктово-джинсовой базы стало совсем уже не на что отвлечься, чтобы не заметить очевидного — надстройка-то осыпается, крупные и мелкие фрагменты ее больно бьют по голове. Все, что было важней еды-питья и быта, — свобода, достоинство, надежда, дурацкий ясный взгляд в будущее — уже определенно не сбылось. Скорее наоборот. О причинах этой несбычи и о глубоко утопической природе самих несбывшихся мечт уже давно и много написали специалисты разного профиля. Однако кровь из глаз от этого у узкой группы мечтавших идти не перестает.
Отталкивающая даже больше, чем географический детерминизм, теория масштабной негативной селекции с каждым днем жизни в России кажется все более верной, хотя не менее несправедливой. Застрявшим в 91-м году обнадеженным сегодня нечего праздновать и отмечать в основном потому, что и в самом деле совершенно ясно видно: подавляющее большинство их соотечественников и в самом деле предпочитают совсем другое. Другое примерно все. Разрешите не перечислять прямо здесь и подробно, и без того тошно, просто посмотрите, что ли в ютьюбе (спасибо, что живой здесь) последний, хотя, наверное, правильнее сказать «крайний», ролик психопатического байкера Хирурга — ролик, как мне кажется, отражает вполне. Не хотите Хирурга (я вас понимаю), взгляните на маленький, нежный и особенно интеллигентный городок Боровск (можно даже тут).
Поэтому праздник про август 91-го невозможен, как, впрочем, и траур. И для того, и для другого необходим либо консенсус, либо жестокое подавление его, чтобы образовались катакомбы. Вот Новый год у нас — свободный праздник, живая и дышащая традиция, хотя искусственная и исторически молодая. Барбара Брыльска, оливье, улица Строителей. Больше нету сравнимых. Кроме, формально, Дня Победы, но его я бы не считала, потому что он уже давно больше похож на симптом, чем на радость или горе.
Конечно, мое восприятие всего совершенно искажено тем неоспоримым фактом, что я и есть типичное дитя августа 91-го года (совершенно помимо вопроса Янаеву). Взрощенное империей зла с ее Брежневым, великой русской литературой, перемешанной с невеликой советской, с пионерией и выездными визами, с нищетой, убожеством, унижением и стихами о советском паспорте на вечном конкурсе чтецов, с самиздатом, «эрикой» и отказниками, с историей КПСС в качестве профилирующего предмета на журналистике в МГУ, где заодно обучали допрашивать пленного «страны вероятного противника» (в моем случае — США), — в общем «вот это все», вряд ли забыл, кто знал, а кто не знал, тот и не поймет, и, чего доброго, не поверит. А закончила я университет в 89-м году, на дворе тогда стояли волшебные погоды — перестройка и гласность. А через два года империя зла распалась. Как тогда казалось, в прах.
Как тогда казалось, в частности для того, чтобы никогда больше. И никакого Сталина-эффективного-менеджера нельзя было и в страшном сне в те баснословные года увидеть. И все время брезжил какой-то свет будущего. И все мычали Глинку, как умели.
С тех пор, оказывается, минуло четверть века. Ничего себе.
Жалеть о несделанном, как известно, глупо. Тем более, что сослагательное наклонение в истории осуждено. Да и не знаю я совсем точно, если честно, что именно надо было бы пересделать… Об одном, о сущей мелочи только все время вспоминаю. 18 лет назад педиатр моего первенца спросила, какое заболевание нам следует культивировать для дальнейшего развития сюжета в военкомате, я тогда, помню, рассмеялась и сказала ей и мужу моему (американцу, кстати): «Милые мои, дурилки вы картонные, перестаньте жить прошлым, через 18 лет в моей стране давно уже будет профессиональная армия, отбросьте свои мятые справки и бабьи страхи!».
Клянусь, я в это верила, и еще в целую кучу другого, поважней. Бывает. Могло бы быть и хуже. И покуда мне рот не забили глиной, кстати.
