Впервые за много месяцев в публичном поле появился новый и достаточно необычный набор идей в макроэкономической политике. Директор НИФИ Минфина Владимир Назаров высказал некоторое количество предположений о «некейнсианских эффектах бюджетной консолидации» — это среднесрочная программа сокращения государственных расходов и дефицита, предложенная Минфином РФ в 2015 году и реализующаяся сейчас в бюджете на 2017–2019 годы (хотя на деле рационально говорить о такой «бюджетной консолидации» как минимум до 2024 года).
В ответ политолог Кирилл Рогов выступил с критикой скоординированной политики Минфина и ЦБ по снижению инфляции до уровня 4% в год. По его мнению, «бюджетная консолидация» в предложенном виде (с эмиссионным расходованием средств суверенных фондов) и избыточная жесткость ЦБ в вопросе ключевой ставки дает сильные преимущества госсектору — более рациональной политикой было бы удержание «высокой однозначной инфляции» на уровне ближе к 10%.
Начать имеет смысл с позиции, в которой у сторон спора нет никаких разногласий: сама по себе инфляция и Назаровым, и Роговым считается злом, а ее снижение — благом. При этом обе стороны как бы вскользь проговаривают кажущееся им очевидным главное объяснение неблаготворности инфляции: высокий прирост индекса потребительских цен обуславливает высокий уровень ставок коммерческого кредита, а дорогие деньги блокируют вожделенный экономический рост. Это основная позиция; она дополняется также достаточно популярным тезисом о том, что высокие уровни инфляции ограничивают возможности долгосрочных инвестиций в экономику — а именно «длинные деньги» экономике вроде бы и нужны для устойчивого роста.
Иными словами, инфляция, не ограничивающая возможности инвестирования, сама по себе была бы вполне терпимым и приемлемым для всех феноменом — выигрыш (не будем останавливаться на том, чей это может быть выигрыш) от экономического роста заведомо превзойдет некоторые потери (также неважно чьи) от инфляции, на которых, в общем, можно и не останавливаться. Собственно, позиция Рогова в этом и заключена: в некоторых случаях и в некоторых границах инфляция — не такая уж проблема, если она обеспечит рост частных инвестиций в национальную экономику.
В этой конструкции, как и во всех построениях основных экономических школ, инфляция является прямой наследницей средневековых представлений о будущем скончании времен. Сам по себе рост цен есть следствие природной испорченности экономической системы (если быть точным, системы центрального банка и частичного банковского резервирования), борьба с которым вроде бы и осмысленна, но безнадежна: мир погряз во грехе и в инфляции, в долгосрочной перспективе инфляция будет выше, однако это не мешает прогрессу, что бы под ним ни подразумевалось — более высокие шпили городских ратуш, построенных на доходы от привилегий банковским конторам, или более высокие небоскребы в Москве-Сити.
В любом случае в центре рассуждений Рогова лежат представления об уровнях инфляции, которые могут быть свойственны экономикам определенного типа и комфортны для экономического роста в них (напомню, он синонимичен росту ВВП). Позиции Назарова по этому вопросу нет, но не оспариваемая в целом неокейнсианская логика подтверждает необходимость некоторого удовлетворяющего экономическую структуру уровня инфляции.
Скажу даже больше: неявно присутствующая в споре третья сторона, Банк России, на самом деле думает то же самое. Прямое подтверждение этому было получено в сентябре, когда ЦБ, комментируя снижение ключевой ставки и замораживание ее до конца года на уровне 10% годовых, в докладе о ДКП неожиданно раскрыл свои планы по инфляции после 2020 года.
Еще два года назад ЦБ негласно предполагал, что по достижении в 2017 году уровня инфляции в 4% годовых и двух-трех лет удержания ее на этом уровне цель по инфляции будет снижена до уровня 2%. Между прочим, из этого следовало, что достаточно радужное в 2015 году представление Банка России о темпах экономического роста после 2020 года (4–5% прироста ВВП в год) не мешало аналитикам ЦБ планировать существенно более низкие темпы роста денежной массы, чем требуемая стандартными моделями эмиссионная активность центробанка при таких темпах экономического роста. Во всяком случае, тогда мы могли надеяться, что в ЦБ уверены в том же, в чем уверены и мы: инфляция есть следствие роста денежной массы, причем не метафорически и не с оговорками, а просто буквально. Экономический рост не является причиной роста цен, и наоборот.
Единственной причиной роста цен в современной экономике является рост объема обязательств эмиссионного банка. Все прочие факторы могут влиять на скорость реализации в экономике последствий прироста объема денежной массы. В бесконечной временной перспективе рост М2 в замкнутой экономике на 10% реализуется в росте розничных цен на 10%, и все ухищрения экономической политики могут лишь сделать так, чтобы это, грубо, происходило равномерными приростами за определенное количество лет или по траектории, причудливость которой действительно определяется структурными особенностями экономики.
Все разговоры о стимулирующей политике ЦБ в отношении экономического роста строятся на том, что ЦБ действительно может влиять на эту траекторию, — и на умолчании того печального соображения, что конечную точку траектории ЦБ может изменить, лишь изменяя объемы агрегата М2. Изысканный самообман, реализуемый этим умолчанием, в настоящий момент и является основой того, что экономисты именуют денежно-кредитной политикой: это вполне работающий механизм с общеизвестными проблемами в двигателе, который все равно немыслимо поменять. Тем не менее, то, что в ЦБ еще не так давно знали, что 4% инфляции хуже, чем 2%, и что все это не имеет отношения к динамике ВВП, давало надежды.
С сентября этой надежды не осталось: Банк России отказался от идеи долгосрочного снижения таргета ниже 4%. Объяснения происходящего одновременно и смехотворны, и показательны: по мнению аналитиков ЦБ, годовые темпы индекса потребительских цен в 2% были бы в первую очередь угрозой… продовольственной безопасности страны. Логика аналитиков ЦБ такова: если общий уровень инфляции столь низок, то в отдельных секторах рынка, например, в среде производителей дешевого продовольствия, может возникнуть эффект общего падения уровня цен — дефляция. А это совершенно недопустимо: снижение номинальных цен на морковку и капусту может разорить их производителей и тем самым полностью лишить беднейшие слои населения столь необходимых им овощей!
Эта логика не так далека от соображений Кирилла Рогова, что некоторым типам экономик может быть присущ собственный имманентный уровень инфляции, сообразный размеру экономики, темпам экономического роста в ней и еще чему-нибудь. При этом не отрицается техническая возможность иметь в экономике инфляцию хоть в 0,1% годовых — дурное дело нехитрое, — однако, провозглашает эта концепция, не соответствующий устройству экономики уровень инфляции просто ограничит экономический рост. Механизм этого неочевиден, реконструировать его я могу только через концепцию «инфляции издержек». Эта концепция — почтенное и довольно потрепанное пугало, которое обыкновенно служит для приведения в ярость оппонентов из некейнсианских лагерей. На деле она абсолютно приемлема в более широкой концепции «структурной инфляции», но ее применение ограничено общим соображением: «немонетарной» инфляции не существует, в общем случае состоявшийся рост цен в экономике неизбежно требует предшествующего увеличения денежной массы. И эту логику не обойти, поскольку это вопрос не алгебры, но арифметики.
Разговор об «имманентной инфляции» в любом ее определении в каждом случае требует разговора об иерархии ценностей: мы не можем относиться к инфляции как к неотменимому природному явлению, которое можно героически преодолевать, а можно, как мичуринцы, не ждать милостей от природы, а использовать инфляцию себе во благо. Инфляция совершенно любого уровня обладает одинаковыми базовыми свойствами, и чего-либо «позитивного» в них нет. В некоторых достаточно нечастых случаях возможна выгодность инфляции для определенной группы предпринимателей или граждан на определенном временном отрезке, но долгосрочно инфляция системно искажает ценообразование во всей экономике, и это всегда фактор нулевого порядка, непосредственно и неотменимо портящий работу главного механизма экономики.
Мотивации сторонников любого инфляционного оптимума, кроме нулевого, можно поделить на две группы. Первая: «Мы все равно не в силах устранить инфляцию, так давайте хоть извлечем из нее пользу для вдов, сирот и патриотов». Вторая: «Мы понимаем, что инфляция вредна, но вот конкретно нашим клиентам она сейчас выгодна». Есть третий класс аргументов, основывающийся на теории «Умеренная инфляция повышает деловую активность предпринимателей, спасающих свои сбережения»: к сожалению, до тех пор, пока это никем не доказано с цифрами в руках (и неоднократно доказано противоположное), это просто ложный аргумент: не стоит труда показать, что каким угодно образом определяемое «общее благо» от гипотетического роста деловой активности есть просто неполная компенсация потерь предпринимателей от инфляции.
Вторую позицию мы не будем обсуждать до тех пор, пока не предъявлен тот самый волшебный механизм, заставляющий инфляцию в РФ на уровне 5–9% перераспределять прибыли из госсектора в частный сектор. Сообщу лишь пока, что это должен быть довольно изощренный и сложный нелинейный механизм, поскольку есть основания предполагать, что инфляция на уровне выше 10% была одним из вполне умопостигаемых, несложных и с очевидностью работавших механизмов перетока деловой активности из частного сектора в государственный — так, как Рогов предполагает его работу при уровне инфляции ниже 5%. Нет, отрицать, что возможно некое устройство мира, в котором низкий и высокий инфляционные налоги действуют аналогично, обращаясь на среднем уровне в свою противоположность, но хотелось бы подробностей.
Что же касается первой версии — мы все равно не убедим ЦБ в необходимости отказаться от генерации инфляции, так пусть хотя бы она пойдет на пользу Родине, раз уж она Родину портит, — то замечу следующее. Вообще, как показал опыт действий Банка России, страны с особенной статью, борьба с инфляцией в ней — это дело не только возможное, но и реализуемое за несколько месяцев.
В истории ЦБ есть по крайней мере два эпизода быстрой остановки уровня инфляции: это лето 1992 года и 2016 год, причем и в том, и в другом случае снижение деловой активности определялось экзогенными факторами, а не остановкой роста цен, — во всяком случае, динамика индекса промышленных цен (с секторальными дефляциями и прочими невозможными и по определению неоклассического синтеза заведомо катастрофическими событиями) практически не коррелировала с выпуском ни в услугах, ни в промышленности. Как выясняется, для того чтобы избежать стагфляции, необходима лишь ответственная и последовательная политика ЦБ.
Нелишне будет напомнить, в чем она заключается: инфляционный таргет в 4% осенью 2014 года появился не сам по себе из ниоткуда, а как альтернатива курсовому таргетированию. Происходило это ровно в тех же обстоятельствах, что и в большинстве стран, отказавшихся от курсового таргета. И удивительное дело: в списке Рогова среди развивающихся стран, для которых присущи «однозначные высокие» уровни инфляции, собственно, нет стран, которые имели низкую инфляцию и в целях больших темпов экономического развития разогнали ее до 9–10%. Для большинства стран BRICS и схожих с ними таргет на уровне 4–5% (с удивительным единством) уже действует и установлен при переходе к свободному плаванию национальной валюты в качестве ориентира для снижения, а не роста инфляции. И не то чтобы это особенно помогло Бразилии сделаться более развитой, нежели Россия, — я бы вообще говорил о том, что все страны, схожие с Россией по размеру экономик и имеющие высокую инфляцию, ровно так же с ней боролись и где-то по политическим причинам, а где-то из-за неудачной конъюнктуры не смогли этот таргет достигнуть, хотя по-прежнему ставят перед собой такую задачу.
(Приводимые в статье Рогова примеры долгосрочной динамики ВВП по ППС я критиковать не буду, они выглядят неосознанной манипуляцией. В противном случае нам нужно было бы обсуждать величайшую трагедию экономики США, с 1991 года добившейся ровно того же прироста ВВП по ППС в определении Всемирного банка, что и Россия, и сделать своим ориентиром Мозамбик, обогнавший две сверхдержавы 1990 года в четыре раза. Это было бы поводом для разговора о том, почему так часто экономисты для политической аргументации, а политики — для экономической используют агрегированные цифры, не предназначенные для таких рассуждений — если бы этот разговор не повторялся без толку раз в квартал.)
Что еще следует вспомнить в связи с этим — так это то, как обосновывался переход к плавающему курсу рубля и к инфляционному таргетированию на уровне 4% (поскольку в 2011 году, когда об инфляционном таргетировании зашла речь, таргет в 2% казался просто ненаучной фантастикой). Это был момент, в котором идея накопления резервов, необходимая при курсовом таргетировании, начала рушиться под воздействием объективных обстоятельств: падения цен на нефть (как выяснилось чуть позже, тогда еще временного). Денежные власти достаточно быстро убедили политические, что вариации на тему фиксированного курса и накопления резервов под управлением ЦБ (в этом свете два суверенных фонда — просто модифицированная идея курсового таргетирования) — это архаика, и, наверное, следует перестать экспериментировать и принять мировую норму в этой сфере, предпоследней из крупных экономик. Последним упорствующим остается Китай, чье население от этой политики немало теряет и вряд ли что-то выигрывает. В 2014 году идея плавающего рубля была принята фактически без дискуссий — всем было понятно, что альтернативы ей нет.
Поэтому расходование суверенных фондов, строго говоря, есть тяжкое наследие прежнего курсового режима: в текущих обстоятельствах (совершенно не катастрофических, но государство, прямо скажем, пугающих до икоты) наличие нескольких триллионов рублей резервов делает неиспользование этих денег практически невозможным. В известном смысле логика Антона Силуанова, требующего траты не только всего Резервного фонда, но и ФНБ, цинична и возвышенна одновременно: я ее восстанавливаю как «давайте немедля потратим все суверенные фонды, поскольку только после этого вы будете вынуждены реально сокращать госрасходы». Пока в доме много еды, диета действительно затруднительна. Но тогда непонятно, о чем весь сыр-бор: если речь идет о критике валового сокращения госрасходов и требовании перераспределения их из ВПК в социальную сферу, то следует хлопотать не о Резервном фонде и не о мифической «оптимальной инфляции», а об увеличении ставки социальных сборов при компенсирующем снижении прямых и косвенных налогов — как с физлиц, так и с юрлиц.
Продолжить следует также позицией, которую (неявно) поддерживают две стороны спора: программа «бюджетной консолидации» и программа достижения инфляционной цели Банком России связаны друг с другом. По факту это именно так: снижение Минфином бюджетного дефицита через сокращение реальных государственных расходов (в минфиновском долгосрочном бюджетном прогнозе до 2034 года, документе довольно анекдотическом, зафиксировано будущее медленное снижение доли в ВВП федеральных расходов при сохранении доли расходов внебюджетных фондов и консолидированных бюджетов регионов), хотят этого Минфин и ЦБ или нет, — в любом случае антиинфляционный фактор. Впрочем, говорить о том, что Минфин и ЦБ в 2016 году согласованно действуют против инфляции, значит изрядно лукавить — это скорее ситуационный альянс, чем стратегический.
Если же от вопросов тактики перейти к более стратегическому взгляду, то независимость Банка России в вопросах ДКП, создающая возможности для вышеописанного альянса, — скорее проблема, а не благо. В самом ближайшем будущем достижение ЦБ таргета по инфляции действительно сделает Банк России главным оппонентом Минфина — вовсе не из-за высоких ставок коммерческого кредита, а из-за высоких ставок по госзаимствованиям. Разумеется, российское государство, как и любое другое во всем мире, предпочитает нулевую или отрицательную ставку по госдолгу и будет делать все для того, чтобы вернуться в эти времена: каким бы антинародным не выглядело правительство РФ, а тратить на обслуживание госдолга даже 10% налоговых доходов (цифра, легко достижимая через десятилетие даже при довольно консервативном росте госдолга) ему совершенно не нравится Действия в пользу удешевления госдолга неизбежны, и оппозиция ЦБ и Минфина в этом вопросе будет реальной, а не надуманной проблемой будущих нескольких лет.
Не будем забывать, что отрицательная реальная ставка кредита — это механизм, о котором в России мечтают едва ли не все и в государственном, и в частном секторах. Растущая даже с низких до средних уровней инфляция — ровно тот самый волшебный механизм, который позволяет всем экономически активным агентам обогащаться за счет населения (она гарантирует отрицательную реальную ставку по кредиту), тогда как стабильно высокая, но не растущая в темпах инфляция всего лишь порождает для предпринимателей необходимость быть ближе к источнику эмиссии — в нашем случае это банки. Совершенно не случайно, что высокая инфляция в 2007–2015 годах и де-факто национализировала кредит, поскольку сделала крупные госбанки главными игроками на рынке денег, и консолидировала частный бизнес вокруг государства.
Низкая инфляция уже сейчас демонтирует этот механизм: в бюджетном процессе 2015 года голоса «Газпрома», «Транснефти», РЖД практически не были слышны, а страшному и ужасному Игорю Сечину пришлось, на минуточку, откупаться от государства триллионом рублей денег из системы «Роснефти» и «Роснефтегаза» — только для того, чтобы сохранить статус-кво в акционерном капитале. Низкая инфляция (если, разумеется, мы считаем низкой инфляцию в 4%; я бы все-таки предпочел возврат к долгосрочному таргету в 1–2%) сама по себе не в состоянии решить проблему огосударствления экономики, но, во всяком случае, этот процесс не поддерживает. То же касается и банковской системы: несмотря на то что ЦБ, похоже, совершенно не заинтересован в увеличении роли частных банков в ней, процесс завершения консолидации государством банков будет продолжаться медленнее, оставляя шансы на будущий разворот и на присутствие в России иностранного банковского капитала. То, что он здесь нужен, не вызывает сомнений: собственно, только с конкуренции государственных и пришедших в страну иностранных банков и началось реальное развитие розничного банкинга в России, до этого шедшее ни шатко ни валко. До тех пор население банки, в общем, не интересовало — и, кстати, низкие уровни инфляции более способствуют развитию финансового сектора в целом, нежели «однозначные высокие».
У всего этого есть довольно простое и банальное объяснение, которое страшно не любят мейнстримные экономисты. Дело в том, что для предпринимательского корпуса дефляция есть процесс не пугающий, а совершенно нормальный, если не сказать повседневный. В реальных ценах любая конкуренция — это процесс снижения цен: в общем смысле всегда выигрывает тот, кто предлагает единицу товара или услуги дешевле, чем конкурент. Совершенно так же конкурируют и на рынке труда: производительность труда повышается в компании в первую очередь для того, чтобы работодатель имел возможность снизить цены. Дефляция, в отличие от инфляции, есть для бизнеса абсолютная норма.
Можно добавить к этому некоторое число спекулятивных аргументов специально для России. Например, дефляцию крайне любит население. Один из немногих рациональных аргументов в поддержку экономической политики Иосифа Сталина звучит так: «При нем снижали цены»; это один из центральных мифов того времени. И в целом низкие инфляционные уровни в СССР являются очень часто упоминающимся аргументом в пользу советского социализма — а его разрушение было в первую очередь отмечено непривычным всплеском инфляции 1988–1990 годов. Если вам не нравится тезис «Высокая инфляция огосударствляет экономику быстрее, чем низкая», вспомните хотя бы о том, что высокая инфляция быстрее, чем низкая, разрушает сбережения беднейших слоев населения.
Вы считаете это демагогией? Ну, а я считаю демагогией рассуждения о том, как это население в очередной раз потерпит рост розничных цен в 9% в год ради гипотетического сохранения баланса между частным и государственным бизнесом в отечественном народном хозяйстве. 4% — еще куда ни шло, но платить практически десятину всем миром за проверку сомнительного тезиса о том, что именно она позволяет выживать нашей политической надежде, частным предпринимателям, — увольте, нужны более сильные аргументы.
И в связи с этим хочется вернуться к тезису об экономическом росте, который якобы угнетается именно низким уровнем инфляции при дорогом кредите. Мы уже наблюдали в годы, предшествующие падению нефти, тот самый искомый пятипроцентный рост ВВП при десятипроцентной и выше инфляции, при котором должны были свершиться разнообразные чудеса. Мы видим политические результаты этого роста. Мы точно желаем вернуться в 2007 год? Мне неинтересно, будет ли ВВП России в течение следующего десятилетия расти на 0%, как в Японии, на 2%, как во Франции, или на 4%, как в США, — если этот рост не будет обеспечен общественными процессами, аналогичными Японии, Франции и США. Если же ради 7% роста ВВП нужно жить в Китае — извините, я предпочту Россию. Выращивание экономических «тигров» через стимулирование роста — дурное занятие в принципе. Нормальная экономика комфортна для большинства ее игроков, этого на базовом уровне достаточно для всех.
А тот, кто желает большего, делает это за свой счет. Так, по крайней мере, делают там, где министерство финансов занимается финансами, министерство торговли — торговлей, а министерства экономики нет и в помине.
