Вторую неделю подряд писать о Европейском университете в Санкт-Петербурге по современным меркам должно быть даже более скучно, чем читать об этом. В конце концов, что теперь-то надо? ЕУ по историческим меркам в одно мгновение защитился от запрета на образовательную деятельность со стороны Рособрнадзора, получив на руки соответствующее определение Арбитражного суда г. Москвы.
Студенты с прошлой пятницы учатся, враги просвещения затравленно шипят в своих логовах, в аппаратах чиновников, которым даны соответствующие указания, весело, цинично и неспешно разрабатывается комплекс мер, позволяющий всем в полном соответствии с законом и без большого шума вернуть ситуацию обратно без статусного ущерба для всех потенциальных и реальных действующих лиц. Но я не об этом. ЕУ на то и европейский университет, чтобы быть полезным для общества своей реакцией на ситуацию — и именно на прошлой неделе обнаружился прекрасный повод для того, чтобы показать, чем ЕУ отличен от иных подобных структур.
23 декабря университет запускает цикл публичных лекций в поддержку самого себя. Первым лекцию прочтет глава попечительского совета ЕУ Михаил Пиотровский, который расскажет о своем ви́дении института музея как историографа конфликта и диалоге культур. В следующих лекциях с высокой степенью вероятности выступят Борис Гребенщиков и Валерий Гергиев. Уже самого совмещения в одном цикле только этих трех имен достаточно, чтобы понять, что происходит что-то нетривиальное. Но я не об этом. ЕУ своим коллективным решением поступает так, как ни в коем случае не поступил бы ни один институт советского происхождения, и так, как от него, в общем, никто не ждал.
До последнего момента общее беспокойство о том, что в перспективе грозит ЕУ, было, с одной стороны, умеренным по силе эмоций, с другой стороны, пессимистичным. Если отбрасывать детали, университет в середине декабря разыграл классическую сценку из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова. После того как разговор профессора Преображенского с делегацией домкома заходит в тупик, тот просит подождать, идет к телефону и в коротком разговоре с неведомыми власть предержащими, в котором обещает уехать в Крым и прекратить врачебную практику, требует от них прекращения попыток социального террора. В процессе обсуждения с заоблачным собеседником Преображенский просит от него «окончательную бумажку, фактическую, настоящую, — броню!», охранную грамоту, защищающую от набегов идиотов в сопровождении красноармейцев. На облаках что-то такое мямлят, после чего идиоты призываются к телефонному аппарату и получают телефонный нагоняй за рьяность.
У меня есть все основания полагать, что в случае с ЕУ сценка и далее продолжается по классической канве, и товарищ Пеструхина пыталась сказать свое слово, а товарищ Швондер своей деятельности по очистке заведомо не оставит и в 2017 году в ЕУ еще не раз наведается, хотя и еще не раз будет выведен вон. У общества, в свою очередь, есть все основания полагать, что, когда закончится булгаковский сюжет, продолжение тоже будет историческим. Звонить за облака Преображенскому остается еще пять лет: новоблагословенная тридцатиградусная водка-«рыковка» в массовой продаже появилась под православное рождество 1925 года; до «дела академиков» как раз пять лет, еще можно умереть спокойно; после профессор поехал бы в ссылку как член «церковной группы», как, например, историк Александр Бриллиантов — тот умер в 1933 году в ссылке в Тамбове. Чего в среднесрочной перспективе ждать ЕУ? Еще несколько лет Пиотровский, Кудрин, Гергиев, да и много кто будут осуществлять связь научно-культурной институции, которая особенно не станет впредь шуметь попусту, с высшим эшелоном. Потом все пойдет похуже, дозваниваться будет сложнее. О последующем думать не хочется — будем жить настоящим, сколько нам отпущено. Тем более что, кажется, ЕУ — один из немногих частных университетов, в общественном поле сильно производящий существенно меньшее впечатление, нежели о нем стоило бы говорить: отсутствие имиджевой саморекламы, участия в пафосных культурных мероприятиях, отказ от модных интеллектуальных провокаций, некоторая замкнутость и даже интровертность.
И даже понятно, почему они интроверты. Плохо улавливаемый момент разговора Преображенского по телефону с идеей власти — то, что власть совершенно честно объясняет ему за текстом: «окончательной бумажки» при таком общественном строе, который формируется, существовать не может по определению. Не бывает такой гербовой бумаги, такой большой печати, таких чернил и такого имени, чтобы отстали насовсем и духу их тут не было. Это, профессор, не предусмотрено основой конституционного строя. Странно, что вы не понимаете таких вещей. В ЕУ до последнего времени вроде бы все понимали. И тут — взбрыкнули. И правильно сделали.
Профессоры ЕУ (воспользуемся устаревшей нормой, так, я полагаю, будет не лишне), запуская цикл лекций, разумеется, исходят из более глубокого понимания работы общества. Лекции в поддержку ЕУ, безусловно, обещают быть публичным раздражителем. Но цель их, как я понимаю этот проект, совсем не в этом. Она — в том, чтобы «окончательную бумажку» совсем иной формы предоставила ЕУ другая инстанция. А именно — общество, перед которым на самом деле любая власть по существу бессильна.
Для этого общество следует считать нормальным и вступить с ним в полноценный диалог, объяснив, руководствуясь знаниями о естественном механизме распространения мнений и убеждений о каких-либо предметах, в чем твоя ценность и почему тебя необходимо поддерживать. «Естественный механизм» критически важен. Мы привыкли за последние два-три десятилетия исключительно к наивно-демократическому подходу к любой публичной кампании, и все технологии такой агитации безбожно передраны у профессиональных маркетологов P&G, продающих нам стиральный порошок и автомобили. Если не стыдливо тырить у них методики, а задать этим людям вопрос, как и когда это работает, они как профессионалы ответят: это работает при продаже стирального порошка и сходных товаров, с идеологиями все сложнее, там количество «контактов с покупателями» не главное и не мерило будущего успеха. В мире идей и морально-этических воззрений поддержка в сложнейшей и невидимой снаружи иерархии авторитетов для различных групп выстраивается вопиюще недемократично. Тут ничего не решается голосованием масс. Тут ценятся искренность, нефальсифицированные цели и достоверное изменение убеждений важных тебе собеседников, достигаемое в диалоге.
Эти собеседники, также при случае высказывая собственное мнение о происходящем, в итоге и создают ситуацию, в которой институты, действительно важные обществу и значимые для него, защищены «броней» более надежной, нежели может представить любая властная структура. Большинство жителей России не знает, что такое Пушкинский дом и чем в нем занимаются, что с легкостью может быть показано любым соцопросом. Референдум «Можно ли закрыть Пушкинский дом?» обречен на провал. У него «окончательная бумажка» есть, он священная корова общества. Общество «не знает» об этом научном заведении в том смысле, в котором об этом может знать или не знать каждый его член, но отлично «знает» в другом: «А рискни спросить — услышишь». Это не значит, что священную корову нельзя зарезать — при желании все можно; вопрос, сколько это будет стоить — а это стоит слишком дорого, даже и прицениваться страшно.
Удовольствие от предрождественского демарша ЕУ — в том, что именно у Европейского университета есть основания по праву претендовать на статус такой священной коровы российского общества. Мало того, мы, если мы уважающие себя люди, обязаны иметь некоторое число таковых священных коров в наших общественных стойлах. Не для того, чтобы сверяться с ними по вопросам, близким к религиозным, — в ЕУ достаточно людей с убеждениями, которые я, например, считаю для себя неприемлемыми. Но общество, претендующее на развитие, нуждается в том числе и в том, чтобы отдельные институты играли в нем именно такую роль — ценностей, не вовлеченных в обмен и политический торг, что удостоверено не голосованием, не референдумом, а естественным их положением в признаваемой обществом традиционным путем иерархии ценностей. Это наши смешные побрякушки. Мы без них не можем себя уважать.
Конечно, процесс установления таких ценностей всегда болезненный, полон конфузов, а то и трагедий, он всегда сопровождается и живым сопротивлением отдельных групп недоброжелателей, и яростным шипением претендентов на такой же статус, и странным поведением самих священных коров: это существа весьма вздорные, взбалмошные и при случае довольно бодливые. Мало того, судьба этих священных коров — быть объектами постоянных, вполне естественных и обычно тщетных атак со стороны тех, кто желает изменить мир в свою ли, в чужую ли пользу. Рано или поздно у атакующих получается — священные коровы смертны, как и все общественные институты.
Понятно, почему ЕУ никогда не стремился к тому, чтобы быть этой частью реальности, и всячески увиливал от такого статуса. И дело даже не в том, что ему не оставлено выбора — он есть: можно вести тихую интровертную жизнь, не привлекая внимания санитаров леса и дирекции. Если я правильно понимаю происходящее, для ЕУ теперь быть священной коровой и получить от общества охранную грамоту — это не только возможное право, но и обязанность. Ведь бенефициаром этого не самого удобного для интеллигентных людей занятия — рассказывать, чем ты так ценен для общества, — является само общество.
Если вспомнить, какое число потенциальных претендентов на такую роль в истории современной России ранее реализовали свое неотъемлемое право этого не делать, ЕУ можно только поддержать. Не было и месяца в последние годы, чтобы в социальных сетях какой-нибудь простак не задавался громко вопросом: «Друзья, а кого вы считаете в стране моральным авторитетом?» — и не получал долю оплеух за наивность. Но откуда могут появиться моральные авторитеты в стране, где никто ими быть не желает и боится этого как чесотки? И стеснительно, и опасно, и смехотворно, и отвлекает от истинно важных дел. Все как в проклятом 1925 году.
Можно лишь пожелать ЕУ твердости в, надеюсь, уже принятом решении. Дело, которым вы занимаетесь, давно нуждается в общепризнанной и достаточно высокой цене.
