Я помню, что часть аудиторий Московского архитектурного института, куда я поступил в конце 1980-х, находились в храмах бывшего Рождественского монастыря. В сестринском корпусе, одноэтажном и сыром, было общежитие. В церковь Николы в Звонарях, которая с другой стороны Рождественки, я сам ходил на подготовительные курсы — рисовать гипсы. А потом помню, как мы, студенты-первокурсники, правда, в основном, филологи, а не архитекторы, собрали еще нужную по закону «двадцатку» и, заполнив в исполкоме какие-то бумаги, открыли храм, один из древнейших храмов Москвы — собор Рождества Богородицы там же, в Рождественском монастыре.
Если бы тогда существовала социальная сеть, то у нее точно был бы очень живой сегмент, наполненный сообщениями об открытиях храмов, бодании с властями, спорами о реституции и претворении в жизнь решений Поместного собора 1917–1918 годов. Сегодня в моей ленте я вижу непрерывную перекличку людей, переходящих из одного издания в другое, из одного медийного лагеря в другой, ругающихся между собой и все равно чувствующих себя сообществом. Вот и тогда я видел что-то похожее, живое и бурное, только в аналоговом виде и в церковном пространстве.
Порталы в другую реальность находились прямо в городе в виде известных храмов, и после некоторых усилий юный человек мог проникнуть на неизведанную территорию и найти там окошки за пределы самого себя, а также и за пределы школьных уроков, подростковых конфликтов и неподвижной, хорошо укрепленной советской действительности. Это было ни с чем не сравнимое открытие свободы.
Неловко это вспоминать, но я был уверен тогда, что вскоре после крушения СССР церковь «перейдет на сторону народа». Это настолько странно звучит, что даже самому трудно себе объяснить это неофитское заблуждение. Например, я думал, что будут развиваться общины, будут звучать весомые и независимые церковные голоса, будет сила, которая сможет авторитетно одергивать политические власти, когда они будут терять совесть в приватизации и войнах, будет кому заступаться за униженных, оскорбленных и заключенных, будет кому, иными словами, смотреть на государство свысока.
Но нет, не будет. Скоро стало ясно, что я начитался про Польшу или Чили, где как минимум часть влиятельных церковных сановников были на стороне общества в моральном противостоянии с обезумевшим государством, причем дело было не в идеологии. В одном случае государство было крайне левым, в другом — крайне правым.
Оскорбленные чувства
Когда совсем молодым человеком я пришел в церковь, вера и возможность общения с другими верующими стали моей свободой. Сейчас, 25 лет спустя, передавать храм — как будто и не передавать: нет того веселья. Сегодня, 25 лет спустя, церковь снова дает возможность молодым людям вырваться на свободу, но не через открытие храмов и общинную жизнь, а через протест.
После громкого дела о девушках из «Pussy Riot», сплясавших в храме, была создана законодательная база, и она постепенно начинает работать. Видеоблогер Руслан Соколовский, не раз позволявший себе выпады в адрес официальной церкви, был в прошлом году обвинен в экстремизме и оскорблении чувств верующих. На волне популярности игры Pokemon Go 22-летний молодой человек отправился ловить покемонов в один из храмов Екатеринбурга и записал об этом видеоролик. Кто-то из местных журналистов написал письмо в прокуратуру, предложив органам изучить материал. Соколовский, арестованный в сентябре, находится в СИЗО и ждет решения суда.
В Москве в ноябре прошли показательные задержания участников пикета в защиту парка Торфянка от строительства там православного храма. Протестующим угрожали преследованием по статье о нарушении права на свободу совести и вероисповедания, а также за оскорбление чувств верующих. Следователи действовали по следам заявлений, поданных участниками православного движения «Сорок сороков».
Продолжается следствие в деле жителя Ставрополя Виктора Краснова, обвиняемого в оскорблении религиозных чувств его собеседников в социальной сети. Совсем недавно в оскорблении религиозных чувств обвинили студента из Оренбурга. Местные СМИ пишут, что молодой человек «покаялся перед настоятелем православного храма» (тут смена инстанции: каяться, оказывается, нужно перед настоятелем, не перед Господом), извинился перед христианами в сети и отделался — в мировом суде — штрафом в 5000 рублей.
В конце минувшего года был обвинен в незаконной миссионерской деятельности (по «закону Яровой») программист и преподаватель йоги Дмитрий Угай. Его задержали в октябре прошлого года прямо во время лекции, и в январе дело дошло до мирового суда. Следующее заседание — на днях.
На откупах
Соблазнительно посчитать происходящее организованной кампанией против инакомыслия. Но все, кажется, сложнее. История с «Pussy Riot» могла бы породить волну подражаний на разных уровнях — в России это бывает, — но пока большого потока уголовных дел нет.
Традиционной, организованной «сверху» кампании московские политические менеджеры не ведут. Упомянутые дела возникли по инициативе граждан, то есть, проще говоря, являются последствиями доносов. Инициативные заявители имеются и в деле Соколовского, и в деле Краснова, и в деле Торфянки, и во всех остальных. В случае с задержанным йогом доносчик, по некоторым сообщениям, лично пострадавший от какой-то экзотической секты, принес полицейским текст «закона Яровой» и разъяснил им их дальнейшие действия.
При этом преследований «за атеизм» нет, есть преследование «за оскорбление чувств». Государство не встает на защиту Бога в том же смысле, в каком оно вставало когда-то на защиту коммунистической идеологии. Бог, признает Кремль, поругаем не бывает, как бывала поругаема в свое время коммунистическая идеология. Это означает, что политика нынешней власти не советская и не тоталитарная, а вполне готовая к тому, чтобы делиться полномочиями.
Смысл этой политики в том, чтобы делегировать бдительность вниз — на уровень разрешенных организаций и бдительных граждан. Именно это скорее всего имеет в виду Владимир Путин, когда говорит о том, что «нужно больше доверять и гражданскому обществу, некоммерческим организациям. Они часто работают эффективнее…».
И действительно, в делах об оскорблении чувств, и не только в них, гражданское общество работает эффективнее государства — полицейские еще не выучили «закон Яровой», а граждане уже всё внимательно прочитали. Этот процесс можно назвать грубо — поощрением доносительства, а можно — «горизонтальным инфорсментом». Похожим образом ведь работают телевизионные передачи, которые приходят без спроса в какое-нибудь кафе и — от имени общества — проверяют качество работы бизнеса, о чем написала недавно в сети писатель и журналист Маша Гессен.
Человек — существо свободное и сложное. Никогда не знаешь, в какую сторону его понесет. Иногда кажется, что максимум, что могут сделать работники официальные религиозной сферы, — подбрасывать иногда человеку, любому человеку, поводы вести себя хорошо, выявлять в людях лучшее. Подбрасывать людям поводы доносить друг на друга — нечто противоположное.
Но что делать — такова мудрая политика, и она лучше, чем политика сажания всех в тюрьму. Присмотр за гражданами отдан на откуп социальным сетям, и это касается не только вопросов, связанных с чувствами верующих. Зачем держать на зарплате тысячи людей, которые будут следить за гражданами, если можно рассчитывать на почти добровольных членов дружественных организаций, финансируемых через систему дружественных фондов, и на сотрудников оплачиваемых приближенными бизнесменами «коммерческих» предприятий вроде фабрик троллей.
Тоталитаризм — слишком затратный режим: государству все приходится делать самому. Современные авторитарные системы, в том числе российская, гораздо умнее. Зачем все оплачивать из казны, если можно действовать через поощрения, призы и награды? Люди, выполняющие полицейские функции, совсем не обязательно должны быть на государственной или церковной службе. Им достаточно быть делегатами или откупщиками, то есть теми, кто от имени государства собирает налоги.
Гениальность этого фокуса в том, что государство может быть совсем небольшим и незатратным, а смотреть на него свысока все равно некому. Все оказываются его откупщиками, а не равными партнерами и уж точно не оппонентами.
Даже потенциальный самый надежный кандидат на эту роль — церковь — и тот не может ее исполнить. Совсем странно, что я думал 25 лет назад, что выйдет на поверхность не только церковная жизнь, но и искусство, и общественные силы и тем самым поставят государство на место. Самостоятельные сообщества будут смотреть на государство с высоты традиции, с высоты свободы и опыта катастрофического ХХ века. А оказалось, что некому смотреть на государство свысока. Всем нужно, чтобы им что-то выдали или поставили собирать дань на том или ином перекрестке.
