Обычно считается, что российская экономика — это экономика рыночная. Да, кривая-косая, хромая и недоделанная, но все-таки рыночная. Цены на товары и услуги, как правило, административно не регулируются, договоры между гражданами и фирмами заключаются без указаний от государственных чиновников, существуют предприниматели, акционеры, акционерные общества и даже, не поверите, корпоративные культуры. Российскую экономику называют капитализмом, хотя обязательно добавляют при этом различные определения — «государственный», «дикий», «блатной», а то и «криминальный».
Правда, ведет себя эта экономика как-то странно, даже на фоне вроде бы похожих постсоциалистических восточноевропейских. В частности, как теперь выясняется, в отсутствие хороших мировых цен на основные экспортные товары, нефть и газ, она категорически отказывается демонстрировать феномен, получивший название «экономический рост», то есть ведет себя не по-капиталистически. Ну и вообще, если приглядеться, то возникают сомнения в капиталистическом и даже рыночном ее характере (симптомом чего может служить популярность альтернативных описаний российской экономики, вроде концепции «сословного общества» Симона Кордонского).
Как мне представляется, разворачивающаяся история со сносом домов в Москве (в перспективе — во всей России) и принудительным переселением жителей куда начальство прикажет проливает некоторый свет на природу этих странностей. Однако начать придется несколько издалека.
Просто рынок
Обычно в социальной теории рынок определяется либо как совокупность отношений добровольного обмена, либо как подмножество (или подсистема) такой совокупности. В реальности отношения добровольного обмена (не обязательно совершаемого при посредстве денег) пронизывают всю человеческую жизнь. Мы постоянно оказываем друг другу взаимные услуги, пользуемся вещами друг друга, обмениваемся вещами и информацией и т.п. Не берусь дать точную количественную оценку, но, по моим ощущениям, недобровольные (включающие применение насилия или угрозы насилием) взаимодействия являются более редкими в повседневной жизни, чем добровольный обмен.
Рынок, понимаемый как совокупность отношений или событий добровольного обмена или, при более узком определении, добровольного обмена товарами и услугами (с использованием денег или без), — неизменный спутник всей человеческой истории. Он существует всегда и везде — и в примитивных племенных обществах, и в патримониальных системах разного рода, в архаичных империях, при феодализме, и в «азиатских деспотиях», и в социалистических обществах, до сих пор существующих и существовавших прежде, правители которых ставили своей целью уничтожение рынка. Более того, внутри самих систем власти даже в самых деспотических и социалистических обществах существуют сложившиеся отношения обмена взаимными услугами в виде административных решений и информации (популярная в свое время идея «административного рынка» применительно к СССР как раз описывала такую систему обменов внутри советской административной машины).
В этом смысле, разумеется, никаких «нерыночных экономик» или «нерыночных обществ» не бывает. Рынок, понимаемый как совокупность отношений обмена, существовал и в социалистических странах, включая СССР, а концепция «административно-командной экономики» — это в лучшем случае нормативная теоретическая схема, имеющая весьма ограниченное применение. Другое дело, что этот рынок был весьма странно устроенным и сильно искаженным по сравнению с рынками, существовавшими на протяжении большей части человеческой истории. Одним из ключевых «искажений» был соблюдавшийся и обеспечивавшийся аппаратом насилия запрет на использование настоящих денег в большинстве сделок. Это ограничение было причиной множества проблем и трудностей, в частности, затрудняло принятие экономически эффективных решений (о смысле этого понятия поговорим чуть ниже). В этом смысле рыночные реформы конца 80-х и начала 90-х годов — разрешение использования денег во всех сделках, свободного ценообразования и снятие запретов на самостоятельные добровольные сделки во многих обширных областях обмена — были большим шагом вперед от «хромого и кривого» советского рынка к «нормальному, человеческому». То есть к такому, какой существовал, скажем, в племенных союзах древних викингов или в средневековых восточных империях.
Но ведь цели-то ставились другие! Многие тогда были убеждены, что в результате реформ должная появиться «современная рыночная экономика» или «капитализм как на Западе». Хотелось «современного экономического роста». Либерализация была проведена, финансовая стабилизация (в смысле превращения рублей в более или менее деньги) — тоже. Даже приватизацию вроде бы осуществили. Что же пошло не так?
Что обменивается на рынках?
Прежде чем пытаться дать ответ на этот вопрос, попробуем разобраться, что и как обменивается на обычных рынках — таких, которые существовали на протяжении и всей человеческой истории.
В первую очередь, очевидно, обмениваются товары на другие товары или на деньги. Но что является условием такого добровольного взаимодействия? Очевидно, что первичным условием обмена выступает фактический контроль над теми или иными предметами. Для совершения обычной купли-продажи достаточен лишь физический контроль: когда вы покупаете продукты на рынке, нужно лишь, чтобы у вас были деньги, а у продавцов — соответствующие продукты. В случае, если речь идет об обмене услугами (или, скажем, об устном обмене информацией), то мы имеем дело с контролем над своим собственным телом: вы не можете наколоть соседке дрова, если не в силах держать в руке топор.
Такого рода акты обмена могут совершаться независимо от того, обладают ли их участники правами собственности (полными или даже частичными) на обмениваемые предметы. Возможна, например, покупка ворованных вещей на ворованные деньги или продажа вещей, право собственности на которые вообще никого не интересует. Например, когда человек собирает грибы в формально государственном лесу, чтобы тут же продать их у дороги, акт обмена состоится независимо от того, предоставлено ли продавцу законодательством официальное право распоряжаться собранными грибами или нет, работает ли на деле энфорсмент существующих официальных ограничений на такое присвоение имущества или не работает (как это обычно имеет место в России), и т.д. Главное условие обмена здесь состоит в том, что грибник контролирует свою корзинку, а проезжающий покупатель — свои деньги.
Именно такой рынок контроля был важнейшей формой отношений добровольного обмена на протяжении всей человеческой истории и более-менее благополучно сосуществовал с другими видами отношений (в первую очередь с отношениями насилия и грабежа). Его наличие не является отличительной чертой современной рыночной (или капиталистической, или развитой) экономики, как и вообще какого бы то ни было конкретного общественного или экономического строя.
Еще одним предметом обмена, будь то денежного или бартерного, были и остаются различные властные (в том числе административные) действия/бездействия или полномочия. Такой обмен может быть легальным и монетизированным в форме, например, покупки лицензий, откупов, условного держания, прав взимания сборов (вспомним «Платон») и иных монопольных привилегий и властных полномочий. Но он может быть и нелегальным — в виде разного рода взяток, а также в форме разного рода неофициальных обменов услугами между разными начальниками и подразделениями госаппарата. Сюда же можно отнести различные механизмы бюрократических согласований (в том числе таких экзотических, как согласование планов производства и материально-технического снабжения в ходе «торга» между советскими предприятиями и вышестоящими органами хозяйственного управления). Совокупность такого рода отношений обмена часто называют административным рынком, но в рамках данного рассуждения удобнее будет назвать ее рынком полномочий (поскольку он может существовать и в отсутствие администрации в строгом смысле слова, а также может охватывать не только административную, но и законодательную, и судебную сферы).
Не претендуя на полноту описания, возьму на себя смелость утверждать, что описанные два типа обменов — рынок контроля и рынок полномочий — и представляют собой ту совокупность отношений, которую можно называть просто рынком, тем самым, который неотделим от существования человечества как такового. Экономика, где есть просто рынок, — это просто рыночная экономика. В России ее создали рыночные реформы (до которых просто рынок подавлялся и искажался, но не был совсем уничтожен).
Просто рынок и рынок собственности
Но обмениваться на рынке можно не только контролируемыми предметами или властными полномочиями, но и собственностью или, точнее, правами собственности, полными или частичными (т.е. отдельными правомочиями собственника). Предварительным условием существования такого обмена является создание в обществе отношений собственности или института собственности. Здесь не место развивать подробно понятие собственности, но интуитивно понятно, чем собственность отличается от просто контроля и от властных полномочий (их применения или неприменения). Собственность не совпадает с контролем — контроль может быть делегирован собственником другому человеку, собственник может быть не в состоянии контролировать свое имущество, но не утрачивать при этом своего права, украденное имущество не становится собственностью того, кто его контролирует, и т.д.; иными словами, собственность — это право, а не просто фактический контроль. Точно так же право собственности не совпадает с властными полномочиями и не сводится к ним: публичная власть не имеет права по своему произволу лишить собственника его правомочий, «отозвать» или изменить их набор; человек, обладающий административными полномочиями, не имеет права их продавать в собственность и т.д. Право собственности и более-менее защищено не только от властного произвола, но и от нарушения со стороны частных лиц (то есть это еще и «право исключения»). Кроме того, собственность подразумевает не только получение выгоды от объекта, но и определенную ответственность — в частности, за поддержание объекта права собственности в таком состоянии, чтобы он был способен приносить выгоду.
Рынок, на котором обмениваются права собственности, уместно назвать рынком собственности или капиталистическим рынком (в отличие от просто рынка). Соответствующую экономику я буду здесь называть капиталистической или собственнической рыночной (в отличие от просто рыночной).
Исторические и логические отношения между просто рынком и капиталистическим рынком довольно сложны и нетривиальны. Всякий ли рынок — то есть всякая ли совокупность отношений добровольного обмена (и/или добровольного сотрудничества) — является капиталистическим рынком, где обмен происходит между собственниками, обладающими соответствующими правами? Очевидно, что нет. Просто рынок существует всегда, а капиталистический рынок — лишь там, где в умах людей господствует идея собственности как права (как набора прав или как пучка правомочий), и в правовой практике общества эта идея достаточно полно и последовательно реализована. Однако как только система отношений (то есть институт) собственности утвердилась и стала неотъемлемой частью культуры общества, она начинает преобразовывать ранее существовавший просто рынок. Хотя внешне может ничего и не измениться, но, по существу, обмен товарами и услугами перестает быть обменом фактическим контролем и превращается в обмен правами собственности, полными или частичными. Что же касается рынка властных полномочий, то он частично «скукоживается», так как некоторые виды сделок перестают быть легальными, а частично преобразуется, «мимикрирует» под собственнические отношения, старается подражать их правовым формам (как это происходит, например, в случае административного регулирования рынков или легального лоббизма).
Пример постсоветской приватизации квартир в многоквартирных домах предоставляет нам хорошую возможность проиллюстрировать суть сформулированных различий.
В позднесоветское время существовал своеобразный рынок «квартирного обмена», частично бартерный, частично монетизированный. Несмотря на его название, обменивались на нем не квартиры, а своеобразные «права» на определенные виды использования жилых помещений. В число «прав» входили возможность проживать в данном помещении (со всеми сопутствующими частичными полномочиями, вроде приема гостей), в какой-то степени благоустраивать его (не слишком радикально), сдавать в наем (частично) другим людям для проживания и некоторые другие. Я не случайно ставлю слово «права» в кавычки — это не были права собственника в том смысле, в каком такие права есть, скажем, у владельца квартиры в кондоминиуме в развитой капиталистической стране. Все эти «права» или «частичные правомочия» был установлены отчасти нормативными документами советского административного государства, а отчасти сложившейся административной практикой в жилищной сфере. Возможность взаимного обмена соответствующего пучка «прав» в отношении разных помещений также предоставлялась ввиду существующей административной практики. Так уж повелось, так сложилось, что ни у кого из представителей высших звеньев государственного управления не было серьезных мотивов и оснований это менять, зато было достаточно мотивов оставлять все как есть. На психологическом уровне все это давало ощущение «принадлежности» государственной квартиры занимающей ее семье и справедливости такого положения вещей, но не более того. Никаких реальных возможностей проверить, насколько эти практики и их восприятие людьми свидетельствовали о становлении института собственности западного типа, история не предоставила. Рынок же существовал в рамках административных процедур.
Приватизация квартир означала закрепление перечисленных выше частичных полномочий жильцов в виде формальных правомочий собственника. Кроме того, она допустила монетизацию обменов и создала гражданско-правовую процедуру наследования собственнических правомочий. При этом совокупность этих правомочий оставалась частичной, собственность на здание в целом по-прежнему оставалась в большинстве случаев государственной/муниципальной (последующая жилищная реформа попыталась решить проблему собственности на здание в целом и на объекты общего пользования); точно так же оставалась государственной/муниципальной земля, на которой здание расположено. Ответственность за поддержание дома в рабочем состоянии (прежде всего за капитальный ремонт здания) оставалась неопределенной. Иными словами, капиталистическая собственность на квартиры и дома так и не возникла, а там, где формально появились похожие юридические формы — в сфере частичных правомочий собственника приватизированной квартиры, — до недавнего времени не было возможности проверить, в какой степени формальная собственность на деле защищена всей общественной системой от произвольной конфискации или реквизиции. Тем не менее, несмотря на отсутствие полноценной собственности, квартирный рынок расцвел пышным цветом.
То, что происходит сейчас со сносом московских домов и правами номинальных собственников квартир, — это яркий пример того, что права собственности в этой сфере по-прежнему фактически отсутствуют. Исход, возможно, еще не предрешен, но практика российских властей последнего времени и политическая ситуация в стране в целом позволяют предположить с большой степенью уверенности, что номинальная собственность на квартиры все-таки будет реквизирована по вполне грабительской цене, и это станет свидетельством того, что никакой собственности на самом деле и не существовало. Существовали предоставленные публичной властью условные частичные полномочия и рынок таких полномочий — но это был просто рынок, а не капиталистический рынок.
Мы рассмотрели лишь один случай — приватизированные квартиры. Но в сфере производственной деятельности и собственности на средства производства ситуация еще более далека от рынка капиталистической собственности. То, что крупные средства производства, не находящиеся еще в публичной собственности, фактически переданы в условное держание, а более мелкое производственное имущество в любой момент может быть беспрепятственно конфисковано или реквизировано государственными органами или чиновниками, использующими эти органы в личных целях, — общеизвестно, и здесь нет необходимости специально на этом останавливаться. Да и трудно было бы ожидать чего-либо другого, если в общественном сознании ситуация, когда частные лица владеют сколько-нибудь крупными средствами и получают от них доход, по-прежнему морально неприемлема и являет собой квинтэссенцию несправедливости, а насильственный отъем собственности, как показала история со сносом торговых павильонов в Москве, как правило, не вызывает ничего, кроме равнодушия.
Отступление. О чуждых российской реальности западных теориях
Проведенное выше различие позволяет несколько по-другому взглянуть на непрекращающийся спор о применимости «западных теорий» к «российским условиям», о том, что имеет место «в реальности», а что «на самом деле».
Западные теории — они разные, и это утверждение справедливо как «в реальности», так и «на самом деле». И описывают они разное. В частности, одни теории изучают просто рынок, а другие — капиталистический (собственнический) рынок.
Например, в стандартных экономических моделях производства и обмена (таких как общая модель рыночного равновесия вальрасовского типа) не учитывается и, по существу, не может быть учтена разница между контролем над экономическими благами со стороны участников экономики и собственностью на них. Для применимости модели достаточно наличия фактического контроля — из этого будет следовать существование равновесных цен и объемов производства каждого блага, причем это равновесие будет экономически эффективным (экономическая эффективность в таких моделях — это невозможность увеличить производство какого-либо одного блага, не уменьшив производство какого-либо другого, и невозможность повысить благосостояние кого-либо из участников экономики, не ухудшив благосостояние другого). Экономическая эффективность, достигаемая при добровольном обмене, не требует существования частной собственности. Достаточно допустить обмен фактическим контролем над ресурсами.
Поэтому соответствующие модели применимы к просто рынку или даже искаженному рынку, и они будут показывать его эффективность. Например, тот факт, что номинальная собственность легко может быть реквизирована в постсоветском обществе, — всего лишь один из факторов, влияющих на цену сделки, а на рынке можно обмениваться даже в отсутствие настоящей капиталистической собственности. Можно построить такую модель рынка, в рамках которой сгон постсоветских людей с дорогих участков земли в дешевые квартиры на выселках с последующей продажей этих дорогих участков под застройку будет экономически эффективным.
Таким образом, широкий класс абстрактных экономических моделей оказывается применим к рынку без собственников. В конце концов, законы, описывающие взаимоотношения спроса, предложения и цен, вполне применимы и к рынку краденого, и к рынку взяток, и т.д. Но это свидетельствует о том, что такие модели мало что дают для понимания вопросов, которые на самом деле самые важные.
Другие же западные теории заняты совсем иными вещами. Например, они пытаются (с большим или меньшим успехом) объяснить, каким образом капиталистическая, собственническая экономика приводит к современному (опять-таки капиталистическому) экономическому росту. Такие теории, разумеется, неприменимы напрямую к обществу без собственности (и тут критики засилья западных теорий правы). Но они позволяют понять, чего именно не хватает в этом обществе, чтобы такой рост состоялся.
Рыночные реформы и создание капитализма
Постсоветская экономическая история России еще раз подтверждает простую истину: капиталистический рынок не может «возникнуть» из просто рынка. Современная, капиталистическая, частнособственническая экономика не «вырастает» из свободных цен, наличия денежного обмена и отсутствия административного регулирования условий договоров.
В России создана экономика, в которой существует просто рынок. Она не может развиваться так, как развиваются современные экономики, основанные на частной собственности. У нашей экономики нет и не было никакой «модели роста». В лучшем случае Россия может пользоваться некоторыми благами цивилизации, которые будут притекать в нее через цепочку обменов, порождаемую экспортом некоторых ресурсов. Кроме того, правители страны смогут предлагать иностранным компаниям из стран с частнособственнической экономикой монопольные и иные привилегии и гарантии в обмен на создание теми некоторых производств на своей территории — такие схемы представляют собой способ совместной насильственной эксплуатации местного населения и тоже реализуются в логике просто рынка, то есть рынка контроля и рынка полномочий. «Рост», основанный на таких схемах — это не развитие современной экономики, а прозябание на задворках цивилизации.
Капиталистический же рынок не существует вне развитой системы отношений (или института) собственности западного или европейского типа, а этот институт предполагает в первую очередь, что критически большое количество людей в данном обществе разделяют «в голове» и готовы следовать на практике соответствующим правовым принципам и нормам. Пока же, к сожалению, идея создания настоящих прав собственности в России никак не присутствует в политической повестке общества. В ее центре находится вопрос о справедливости, который с правом собственности никак напрямую не соотносится, а при некоторых трактовках может даже ему противоречить.
Возможно, разворачивающийся социальный конфликт по поводу сноса московских домов вновь вернет в политическую повестку дня вопрос о настоящем, защищенном и ответственном праве собственности. Но независимо от того, случится ли так на этот раз, без создания настоящего, капиталистического, «западного» института собственности любые разговоры об экономическом и социальном развитии России остаются пустой болтовней.
