Бурное развитие и внедрение новых технологий снова, как и два столетия назад, породили луддизм. Правда, он не приобрел насильственного характера и не вылился в уничтожение машин (пока). Вместо того чтобы прибегать к не очень действенному частному и спорадическому насилию, луддиты нашего времени вместо этого требуют применения гораздо более эффективного и организованного государственного насилия. Не разрушать имущество владельцев машин, а, например, обложить их данью. Именно такова идея введения специального налога на роботов и финансирования за счет этого социального вспомоществования людям, потерявшим работу из-за этих самых роботов, — идея, поддержанная, в частности, Биллом Гейтсом, в свое время разбогатевшим именно благодаря занятиям предпринимательством в сфере новых технологий.
Поскольку технический прогресс не собирается останавливаться, довольно логично ожидать рецидивов луддизма и в будущем. А значит, этот феномен заслуживает пристального внимания и изучения. Интересно проанализировать те ходы мысли, которые приводят к луддитским умозаключениям людей самого разного социального статуса и уровня подготовки, в том числе университетских профессоров, суперквалифицированных инженеров и лидеров предприятий, занимающихся этими самыми техническими нововведениями.
Но прежде всего надо бы уточнить этот термин. В широком смысле луддизмом (или неолуддизмом) принято называть любую критику технического прогресса. Критиковать последний можно с разных точек зрения — например, за «дегуманизирующее» воздействие на общество, за «отчуждение», которое он несет работникам и прочим людям, за вред, наносимый окружающей среде, за то, что новые технологии могут привести к сосредоточению власти в руках малочисленной элиты или к распространению особо опасных видов оружия и т.д. Наконец, можно просто не любить все эти новые гаджеты и прочие железяки. Например, компьютерный гуру, один из основателей компании Sun Microsystems Билл Джой в своем знаменитом эссе «Почему будущее не нуждается в нас» довольно долго рассказывает о своей карьере программиста и инженера и об увлеченности своим делом с единственной целью — заявить в конце концов: «После всего сказанного, полагаю, должно стать ясно, что я не луддит». Но верно ли отождествлять луддизм с нелюбовью к технике?
Изначально движущим мотивом луддитского движения была вовсе не ненависть к технике как таковой, а убежденность в том, что внедрение машин на производстве «лишает людей рабочих мест» и тем самым оставляет без средств к существованию. Это вполне конкретное представление, в основе которого лежит не просто эмоция, а совершенно определенная идея, объясняющая причинно-следственные связи в экономике и предоставляющая понятийный аппарат для интерпретации наблюдаемых фактов. Луддизм — это не глупость невежественных варваров и не «страх перед новым». Можно «не любить» машины и предпочитать «натуральные» продукты выращенным с помощью химикатов и генной инженерии, но не быть при этом луддитом, — и наоборот, можно быть влюбленным в технику ученым-инженером и фанатом технического прогресса и тем не менее следовать в своем мышлении логике луддизма. На мой взгляд, не будет преувеличением говорить о существовании своеобразной «луддитской экономической теории».
Для выявления и критики основных концептуальных посылок луддизма можно начать с анализа какой-нибудь яркой и емкой формулировки этой теории. В качестве таковой подходит следующий фрагмент из «Манифеста Унабомбера» Теодора Качински, цитируемого в вышеупомянутой статье Билла Джоя:
Сперва давайте примем без доказательства, что компьютерщики преуспеют в совершенствовании разумных машин, которые всё смогут делать лучше, чем люди. В этом случае, по-видимому, вся работа будет делаться многочисленными высокоорганизованными системами машин, и не нужны будут никакие людские усилия. […]
В то время как общество и проблемы, с которыми оно сталкивается, будут становиться всё более и более сложными и всё более и более интеллектуальными будут становиться машины, люди будут позволять машинам принимать за них больше решений, просто потому что решения, выработанные машинами, будут приводить к лучшим результатам, чем решения, принятые людьми. В конце концов может быть достигнута ступень, когда решения, необходимые для поддержания системы в рабочем состоянии, будут такими сложными, что люди будут неспособны к разумной выработке этих решений. На этой ступени фактически распоряжаться будут машины.
В этом фрагменте содержатся практически все посылки луддитской экономической теории — либо явно, либо неявно (и тогда они логически восстанавливаются на основе анализа текста). Рассмотрим их по порядку, сопроводив соответствующими критическими замечаниями.
Абсолютное превосходство, закон сравнительных преимуществ и рабочие места
Прежде всего обратим внимание на то место, где говорится о «разумных машинах, которые всё смогут делать лучше, чем люди». Из этого предположения делается вывод, что «никакие людские усилия будут не нужны» или, как нередко говорится, что роботы вытеснят людей с большинства рабочих мест.
Нетрудно видеть, что аналогичное рассуждение часто применяется защитниками протекционизма, выступающими против свободной торговли со странами, могущими производить товары с меньшими издержками. Например, в свое время было очень популярно рассуждение, что «китайцы со своей дешевой рабочей силой, если не установить высокие пошлины (а лучше квоты) на импорт их товаров, смогут всё производить и продавать дешевле, в результате чего закроются все наши предприятия во всех отраслях». Угроза, о которой идет речь в первом абзаце процитированного фрагмента «Манифеста Унабомбера», абсолютно та же самая — достаточно заменить китайцев на разумные машины.
Ошибочность этого аргумента была признана экономической наукой ровно двести лет назад, когда Давид Риккардо опубликовал свои знаменитые «Начала политической экономии и налогового обложения» (хотя, как доказали современные историки, идея соответствующего рассуждения принадлежит Джеймсу Миллю). Опровержение содержится в так называемой теории сравнительных преимуществ, которая в своей первоначальной версии касается торговли между странами (пресловутого случая, когда «китайцы всё производят дешевле»), но ее выводы применимы к любому обмену.
Чтобы не загромождать изложение, проиллюстрирую эту теорию на простом примере. Представим себе хирургический кабинет, в котором работают хирург и его ассистент. В кабинете производятся два вида работ — хирургические операции и подготовка инструментов для них. Сам хирург отлично владеет своим ремеслом и, кроме того, вполне способен быстро и качественно готовить инструменты. Ассистент умеет только готовить инструменты, причем делает это менее быстро и эффективно, чем хирург. Иными словами, в обоих видах деятельности — оперировании пациентов и подготовке инструментов — хирург превосходит ассистента. Значит ли это, что ассистенту тут делать нечего и хирург «вытеснит» его с рабочего места? Простой здравый смысл (который экономическая теория лишь пересказывает на более абстрактном языке) подсказывает, что это не так. Обоим персонажам выгодно, чтобы хирург занимался исключительно операциями, а подготовку инструментов предоставил менее ловкому ассистенту — по той простой причине, что такое разделение труда высвободит время хирурга на проведение операций, которые, очевидно, принесут гораздо больше дохода, чем если доктор будет отвлекаться на выполнение неквалифицированной работы ассистента. Иными словами, ему следует сосредоточиться на том виде деятельности, где его преимущество перед другим человеком более значительно. Но, что примечательно, при этом никто не остается без работы.
По существу, теория сравнительных преимуществ объясняет одну из ключевых причин взаимовыгодного характера разделения труда и обмена. И она же объясняет, почему внедрение более эффективных машин (умных или не очень) не делает людей «ненужными»: машины — а если говорить более точно, владельцы машин и их операторы — сосредотачиваются на тех видах деятельности, где их применение имеет относительные преимущества, а люди, которые больше не занимаются этими делами, переходят в сферы, где относительные преимущества этих владельцев и операторов меньше (хотя в абсолютном выражении люди могут быть менее производительны и там). При этом в абсолютном выражении выигрывают все — количество товаров и услуг, производимых в обществе, растет, и люди, занятые в сферах, куда их «вытеснили» владельцы и операторы умных машин, в обмен на единицу своего труда могут получать больше благ, чем раньше. Что примечательно, это объяснение не требует никаких дополнительных предположений о характере тех или иных производств и опирается на простую логику и здравый смысл (хотя надо признать, что в современном обществе, потерявшем ориентиры в безумной интеллектуальной среде социального государства с его научно-пропагандистским комплексом, апелляция к здравому смыслу может и не выглядеть очень уж убедительной).
Луддитская экономическая теория неявно отрицает теорию сравнительных преимуществ, и в этом состоит ее первая характерная особенность. По существу, это означает, что она представляет собой своеобразную форму возврата к старинному меркантилизму. Но это далеко не единственная ее логическая особенность, скрывающаяся за простецкими формулировками.
Постулат всеведения
Еще две неявные посылки экономической теории луддизма содержатся в формулировке тезиса о том, что умные машины «всё смогут делать лучше, чем люди». Ключевые слова здесь — «всё» и «лучше».
Что касается слова «всё», то, даже если трактовать его как «все товары и услуги», данный тезис неявно предполагает, что тому, кто его высказывает, известен исчерпывающий перечень этого «всего». Но может ли человек (или даже группа умнейших суперэкспертов) в какой-либо момент времени обоснованно заявить: «Мне (нам) известен весь перечень возможных товаров и услуг»? Очевидно, что нет. Точно так же, как луддиты начала XIX века не могли даже представить себе взрывного роста разнообразия товаров и услуг, который произойдет в результате той промышленной революции, что породила их движение, так и нынешним (и будущим) луддитам не под силу составить список «всего». Более того, как показывает исторический опыт, само развитие техники создает множество новых видов товаров и услуг, прежде немыслимых.
Сказанное означает, что луддитская гипотеза о том, что машины смогут делать «всё» лучше, чем люди, в принципе не поддается рациональной и эмпирической проверке: никогда нельзя сказать, что имеется полный список всего, а следовательно, и оценить, выполняется ли данное условие. Утверждать иное — значит исходить из предположения о возможности человеческого всеведения.
Слово «лучше» тоже подразумевает определенную разновидность всеведения, а именно возможность единого, объективного и поддающегося измерению критерия того, какое производство (или произведенный продукт) лучше, а какое хуже. Разумеется, внедрение машин часто сопровождается снижением производственных издержек. Но это не единственный критерий: более дешевый в производстве товар не всегда лучший. То же самое можно сказать о любом «инженерном», физически измеримом критерии качества, таком как скорость, разрешающая способность, расход топлива, быстродействие, фактура и т.д. Реальные товары и услуги всегда отражают некий компромисс между разными критериями качества, причем то, насколько «хорош» этот компромисс, решают в конечном счете потребители на рынке, исходя из своих субъективных желаний и потребностей. В экономике нет никакого единого критерия определения «хорошести» того или иного производства или продукта — в конечном счете все определяют субъективные предпочтения и ожидания. Луддитский тезис о том, что машины могут «всё произвести лучше», неявно подразумевает существование и возможность применения некоего единого и объективного критерия, агрегирующего и точно отражающего все субъективные предпочтения (в советской политэкономии такая штука называлась единым критерием народнохозяйственной эффективности). По существу, это тоже постулат всеведения — возможности залезть в голову всем людям и точно определить, что́ для них лучше, а что хуже.
Кроме того, идея, что машины «всё смогут делать лучше, чем люди», подразумевает, что для человека-потребителя не имеет значения, кто именно произвел для него товар или услугу. Но это очевидно не так, и в этом можно легко убедиться, наблюдая за реальным рынком, где «ручная работа» может быть важной маркетинговой характеристикой. Кроме того, я с трудом себе представляю, что услуги, подразумевающие именно личную коммуникацию и личное доверие, например психотерапия, могут оказываться машинами лучше, чем людьми. То есть, конечно, некоторые виды психологической помощи наверняка могут оказываться машинами (они могут оказываться даже ручками, фломастерами и листами бумаги), но всегда будут клиенты, для которых услуги робота-психотерапевта будут менее качественными, чем услуги человека-психотерапевта (и вообще будут разными услугами).
В целом можно сказать, что тезис о том, что умные машины «всё смогут делать лучше, чем люди», неявно подразумевает всеведение того, кто его выдвигает, а также представление о том, что мы живем в некотором замкнутом мире, где всё придумано до нас.
Там, где булки растут на деревьях
Рассмотренные выше особенности луддитской экономической теории (отрицание закона сравнительных преимуществ и постулат всеведения) касаются, так сказать, экономической статики. Рассмотрим теперь то, как новые луддиты представляют себе экономическую динамику.
Обычно эти представления выражаются в виде примерно такого рассуждения: «Сфера применения новых умных машин и новых технологий постоянно расширяется, машины начинают выполнять всё новые и новые операции, которые раньше выполняли люди, и делают это всё более эффективно. Поэтому очень скоро машины и новые технологии вытеснят людей с их рабочих мест. Целые профессии исчезнут почти мгновенно. Возможности занятости для уволенных людей будут быстро сокращаться, и вскоре они начнут умирать с голоду, если не выплачивать им какое-нибудь дополнительное пособие. В конечном итоге почти все будут ничего не делать и жить на пособие, кроме небольшой кучки владельцев машин».
Если оставить в стороне соображения, о которых мы уже говорили, — а именно закон сравнительных преимуществ и неограниченность множества потенциальных товаров, услуг и потребностей, — то при ближайшем рассмотрении в данном рассуждении можно увидеть еще одну скрытую посылку, противоречащую как здравому смыслу, так и экономической теории. При буквальном прочтении приведенное рассуждение производит впечатление какого-то архаичного анимизма или рассказа в жанре фэнтези: машины и технологии оказываются наделенными способностью к целенаправленной деятельности, они кого-то вытесняют и что-то захватывают. Но, скорее всего, новый луддит ни во что такое не верит; если его прямо спросить, как этот процесс будет происходить, то он, скорее всего, ответит, что внедрять эти машины будут жадные капиталисты-предприниматели. Проблема, однако, в том, что последние оказываются совершенно сверхъестественными существами: чтобы все это провернуть, они должны обладать неограниченными ресурсами (запасами инвестиционного капитала) и при этом быть абсолютно равнодушными к доходам на свой капитал.
Как в реальности происходит процесс внедрения и освоения новых технологий? Чтобы предприниматель мог реализовать проект, включающий замену части людей машинами, пусть даже и самыми «умными», он должен, во-первых, быть уверенным, что проект окупится и принесет прибыль, и, во-вторых, найти для этого капитал. Запас капитала в обществе в каждый момент времени ограничен, и за него конкурируют многочисленные проекты (как связанные, так и не связанные с внедрением новых технологий). Если выручка от продажи продукции и услуг не сможет покрыть затраты, в том числе возврат капитала и проценты на него, и принести прибыль, то предприниматель просто не будет его реализовывать.
Но дело в том, что если в результате массового внедрения новых технологий без работы, а следовательно, без доходов останется слишком много людей, то произведенную продукцию просто-напросто никто не сможет купить. Если же, как предлагают некоторые, обложить дополнительными налогами владельцев нового оборудования и за счет этого финансировать дополнительные пособия безработным, то эти налоги хотя и создадут некоторый дополнительный спрос, но в то же время снизят потенциальную прибыльность проектов внедрения этих технологий. И в том, и в другом случае проекты не будут реализованы. Все это кладет естественный предел «вытеснению людей машинами».
Иными словами, сценарий полного вытеснения людей машинами возможен только в фантастическом мире полного изобилия капитала — настолько полного, что он бесплатен. Это мир, в котором «булки растут на деревьях», мир коммунизма из произведений фантастов. В реальном же мире все ресурсы ограниченны, а потребности неограниченны, а потому капитал не может «вытеснить» труд.
Заключение
Итак, луддитская экономическая теория причудливым образом объединяет в себе черты, характерные для различных концептуальных тупиков, в которые заглядывала экономическая наука на протяжении своей истории, начиная со старинного меркантилизма. Однако для понимания тупиковости ее тезисов даже не обязательно владеть тонкостями теории или знать детали истории мысли. Здесь вполне могут помочь наблюдение за окружающей экономической реальностью и простой здравый смысл.
