28 февраля в квартире журналистки Зои Световой прошел обыск по «первому делу ЮКОСа». Во время поисков следователи обратили внимание на протокол другого обыска — который 30 лет назад сделали на даче у отца Световой, писателя и диссидента Феликса Светова.
Это совпадение привлекло внимание к подзабытому факту участия в деле Феликса Светова председателя Верховного суда России Вячеслава Лебедева. Глава высшей судебной инстанции нашей страны, а тогда — заместитель председателя Московского городского суда, председательствовал на процессе Светова и вместе с двумя народными заседателями вынес ему обвинительный приговор по статье 190.1 УК РСФСР «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».
«Мемориал», напомнивший об этом факте из биографии председателя Верховного суда, рассказал и о его участии в процессе правозащитницы Елены Санниковой, осужденной за антисоветскую агитацию и пропаганду (статья 70 УК РСФСР). Санникова и Светов впоследствии были признаны жертвами политических репрессий и реабилитированы (на основании статьи 5 Закона РФ от 18.10.1991 №1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий») .
Это открытие, вместе с признанием следователей, которые, по словам сына Зои Световой Тихона Дзядко, узнали своих коллег в составителях найденного ими старого протокола, вызвало у публики предсказуемую реакцию: советские методы борьбы с инакомыслием вернулись, а люди, которые тогда участвовали в этой борьбе, никуда и не уходили.
Открытые заново подробности профессионального пути Вячеслава Лебедева дают хороший повод поговорить о том, могли ли участники советских репрессий в принципе понести наказание.
Преступления по законам
Когда в конце 1991 года Верховным советом России был принят Закон «О реабилитации жертв политических репрессий», в него была включена статья об ответственности за политические преследования: «Работники органов ВЧК, ГПУ–ОГПУ, УНКВД–НКВД, МГБ, прокуратуры, судьи, члены комиссий, „особых совещаний“, „двоек“, „троек“, работники других органов, осуществлявших судебные полномочия, судьи, участвовавшие в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях, несут уголовную ответственность на основании действующего уголовного законодательства» (часть вторая статьи 18).
Однако эта статья осталась лишь благопожеланием. Еще до принятия закона, начиная с 1989 года органы следствия стали возбуждать уголовные дела в связи с политическими репрессиями сталинской эпохи, преимущественно по факту обнаружения захоронений их жертв. Некоторые рядовые участники массовых казней на тот момент еще оставались в живых и допрашивались в качестве свидетелей. Но о предъявлении кому-либо обвинений и передаче уголовных дел в суды не сообщалось. Как правило, органы следствия прекращали уголовные дела за смертью виновных. Например, расследование расстрела демонстрации рабочих в Новочеркасске было прекращено в 1994 году, а широко известное уголовное дело о расстреле польских военнопленных в Катыни — в 2004-м.
О том, каковы были причины этого бездействия, следует говорить отдельно. Вероятно, основная — нехватка политической воли исполнить намерение, о котором заявил российский парламент осенью 91-го года. Но были и юридические препятствия.
Предположим, что в 1992 году прокуратура во исполнение закона о реабилитации решила проверить действия судей, участвовавших в уголовном преследовании жертв политических репрессий. Уголовный кодекс РСФСР 1960 года предусматривал ответственность за вынесение заведомо неправосудного приговора (часть 1 статьи 177). В понимании комментаторов советского уголовного законодательства неправосудный означает противозаконный и (или) необоснованный. Неправосудность приговора выражается в грубом нарушении норм процессуального или материального права или в его несоответствии объективным обстоятельствам дела. Речь идет именно об умышленном бездоказательном осуждении, а не об ошибке, например, в оценке доказательств или квалификации действий обвиняемого. (Обвинительный приговор основывается на установленных судом фактах, указывающих на наличие в совершенном подсудимым деянии состава преступления. Описание преступного деяния, характера вины и доказательств, на которых основаны выводы суда, суд должен был привести в приговоре (часть 1 статьи 314 УПК РСФСР)).
В рамках нашей гипотетической проверки прокуратура должна была изучить не только приговоры Санниковой и Светову, но и материалы их уголовных дел. У нас такой возможности нет, дальнейший анализ основывается лишь на текстах самих приговоров, что, конечно, недостаточно для окончательных выводов.
Для привлечения к уголовной ответственности Елены Санниковой за вмененное ей преступление суду нужно было установить факты изготовления и распространения ею с антисоветской целью клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй. В приговоре приведены фрагменты из различных найденных у Санниковой текстов, которые суд самостоятельно (в отличие от современных приговоров по «экстремистской» статье 282 УК РФ в описываемых приговорах нет ссылок на лингвистическую экспертизу текстов, содержащих предполагаемые преступные «измышления») оценил как порочащие советский строй. Вот несколько примеров.
В воззвании к польскому народу «лживо утверждается о том, что социалистическая демократия не способна существовать без насилия над трудящимися, которые якобы подвергаются ограблению со стороны коммунистов, извращается сущность интернациональной помощи, оказанной социалистическими странами братской Польше, а также содержатся заявления, подстрекающие антикоммунистические силы к борьбе с коммунистами и системой реального социализма».
В информационном бюллетене СМОТ «лживо утверждается о гегемонистских устремлениях советского государства, якобы осуществляющего геноцид и ведущего агрессивные войны, о наличии в нашей стране террора и репрессий по политическим и религиозным мотивам, а также содержатся провокационные призывы к борьбе с коммунизмом и изменению существующего в СССР строя».
Затем в приговоре приводятся доказательства того, что эти тексты напечатала, хранила и распространяла именно Санникова. Уделил суд внимание и антисоветской цели обвиняемой: по его оценке, Санникова целеустремленно пыталась «воздействовать на сознание граждан, вызвать у них недоверие к внутренней политике КПСС и советского государства». Таким образом, в приговоре описаны три признака антисоветской агитации и пропаганды: изготовление, распространение и хранение документов, наличие в них измышлений, порочащих советский строй, и антисоветская цель этой деятельности. Однако четвертый признак состава преступления — клеветнический характер антисоветских измышлений — в нем никак не прокомментирован.
Клеветнический — значит заведомо ложный. Различные советские комментаторы статей 70 и 190.1 УК РСФСР соглашались с тем, что для признания клеветническими антисоветские измышления не должны соответствовать объективным фактам, то есть должны быть вымышленными или фальсифицированными, и самому распространителю должно быть об этом достоверно известно.
Судя по тексту приговора Елене Санниковой, суд не установил, что содержащиеся в найденных у нее документах «антисоветские измышления» ложные и что подсудимой было об этом известно. Во всяком случае, ссылки на доказательства, подтверждающие эти обязательные элементы вмененного ей преступления, в нем отсутствуют.
Складывается впечатление, что в логике суда недостоверность «измышлений» необходимым образом следует из их антисоветского характера: «Показания Санниковой о том, что она не распространяла документы антисоветского клеветнического содержания, также не могут быть приняты судом как достоверные, поскольку в судебном заседании установлено, что Санникова распространяла антисоветские документы на территории СССР и отправляла их для распространения за границу».
Несколько примеров «заведомо ложных измышлений, порочащих советский строй», из приговора, вынесенного Мосгорсудом по делу Феликса Светова.
В обращении «Членам христианских церквей» он «клеветнически утверждал, что верующие в нашей стране «ставятся в неравное положение», дискриминируются, «искусственно противопоставляются государству».
В другом обращении Светов «возвел клевету на советский государственный и общественный строй, утверждая, что в СССР якобы отсутствуют условия „для достойного человеческого существования“».
В сочинении «С точки зрения романтического патриотизма» он «клеветнически охарактеризовал советское общество „как социальную пустыню… тянущуюся, гниющую, незаживающую“».
И в этом случае суд умолчал о фактах, подтверждающих клеветнический характер приписанных Светову антисоветских измышлений. Между тем статья 190.1 УК РСФСР, по которой была квалифицирована творческая деятельность Светова, отличалась от статьи 70 лишь отсутствием у виновного цели подрыва или ослабления советской власти и также предполагала «возведение клеветы». Исходя из текста этой статьи УК, критика советской действительности не признавалась преступлением при условии, что критикующий говорил правду или по крайней мере считал свои утверждения правдивыми.
Само по себе отсутствие в приговорах ссылок на доказательства того, что Санникова и Светов в своих «антисоветских измышлениях» сознательно лгали, еще не достаточно, чтобы считать эти приговоры заведомо для судьи неправосудными. Окончательный вывод можно сделать лишь на основе всех материалов дела. Если в них нет никаких данных о недостоверности вмененных подсудимым измышлений, а также о том, что Санникова и Светов действительно «клеветали», а не заблуждались добросовестно, вынесенные по их уголовным делам приговоры соответствуют признаку неправосудности для целей статьи 177 УК РСФСР. Поскольку приведенные в приговорах «антисоветские» тексты — это большей частью оценочные суждения, которые в принципе невозможно проверить на соответствие действительности, такой результат проверки был бы вполне вероятным.
При оценке роли Вячеслава Лебедева в вынесении приговоров следует исключить возможность того, что при их обсуждении в совещательной комнате он проголосовал отрицательно (по вопросу о наличии в деяниях подсудимых состава преступления). Что же касается его вины, о наличии у судьи умысла на вынесение заведомо неправосудного приговора свидетельствует само по себе бездоказательное осуждение обвиняемых.
Что помешало наказать виновных
Даже если бы прокуратура в ходе доследственной проверки собрала достаточные данные о наличии в действиях Вячеслава Лебедева признаков преступления, возбуждению уголовного дела в 1992 году помешал бы истекший к тому моменту пятилетний срок привлечения к уголовной ответственности по части 1 статьи 177 УК РСФСР. Срок давности по части 2 той же статьи (то же деяние, что и в первой части, но с тяжкими последствиями) был в два раза продолжительнее, однако для квалификации по ней вынесенных Лебедевым приговоров оснований, очевидно, не было. Тяжкими последствиями можно было бы признать, например, осуждение к длительному сроку лишения свободы, но в обоих случаях суд ограничился сравнительно умеренным наказанием (Елену Санникову приговорил к одному году колонии строгого режима и четырем годам ссылки, а Феликсу Светову полностью заменил лишение свободы ссылкой).
Если же прокуратура все-таки нашла бы неизвестные нам основания для привлечения Вячеслава Лебедева к уголовной ответственности по «тяжкой» части 2 статьи 177, возбудить в отношении него уголовное дело можно было бы лишь с согласия Верховного совета РФ (статья 6 Закона СССР от 04.08.1989 года «О статусе судей в СССР»), а после принятия в июне 1992 года Закона РФ «О статусе судей в Российской Федерации» — квалификационной коллегии судей.
Описанная модель показывает, насколько ограничены были возможности для уголовного преследования участников политических репрессий даже в начале 90-х годов. 10-летний срок давности, применимый к таким тяжким случаям, как превышение власти, сопровождаемое мучительными действиями, или привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности по обвинению в особо опасном государственном преступлении (к умышленному убийству при отягчающих обстоятельствах (статья 102 УК РСФСР 1960 года) срок давности мог вообще не применяться), позволял в 1992 году возбудить уголовные дела только в отношении последних семи лет преследований (с 1982 по 1989 год, когда основные «политические» статьи были исключены из советского Уголовного кодекса). Правда, государство не попыталось воспользоваться и теми скромными возможностями, которые все же давало ему действующее законодательство.
Средства против безнаказанности
Подобные препятствия в деле уголовного преследования системной политически мотивированной преступности были не только у России. Способы их преодоления можно проиллюстрировать опытом Германии. В этой стране после краха социалистической системы в ГДР и воссоединения государства в 1990 году были предприняты значительные усилия, чтобы привлечь к ответственности виновных в преступлениях диктатуры Социалистической единой партии Германии (СЕПГ). Было открыто расследование по таким видам «системообусловленного беззакония ГДР», как насилие на границе между ГДР и ФРГ, фальсификация выборов, искажение права, доносительство, использование допинга, деятельность Министерства государственной безопасности (Штази), должностные злоупотребления, коррупция и шпионаж. Всего в этих преступлениях был обвинен 1731 человек.
Наиболее близкий описанным случаям политических репрессий пример из германской практики — дело Герды Клабун. В 1966–1986 годах она была судьей Берлинского городского суда и председателем уголовного сената по политическим делам, подследственным Штази. В 1992 году ее обвинили в восьми эпизодах искажения права при вынесении обвинительных приговоров, по которым 12 человек были наказаны лишением свободы на срок от 1 года 10 месяцев до 9 лет. Три приговора касались разжигания ненависти к государству, еще три — изменнической агентурной деятельности, а в двух остальных случаях речь шла об изменнической передаче сведений и противогосударственной торговле людьми.
В 1994 году Земельный суд Берлина признал Клабун виновной по всем эпизодам обвинения в искажении права и приговорил ее к двум годам лишения свободы условно. В следующем году Федеральный верховный суд отменил приговор, оправдав судью по пяти пунктам обвинения, и направил дело в суд первой инстанции на новое рассмотрение в части назначения наказания по оставшимся трем эпизодам. В результате она была приговорена к одному году и девяти месяцам реального лишения свободы. Кассационная жалоба Клабун успеха не имела, как и прошение о помиловании. В конце концов в марте 1998 года 71-летняя Клабун была арестована прямо на улице «из-за угрозы побега» и отправлена в тюрьму.
Каким образом дело Герды Клабун вообще дошло до суда? Согласно Уголовному кодексу ГДР срок давности привлечения к уголовной ответственности за искажение права составлял 8 лет, но после объединения Германии срок давности определялся по действовавшему в ФРГ Уголовному кодексу 1871 года, где он короче — 5 лет. То есть вышедшая в 1986 году в отставку Клабун должна была избежать уголовной ответственности уже в 1992 году. Ее уголовное преследование стало возможным лишь благодаря ряду политических решений против сохранения безнаказанности за преступления восточногерманской диктатуры.
Сначала в Договор между ФРГ и ГДР о восстановлении единства Германии было включено положение о перерыве сроков давности по преступлениям, совершенным в ГДР: с момента воссоединения страны (3 октября 1990 года) их течение началось заново. Таким образом, прокуратура получила право преследовать за заведомо незаконные судебные акты восточногерманских судов, принятые начиная с октября 1982 года. Более ранние преступления оставались недостижимыми для правосудия, до тех пор пока в апреле 1993 года не был принят первый закон о давности привлечения к уголовной ответственности. Им были восстановлены сроки давности по совершенным в ГДР преступлениям, остававшимся безнаказанными по политическим мотивам: «При исчислении срока давности уголовного преследования преступления, которые были совершены во время господства антиправового режима СЕПГ, однако не подвергались уголовному преследованию согласно прямо выраженной или предполагаемой воле государственного или партийного руководства бывшей ГДР по политическим или иным причинам, не совместимым с основными принципами свободного правового государственного строя, период с 11 октября 1949 года по 2 октября 1990 года не учитывается. Считается, что в этот период течение срока давности было приостановлено».
Этот закон вскоре нашел применение в решениях Федерального верховного суда Германии (ФВС), который назвал практику политически мотивированной безнаказанности «квазизаконным препятствием для уголовного преследования», приостанавливающим течение срока давности. Суд также оставил без внимания такое препятствие для уголовного преследования, как изданные в ГДР амнистии: в решении по одному из дел об убийствах на межгерманской границе ФВС указал, что воля восточногерманского законодателя не была направлена на амнистирование деяний, которые не только не считались властями ГДР противозаконными, но и поощрялись ими.
Антиправо в чистом виде
Так ограничения, препятствовавшие уголовному преследованию Клабун, отпали. При разрешении ее дела суд первой инстанции руководствовался принципами, ранее сформулированными Федеральным верховным судом Германии по другим делам об искажении права в ГДР.
Как указал суд, не каждый случай неправильного правоприменения представляет собой искажение права. Оно имеется лишь в том случае, если осуществляющее правосудие лицо серьезным образом отступает от права и закона и в результате совершает акт произвола.
Верховным судом были выделены три группы случаев в качестве возможных составов искажения права: а) «растяжение» составов преступления, б) «вопиющая несоразмерность» вмененного осужденному деяния назначенному за него наказанию и в) серьезные нарушения прав человека процедурой судопроизводства.
На основе этого подхода суд первой инстанции признал вынесенные Клабун приговоры по делам о разжигании ненависти к государству (§ 106 УК ГДР) искажением права на том основании, что в них Клабун проигнорировала гарантированную Конституцией ГДР и Международным пактом о гражданских и политических правах свободу выражения мнений. По мнению суда, у каждого восточногерманского судьи была возможность истолковать закон так, чтобы избежать произвола, поскольку судьи могли ссылаться на непосредственно действующие конституционные нормы. А Клабун этого не сделала. Кроме того, суд ограничительно истолковал состав данного преступления: оно должно считаться совершенным лишь в случае высказываний, содержащих нападки на ГДР или ее органы власти. Признание простых критических мнений преступным разжиганием Земельный суд Берлина счел искажением права.
При рассмотрении кассационной жалобы на приговор Федеральный верховный суд с этими выводами суда первой инстанции не согласился. По его мнению, законы ГДР, даже в той мере, в которой они вступали в открытое противоречие с гарантированными Конституцией правами человека и международным правом, были действующим правом. В отличие от узаконенного убийства безоружных беженцев из ГДР, примененный Клабун закон, даже если он привел к чувствительным наказаниям политических инакомыслящих, при сопоставлении противостоящих друг другу требований справедливости и правовой определенности еще не достиг уровня вопиющего антиправа в чистом виде. Следовательно, такой закон остается в силе, а при оценке обоснованности его применения нужно опираться на принятые в ГДР методы толкования права.
Исходя из этих принципов, кассационная инстанция отклонила ссылку земельного суда на конституционную свободу выражения мнений, поскольку она была сделана без учета социалистического понимания положений конституции ГДР. К слову, и в СССР гарантированная Конституцией свобода слова была обусловлена «интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя».Также кассация не согласилась с тем, что Клабун «растянула» состав преступления по § 106 УК ГДР, поскольку «нападение на ГДР», признанное судом первой инстанции обязательным признаком разжигания ненависти к государству, в тексте самого параграфа 106 Уголовного кодекса указано не было. В результате ФВС оправдал Клабун в искажении права через «растяжение» состава разжигания ненависти к государству.
Но в двух других вынесенных ею приговорах — по обвинениям в изменнической передаче сведений (§ 99 УК ГДР) и в изменнической агентурной деятельности (§ 100 УК ГДР) — состав преступления все же был «растянут». В первом случае в действиях репрессированных (они передали западногерманским властям копии своих ходатайств — разумеется, оставленных без удовлетворения, — о разрешении выезда из ГДР) отсутствовал обязательный признак «причинения ущерба интересам ГДР», а во втором (репрессированному были вменены неоднократные попытки трудоустроиться в ФРГ таксистом и обращение к западногерманскому телеканалу с просьбой помочь ему составить ходатайство о выезде из страны) — обязательная цель «причинить ущерб интересам ГДР».
Как указал суд, чтобы избежать произвола при применении § 99 об изменнической передаче сведений (с учетом того, что данный состав преступления имел, по мнению суда, «безбрежные размеры», а наказание варьировалось от 2 до 12 лет лишения свободы), судье следовало сдержанно обойтись с понятием «причинение ущерба государственным интересам». Соответствующим составу преступления без его растяжения можно считать лишь такой ущерб, который имеет установленное в деталях значение, связанное с ростом осведомленности получателя сведений. В данном же случае из неудовлетворенных ходатайств о выезде за границу власти Западной Германии не узнали ничего нового, поскольку восточногерманская практика в этой области была общеизвестным фактом.
Федеральный верховный суд нашел искажение права в еще одном вынесенном Клабун приговоре. Осуждение к восьми годам лишения свободы было признано заведомо незаконным в силу того, что назначенное наказание было «невыносимым образом несоразмерным» деятельности осужденного по составлению критических листовок и написанию статей в выходивший в ФРГ журнал (квалифицированной по уже упомянутому § 106 УК ГДР о разжигании ненависти к государству). В этих текстах не было призывов к насильственным действиям и тем более к свержению государственного строя, а общественная опасность «преступной деятельности» их автора носила вполне абстрактный характер: как указала судья Клабун, она «была на руку зарубежным врагам разрядки и агрессивным политикам», стремившимся к ликвидации ГДР.
Отягчающие обстоятельства, которыми судья обосновала назначенное ею суровое наказание, сводились к характеристике политических взглядов осужденного. По мнению судов (в этом вопросе обе инстанции пришли к одинаковому выводу), об умышленном характере искажения права в данном случае свидетельствует сам факт вопиющей несоразмерности наказания, которое нельзя объяснить ничем, кроме намерения устранить политического оппонента.
Федеральный верховный суд попытался сформулировать критерий, по которому при назначении сурового наказания за политические высказывания правосудие (пусть и политически мотивированное) отличается от произвольного подавления инакомыслящих (и, следовательно, искажения права).
«Пенализация критических высказываний, даже если она выходит за пределы признанных целей наказания и достигает уровня очевидного нарушения принципа правового государства, еще не является, с учетом требований правовой определенности и защиты доверия, вопиющим антиправом в значении концепции Г. Радбруха. Однако при применении соответствующего права государство в любом случае ограничено узкими рамками, как, например, правонарушениями, которые выходят за пределы обычного выражения мнения. Если государство переходит через эти рамки, перед нами не направленный на осуществление правосудия правоприменительный акт, а произвольное подавление и целенаправленное устранение политического оппонента».
Федеральный конституционный суд отклонил жалобу Клабун на вынесенный при новом рассмотрении дела приговор, когда она уже находилась в заключении. В решении об отказе принять жалобу к рассмотрению конституционный суд, в частности, прокомментировал вопрос об умысле судьи на искажение права. Можно ли считать, что судья, вынося заведомо для нее противоправный приговор, действовала умышленно, если она следовала линии политического руководства страны и имела основания рассчитывать на свою безнаказанность?
Суд ответил на этот вопрос положительно: «Судья, который в слепом повиновении властям считает, что соблюдает право и закон даже в том случае, когда он вопреки закону исполняет волю государственного руководства и при этом серьезным образом нарушает права человека, не допускает никакой ошибки» (имеется в виду ошибка в уголовном запрете заведомо незаконного приговора, вынесенного во исполнение воли государственного руководства).
Постсоветская безнаказанность
Какие выводы можно сделать, если применить подходы германских законодателей и судов к гипотетическому делу Вячеслава Лебедева? Во-первых, истечение сроков давности не является непреодолимым препятствием для уголовного преследования в тех случаях, когда государственное руководство целенаправленно препятствует уголовному преследованию по политическим причинам. Такую политическую установку в Германии признали «квазизаконным» приостановлением течения сроков давности. Федеральный конституционный суд не нашел в этой позиции противоречия конституционному запрету наказания не на основании закона, действовавшего в момент совершения деяния (абзац 2 статьи 103 Основного закона ФРГ). Руководство Советского Союза также, за рядом временных и неполных исключений, придерживалось установки на безнаказанность политических репрессий. Поэтому и российские законодатели могли обосновать этим доводом восстановление сроков давности по преступлениям, совершенным в ходе политических репрессий.
Искажение права в форме «растяжения» состава преступления, поставленное в вину судье Клабун германской прокуратурой, по своему содержанию сходно (хотя и не тождественно) с вынесением заведомо необоснованного приговора согласно статье 177 УК РСФСР. В двух приговорах она не обосновала обязательный признак вмененного подсудимому преступления. Аналогичное упущение судебной коллегии под председательством Вячеслава Лебедева, вероятно, привело к осуждению Санниковой и Светова.
Что касается второго подхода германских судов к извращению права — по признаку вопиющей несоразмерности наказания тяжести деяния и вине преступника, — то возможность его применения к вынесенным по советскому праву приговорам не очевидна. Во всяком случае, назначенные Санниковой и Светову наказания не позволяют говорить о вопиющей несоразмерности в их делах.
Любопытен еще один аспект дела Клабун. В ходе следствия она отрицала любое вмешательство в ее судейскую деятельность со стороны Штази и прокуратуры. Судя по тексту решения суда первой инстанции, доказательства такого вмешательства действительно найдены не были. В противном случае у обвинения были бы основания настаивать на том, что Клабун исказила право через процедуру судопроизводства. Федеральный верховный суд дал оценку нескольким случаям уголовного преследования политических оппонентов правящего режима ГДР, «срежиссированного» Штази и выполненного прокуратурой и судами по его «сценарию». По мнению суда, те прокуроры и судьи, которые были «актерами» в таком «сценарии», искажали право даже в том случае, когда результат процесса сам по себе не представлял собой произвольное правоприменение. В какой мере судебные процессы Санниковой и Светова были «срежиссированы» КГБ, нам неизвестно.
Возможна ли юридическая оценка действий оперативных работников, следователей, прокуроров и судей, участвовавших в советских политических репрессиях, сегодня, спустя без малого 30 лет после их прекращения? Вопрос, конечно, сугубо умозрительный, поскольку никаких признаков воли правительства заниматься этим делом не видно. Если бы такая воля появилась, главным препятствием, как и 25 лет назад, стали бы давно истекшие по большей части преступлений сроки давности. Нельзя сказать, что их восстановление через десятилетия после падения тоталитарного режима беспрецедентно (в 2011 году в новом Основном законе Венгрии была закреплена отмена сроков давности по преступлениям, совершенным «коммунистической диктатурой» против венгерского народа и его граждан), но такое решение в любом случае будет достаточно спорным. Однако остается возможность квалификации советских политических репрессий как преступлений против человечности по международному праву, на которые, как известно, сроки давности не распространяются.
Автор благодарит Глеба Ильича Богуша и Никиту Васильевича Петрова за помощь в подготовке этой статьи
