Проект InLiberty«Зомби-идеи» посвящен общественно-политическим и экономическим идеям, которые, несмотря на откровенный анахронизм и опасность, остаются популярными. В предпоследней лекции мы упокоим зомби-меркантилиста. Он выступает за ограничение международной торговли и запретительные тарифы. Для борьбы с ним приглашен профессор экономики Чикагского университета и Высшей школы экономики Константин Сонин.
Константин Сонин: Спасибо InLiberty, который делает такое важное дело — защищает разные формы свободы.
Я собираюсь поговорить про экономические мифы и методы борьбы с ними, а затем раскритиковать идею называть курс «Зомби-идеи». После этого я скажу несколько слов и покажу несколько слайдов о международной торговле, потому что глупо говорить о ней, не упоминая никаких цифр. Затем поговорю про самые распространенные мифы, так как все-таки это цикл борьбы с зомби-идеями.
Когда мы, экономисты, пытаемся опровергнуть какие-то мифы, то получается следующая история. В голове у читающей публики, или у людей, принимающих решения, или у аудитории — у них у всех есть какая-то ложная модель. Мы на лекциях, в статьях и колонках приводим данные, которые противоречат этой модели. После ухода с лекции начинается такой процесс: мозг, сохраняя модель, начинает бороться с теми фактами и данными, которые мы упомянули. И поскольку мозг, конечно, сильнее памяти, то он всегда побеждает. Соответственно, уже через месяц у человека — в точности та же самая модель, которая была в голове, с которой он пришел на лекцию. Только то, что прозвучало на выступлении, — оно под нее подстроилось.
Размышляя, как преодолеть этот феномен, я решил, что буду меньше говорить про факты. Я попытаюсь просто логически расчленить эту зомби-идею меркантилиста.
Международная торговля — это, конечно, совершенно современный феномен. График задает общее впечатление, но всем видно, что в 1500 году международной торговли было мало, а сейчас, в 2010-е, стало много. Провал — это, например, Вторая мировая война. Но если мы посмотрим на это исторически (что произошло за пять столетий?), то видно, что международная торговля — это феномен последних 100 лет, причем феномен очень сильный. Если раньше международная торговля — суммарно экспорт и импорт — была меньше 5% ВВП, то теперь это больше 50%. Понятно, что это огромная часть нашей жизни.
Одно из объяснений роста международной торговли — увеличение производства. График роста мирового ВВП на душу населения будет выглядеть примерно так же.
На самом деле рост международной торговли в последние 50 лет опережает экономический прирост, но главная движущая сила — это сам рост, потому что раньше его не было. Люди в 1800 году жили примерно так же, как в 1500 году. А после 1800 года начался современный экономический рост, и мы сейчас живем абсолютно по-другому — и по сравнению с 1800 годом, и по сравнению с 1950 годом.
За это время на международную торговлю влияли разные вещи. Например, обменные курсы. Конечно обменные курсы до XX века — это привязка к золоту или нет. Влияла тарифная политика. Влияли транспортные издержки. Например, огромную роль играл расцвет пиратства. Он в какое-то время практически остановил международную торговлю.
Бирюзовый график — это график производства, а черный – график экспорта. Экспорт — это часть торговли. Для простоты можно считать, что экспорт и импорт — это одно и то же в таких графиках, тем более что для мировой экономики, конечно, мировой экспорт равен мировому импорту, поэтому их бессмысленно различать.
Хорошо видно, что в последние 50 лет международная торговля развивалась гораздо быстрее, чем производство. То есть прирост того, сколько товаров передавались из одних стран в другие страны, оказывается больше, чем то, что прирастало за счет производства. Поскольку торговля движется желанием людей жить лучше, то это означает, что сама международная торговля, торговля без всякого производства, может сделать людей намного счастливее.
Существует огромная корреляция между экономическим ростом и размерами международной торговли. То есть те страны, которые быстро растут, много торгуют. Прямо скажем, никто точно не знает, правда ли, что одно вызывает другое. Есть много оснований предполагать, что международная торговля должна подталкивать экономический рост, потому что она увеличивает благосостояние. Но, в принципе, когда мы говорим про связь между ростом и торговлей, то это корреляция, а не причинно-следственная связь.
Вот это — история про то, как менялись тарифы на продукцию во Франции и в Англии в XIX веке. Видно, что эти страны за столетие прошли путь (Франция — более пологий, Англия — более крутой) от очень высоких тарифов (нужно было платить 60% со стоимости каждого ввезенного товара) до очень низкого уровня (буквально сегодняшних уровней тарифной защиты).
Значит, а потом мы можем посмотреть на то же самое. Это график для США, но он даже более показательный. Вот XX век. Опять всё начинается с высоких тарифов и кончается маленькими. Если мы посмотрим на развивающиеся страны за последние 30 лет — та же самая история. Естественно, между тарифами, которые одна сторона, участвующая в торговле, накладывает на продукты другой, и тарифами, которые накладывает та сторона в ответ, есть большая связь. При этом понятно, что тарифы во всем мире падали в XIX веке и во второй половине XX века. Это значит, что они были еще очень высокими в первой половине XX века.
В первой половине XX века, конечно, было много разных неэкономических событий: войны и революции. Но вот эта мысль, что теперь, когда закончилась Вторая мировая война, нужно вернуться ко времени низких тарифов, которые были уже выучены всеми странами в XIX веке, — она заняла еще 50 или 60 лет.
После того как я показал основные графики, поговорим, откуда берутся выгоды от торговли. Мы будем говорить про самую базовую теорию о выгоде международной торговли. Всего их три. Эти теории — не конфликтующие, они дополняют друг друга. То есть после того, как одна оказывается слишком грубой, вторая ее уточняет. В истории науки о международной торговле есть 3 этапа.
Классический этап — когда понимание важности и благотворности торговли было связано с тем, что у разных стран разные ресурсы или технологии. То есть они торговали разными продуктами. Когда мы будем обсуждать игрушечный пример, то там будет торговля разными продуктами.
А новая теория — когда две стороны торгуют примерно одинаковыми товарами. С точки зрения человека, который был бы специалистом по международной торговле в конце XIXили даже в начале XX века, — для него вторая половина XX века была бы очень странной. С точки зрения всех прежних теорий и практик Франция и Германия, которые обладают очень похожими производствами, мощностями, технологиями, уровнем развития человеческого капитала, — они не должны были бы торговать. Тем не менее после 1945 года Франция и Германия стали друг для друга крупнейшими торговыми партнерами.
Это еще было бы половиной сюрприза. Но дальше, если мы вдумаемся, чем они торговали, то видно, что страны (например, в Европе) торговали между собой буквально совершенно одинаковыми товарами. То есть в тот момент, когда, скажем, Франция производила «Рено» и «Пежо», а Германия производила «Фольксвагены». После 1970-х эти все машины были уже очень похожи. То есть продукты становились всё более схожими, но при этом торговля росла. Из практики стало видно, что выгодно торговать даже тогда, когда у тебя в точности те же самые навыки. Это торговля второй половины XX века.
Когда мы говорим про теорию XXI века, то основной плюс от международной торговли для экономического роста связан с перераспределением внутри отраслей. То есть когда мы открываем отрасль для конкуренции, то выигрыш появляется от того, что в ней «умирают» какие-то фирмы, производившие, например, промежуточные товары, потому что они проигрывают конкуренцию компаниям, производящим точно такой же товар в другой стране. Все это происходит внутри отраслей и производственных цепочек.
Главная вещь, о которой я собирался спорить с зомби-меркантилистом, — от добровольного обмена никакой из сторон не может стать хуже. Когда две страны убирают какой-то торговый барьер, то если они при этом не заставляют граждан физически что-то покупать или что-то продавать, то от этого может стать только лучше.
Конечно, к такой фразе нужно было бы добавить очень много оговорок. Например, слово «добровольный» значит очень много. Потому что если есть какое-то насилие, если ты, например, завоевал другую страну, оттуда всё вывез и за это заплатил, то от этого стране может стать хуже. Если, например, ты кого-то обманул, то, конечно, тоже может стать хуже. Если мы считаем, что страна или человек — они сами знают, что им делать и не делать, — то от снижения торгового барьера хуже им стать не может.
Я хочу еще раз подчеркнуть (вот это тот элемент осинового кола, с которого я начинал), что это не эмпирическое, а логическое утверждение. Соответственно, если в какой-то ситуации мы видим, что мы начали торговать и кому-то стало хуже, то это значит, что либо тут есть какое-то насилие — и нужно тогда винить не торговлю, а источник насилия или само насилие. Или во всем был какой-то обман, чего у экономистов в моделях не бывает, но в жизни, конечно, случается довольно часто.
От меня хотели, чтобы я «убил» идею меркантилизма, чтобы я поговорил про импортозамещение. Поэтому здесь у меня будут графики, но графики очень простые. И я заранее извиняюсь перед теми студентами, которые, может быть, видели эти графики прямо в этом году и думали, что они летом отдохнут от этих графиков. Не отдохнут! Правильно, потому что эти графики должны быть всегда с вами. Что еще может вас защитить от призрака, если вы там остались совсем одни?
Для тех, кто видит этот график впервые, это я вам, считайте, выдаю мушкет с серебряными пулями. Значит, по оси X отложено количество, по оси Y отложена цена. Значит, две кривые — спрос и предложение. В пересечении их — цена.
Первое, что нужно помнить про такой график. Я нарисовал эти линии прямыми. Это совершенно неважно. Они могут быть какие угодно изогнутые. Лишь бы спрос шел из левого верхнего угла в правый нижний, а предложение — из левого нижнего в правый верхний. В переводе на русский язык это означает, что чем выше цена, тем ниже спрос, и чем выше цена, тем больше предложение.
Конечно, надо заметить, что кривые спроса и предложения — это прикладная абстракция для экономистов. Это инструмент. Его в жизни не видно. Потому что экономисты рисуют на графике спрос и предложение, и их пересечение — это место, где мы живем.
У нас есть цена, у нас есть количество. Это стартовая точка любого экономического анализа. Теперь забудем пока немножко про спрос. Вот у нас есть наше производство (красная линия). Вот у нас есть импорт. Это предложение зарубежных фирм. То есть вот здесь цена, вот здесь отложено количество. Если мы их возьмем и сложим, то получится предложение на нашем рынке, если нет никаких торговых барьеров (нет, например, контрсанкций). Вот эта вот черная линия — импорт. Бирюзовый — наше предложение. И мы их складываем. То есть мы складываем как бы вдоль оси X. А вот в этой точке мы складываем этот показатель и этот показатель — получаем совокупное предложение.
Теперь добавляем спрос. Получаем такой график. Вот что будет, если мы не запрещали импорт. Это будет — если мы запретили импорт. Вот это два разных равновесия, которые мы будем сравнивать.
Сначала хотел сказать две вещи. Во-первых, конечно, при построении этих графиков я фундаментально опирался на добровольность решений. Без этого предположения я не смог бы нарисовать кривую спроса. Но вот буквально, кроме этого, здесь вообще больше ничего не сделано. Все это относится к любой отрасли, к любой практической задаче, которую мы обсуждаем. Соответственно, выводы из этого — они абсолютно логически безупречны. В логике здесь нет никаких противоречий (я сейчас скажу, какие могут быть у этого эмпирические последствия). Но попробовать исказить это рассуждение, сохраняя наши обычные аристотелеву логику и правила арифметики, совершенно не удастся.
Что тогда получается? Что я вывел из предыдущего графика? Что если мы вводим новый барьер для торговли (например, в моем примере запретили импорт), то что обязательно произойдет? Количество потребляемой продукции упадет, а цена на потребляемую продукцию вырастет. Благосостояние потребителей обязательно ухудшится. И выпуск отечественного производителя вырастет. Это называется импортозамещение.
Значит, вот две вещи. Во-первых, я это вывел из предыдущего графика. Каждый может сделать этот же вывод, нарисовать и вывести. Значит, вот эти результаты — их не может не быть. Вот это то место, которое мне очень бы хотелось, чтобы от моей лекции осталось. По-другому получиться не может.
Когда принимается какое-то политическое решение (я сейчас про это поговорю), мы можем говорить про плюсы и минусы. Например, кто-то может сказать: «Ну да, это всё правильно. Гражданам стало хуже, цена выросла, количество упало. Но очень ценно, что выпуск отечественного производителя вырос — и поэтому мы будем запрещать импорт. Поэтому мы, например, будем вводить контрсанкции».
Но с тем, что случится, спорить невозможно. То есть когда ты читаешь, что каким-то образом в результате введения контрсанкций не только вырастет производство, не только появится импортозамещение, но и вырастет количество потребляемой продукции или упадет цена, — этого не может быть! Это, значит, нужно отматывать назад и искать логическую ошибку в этом рассуждении. Потому что в этом — ее нет. А если вы в двух рассуждениях, не совершая логических ошибок, пришли к противоположным выводам, значит, вы сами совершили логическую ошибку.
Есть и аргументы в пользу протекционизма. Теоретический аргумент в пользу защиты рынка и защиты фирм, которые работают на рынке, от внешней конкуренции, звучит так (и это правильный теоретический аргумент): в принципе, нам бы хотелось, чтобы наша страна тоже производила айпады. Но наша отрасль, которая их делает, еще слишком слабая. Поэтому если мы введем протекционистский барьер, то это приведет к росту выпуска отечественного производителя, продукция которого станет дороже. Это значит, что ему еще станет выгодней. «Да, — признает здравый человек, который это говорит, — станет хуже потребителям. Да, упадет общее количество потребляемой продукции. Но мы за это получим через какое-то время развивающуюся отрасль». Это называется «защитой младенца».
Как теоретический аргумент — он безупречен. То есть в самой идее того, что мы можем, заплатив сейчас благосостоянием потребителей, защитить какую-то отрасль, которая будет пока стараться и развиваться, а потом мы перестанем ее субсидировать и тогда она окажется конкурентной, нет ничего нелогичного. Эмпирически же это довольно сложный аргумент. И большинство примеров свидетельствуют против него. Обычно, когда пытаются защитить какие-то отрасли, не получается ничего хорошего.
В России есть «АвтоВАЗ», который пытаются защитить от иностранной конкуренции. 30 лет ожидалось, что вот что-то там изменится, что пока он защищен очень сильными барьерами, то этот «младенец» вырастет. Но он вырос и совершенно не развился. Надо сказать, что он в каком-то смысле стал развиваться лучше, когда его стали защищать меньше. Сейчас его защищают еще меньше и можно рассчитывать, что через некоторое время совсем перестанут, но до этого времени уже успели пройти десятилетия, когда все граждане платили за защиту этого младенца.
Но есть и позитивный пример: российская пищевая промышленность в 1990-е годы. В 1992 году у нас в стране началась завершающая фаза первой стадии тяжелого экономического кризиса. Многие заговорили про реальную угрозу голода. Это такой академический вопрос: была ли там настоящая угроза голода?
В результате реформаторское правительство в 1992 году полностью обнулило импортные тарифы. Эта реформа не была продиктована глубокими экономическими соображениями. Нужно было лишь, чтобы в страну попало больше продуктов. Таким образом получилось то, что современные экономисты очень любят, — естественный эксперимент. Пищевая промышленность, которая была неконкурентоспособной, вместо того чтобы умереть, стала, наоборот, конкурентоспособной. В 1990-е годы появились целые пищевые фирмы и концерны. К концу 1990-х, можно сказать, впервые за 80 лет появились конкурентоспособные продукты питания.Любимый и очевидный пример — «Вимм Билль Данн» и концерн «Лебедянский». Они в значительной степени использовали советские мощности. Во всяком случае, они использовали физические здания тех предприятий, которые были построены в советское время. В то же время они произвели продукты, которые в Советском Союзе казались фантастикой. Если бы мне в СССР подарили пакет сока «J7», я уверен, что никогда не рискнул бы его выпить. Я бы его хранил, потому что это была бы невероятная по вкусу вещь.
Я не говорю, что до этого в стране не производилось никаких продуктов. И сравнивать с 1992 годом вообще не очень честно, потому что это был год огромного экономического спада. Я просто говорю, что это пример, когда нет никакой протекционистской защиты и мы имеем дело с неконкурентоспособной отраслью, но это не означает, что эта отрасль загнется.
В 2010-е годы, а особенно в последние 3 года, российская агропромышленность получила огромную протекционистскую защиту. Однако и в объемах, и в качестве, и в ценах нет таких улучшений, которые могли бы оправдать этот аргумент про конкурентоспособность.
С защитой младенца есть теоретическая проблема: очень трудно заранее, как показывает опыт, угадать те отрасли, которые нужно защищать. Правительства часто ошибаются. Например, Япония после Второй мировой войны — это одно из чудес мирового экономического роста. Это 40 лет беспрерывного роста. Страна из довольно отсталой (по меркам развитого мира) стала одной из самых богатых. В 1980-е годы весь вопрос был только, как быстро Япония обгонит США по ВВП. Так и не обогнала. Но это показывает уровень развития.
Японское правительство активно занималось попытками угадать, какие отрасли нужно защищать. С некоторыми отраслями они попали, а с некоторыми очень крупно промахнулись. Соответственно, есть знаменитые японские продукты, машины и электроника, которые появились в незащищенных отраслях, потому что их считали неприоритетными. И, наоборот, те отрасли, которые были приоритетными и хорошо защищенными, типа робототехники, ничего особенного японскому росту и развитию не дали.
Почему это важный аргумент? Потому что, как я и говорил раньше, нет вопроса о том, что за протекционизм нужно платить. То есть это как бы всегда вопрос о том, что все платят за то, что какие-то потом будут будущие бенефиты.
Если все так действительно безупречно и однозначно, почему эта зомби-идея, идея протекционизма, всплывает в разных дискуссиях? Прежде всего это происходит из-за того, что в наших рассуждениях страны уподобляются двум разным людям. Но, конечно, страна — это не отдельный человек. Страна — это очень много людей, и от торговли в стране есть выигравшие и проигравшие.
Выигравшим от протекционизма хорошо. Проигравшим от протекционизма плохо. Соответственно, когда это переходит в политическую сферу, то начинают сталкиваться интересы выигравших и проигравших внутри страны. Стране обязательно хорошо от международной торговли. Но сказать, что всем людям в стране хорошо от международной торговли, — это было бы неправильно.
Если мы обсуждаем протекционистскую меру, контрсанкции, какой-нибудь тарифный барьер или дополнительный стандарт, мы говорим: «В нашей стране продукция обязана соответствовать такому стандарту», — и заграничные продукты перестают ему удовлетворять. Это тоже барьер для торговли.
Какие есть победители, если мы возводим барьер? Первое. Безусловными победителями являются владельцы тех фирм, которые защищаются от конкуренции. То есть для них нет вопроса, хорошо это или плохо. Для них протекционизм — всегда хорошо.
В некоторых ситуациях работники тех фирм, которые защищаются, — им становится хорошо. Например, важный аргумент при протекционистской защите «АвтоВАЗа» всегда был такой: если мы прекратим защищать «АвтоВАЗ» с помощью импортных тарифов на подержанные иномарки, то жители Тольятти останутся без работы, а семьи — без кормильца. Аргумент, безусловно, правильный. Действительно, иногда каким-то образом прибыль владельцев фирм передается, например, в большую занятость или в большие зарплаты.
Так происходит вовсе не всегда. Например, как я уже сказал, в российской аграрной отрасли в последние годы по геополитическим соображениям появились мощнейшие протекционистские барьеры. Результатом этого стали невероятно выросшие прибыли владельцев агрохолдингов. Это видно невооруженным взглядом.
При этом зарплаты выросли вовсе не так сильно, как прибыли, — в разы меньше, чем прибыли. А занятость вообще практически не выросла. Значит, это связано с нашей конкретной российской спецификой: у нас очень низкая безработица. Чтобы протекционистский барьер привел к увеличению занятости и увеличению зарплат, у работников должна быть большая переговорная сила по отношению к предприятию. Но если есть доступ к рабочей силе мигрантов и можно не увеличивать количество продукции, тогда протекционистский барьер для владельца защищаемой фирмы становится манной небесной. Все равно что ему бы сказали: «Вот цена на твою продукцию повышается. Мы просто тебе доплачиваем 20 рублей за каждую единицу продукции». Почему они в этой ситуации должны производить больше? Почему они должны больше платить работникам фирм? Нет для этого никаких стимулов. То есть здесь в некоторых случаях это означает, что все зависит от структуры отрасли.
Кто проигравшие от протекционизма? Это всегда потребители товаров. Совершенно точно, что от любой протекционистской меры цены растут. Они могут вырасти не сильно. Они могут расти постепенно. Но нет вопроса, что с ними станет. Они обязательно вырастут. Они не могут не вырасти.
Но потребители — не последние проигравшие. Есть и другие, про которых при разговорах про международную торговлю обычно не говорят. Проигравшими являются производители всех остальных товаров, потому что у потребителей становится меньше денег. Ввод контрсанкций, то есть запрет на импорт продуктов из ЕС, повысил цены для всех граждан, что снизило спрос на продукцию остальных фирм. Россияне стали тратить больше денег на еду. Соответственно, на всё остальное у каждого гражданина остается чуть-чуть меньше денег.
Понятно, что когда мы говорим про еду, то речь идет про очень маленькие суммы. Цены выросли, может быть, на 1 или 2% из-за контрсанкций. Соответственно, человек стал тратить на несколько сотен рублей в год больше, а на продукцию других фирм — на эти несколько сотен рублей меньше. Это очень мало для каждого человека. И многие этого вообще не замечают. Но в масштабе страны это огромные цифры.
Кажется, что проигравших больше, чем победителей. Последних могут быть десятки, сотни или тысячи. В российских отраслях речь идет обычно про десятки или сотни людей. В их компаниях работают десятки тысяч сотрудников. Но потребителей — десятки миллионов. Если у нас какой-то импортный тариф ставили бы на голосование и те, кто от него выигрывает, голосовали бы «за», а те, кто от него проигрывает, голосовали бы «против», — вообще никакого вопроса бы не было, потому что проигравших всегда гораздо больше.
Но помните, что я сказал? Ключевая вещь — в том, что проигравшие, а их много, теряют очень мало. Выигравших может быть очень мало — их может быть несколько десятков или десяток тысяч, — но они выигрывают очень много. Соответственно, по ходу политического процесса так или иначе тот, кто выигрывает сотни миллионов, — возможно, его мнение, его позиция слышна лучше, чем те, кто теряет всего лишь по рублю, даже если их сто миллионов.
Я считаю, что справился с одним мифом, а именно: «Странам может стать хуже от того, что они начинают торговать между собой». На самом деле все наоборот. От того, что мы снижаем барьер, в целом странам становится лучше.
Следующий миф является частностью, но очень распространенной. Речь идет о неверии в принцип сравнительного преимущества. Он заключается в том, что двум странам всегда есть чем торговать. Этот принцип — логически непротиворечивое рассуждение, то есть он всегда верен. Давид Рикардо вывел этот принцип, обсуждая возможную торговлю между Англией и Португалией, которые производили вино и ткани соответственно.
И у него была такая идея постановки вопроса: «Представим, что...» (это я пересказываю, у Рикардо не так написано). Представим, что в Англии всё делают лучше. У них вообще просто: они всё делают лучше. Значит ли это, что португальцам нет с ними смысла торговать? Нет. Все равно есть смысл.
Чтобы объяснить эту идею, я взял пример не из Рикардо, а из учебника Грегори Мэнкью. Числа, кажется, наши, а Робинзон и Пятница — из учебника Мэнкью. Это будет не про две страны, а про двух человек, потому что я хочу показать, что этот аргумент логически верный, и значит, что это так есть всегда. Но это, конечно, один пример.
Вот посмотрите: есть Пятница, и есть Робинзон. У каждого — 10 часов в день. Один (Робинзон) умеет добывать 8 бананов или ловить 4 рыбы за час. А Пятница умеет добывать 6 бананов или 2 рыбы за час. Всё, что делает Робинзон, он делает более эффективно, чем Пятница. И я собираюсь показать на очень простом примере, что из этого не следует, что им нечем торговать друг с другом. Им есть чем торговать друг с другом.
Слава Богу, сейчас такого безумия нет, но в 1990-е годы в России был продан миллион экземпляров книги «Почему Россия не Америка». У автора этой книги был логически противоречивый аргумент: в России холодно, поэтому производство связано с большими издержками. Из-за этого нам не нужно ни с кем торговать, потому что у нас никто ничего не купит, потому что мы всё неэффективно производим.
Даже если отставить в сторону вопрос о том, такое ли уж счастье быть страной с жарким климатом и действительно ли на преодоление холода издержки выше, чем на преодоление жары, — логическое противоречие было в том, что торговать все равно полезно, даже если в цену товара заложены расходы на холода. У Робинзона это называется «абсолютное преимущество в производстве всего». Но у Пятницы есть сравнительное преимущество в производстве бананов. Что это значит? Это значит, что количество бананов в рыбах Пятница производит больше, чем Робинзон.
У каждой из двух стран обязательно есть сравнительное преимущество в производстве одного из товаров. Я призываю всех желающих либо распечатать мою табличку, либо взять учебник Мэнкью и проверить, что все это правильно. Робинзон и Пятница распределяют свои силы между бананами и рыбами. Например, если у них нет никакого обмена, то Робинзон получает 40 бананов и 20 рыб, а Пятница — 15 бананов и 15 рыб. Это соответствует той производительности, которая у них есть, и тому, что у них в сутках 10 часов. Значит, никакого обмена между ними нет, поэтому они будут потреблять ровно столько же, сколько и производят.
Если мы этим людям просто разрешим торговать, вообще, без всякой специализации, мы просто разрешим сменять Робинзону 2 с половиной банана на одну рыбину. Вот эта цена — 2 с половиной банана за одну рыбину. И Робинзон выменяет 5 бананов на 2 рыбины. Он произведет вот столько, 2 рыбины отдаст, 5 бананов получит. Пятница произведет вот столько и вот столько, и, значит, у него прибавится 2 рыбины, убавится 5 бананов. То есть они чуть-чуть изменили свое производство и поменялись.
Посмотрите: чудо! У каждого появилось по дополнительному банану. Суммарное количество бананов возросло. Значит, если Пятница полностью перейдет на бананы, то есть мы не только им разрешили торговать, но еще они правильно настроились и подобрали цены, то у них прибавится 15 бананов на двоих. Прибавится вообще. То есть у них производственные мощности не изменились, вообще ничего не изменилось, но у них появилось 15 лишних бананов из-за того, что у Пятницы сравнительное преимущество в производстве бананов. Это что?
Принцип сравнительного преимущества — это логически непротиворечивая вещь. Это не что-то, что мы узнали из эксперимента. Это есть всегда. И, соответственно, если вам что-то такое рассказывают, что это ему противоречит, будьте уверены: у вашего оппонента где-то есть логическая ошибка, где-то он должен был для этого жульничать.
И, наконец, про современную международную торговлю без привязки к зомби-идеям. В XXI веке международная торговля уже не может полностью изучаться с помощью теорий прошлого. Нужно понимать, что основная часть торговли происходит между развитыми странами. Кроме того, речь идет об обмене внутри одной компании. Когда Apple производит iPad, то это огромная часть мировой торговли. При этом количество таких больших фирм довольно незначительно. География по-прежнему играет большую роль. С соседями торгуют интенсивней всего. Для США Канада и Мексика — важнейшие торговые партнеры.
На этом все. Благодарность организаторам и авторам графиков!
