Мало кому пришло в голову открыто вступиться за участников манифестации так называемых «альтернативных правых» в университетском городе Шарлотсвилле в штате Виргиния, хотя не умолчишь о том, что Президент США Дональд Трамп обнаружил наличие в их рядах «очень хороших людей». Напомню, что эти предположительно хорошие люди каким-то образом нашли общую платформу с демонстрантами, открыто использовавшими нацистскую символику, скандировавшими антисемитские лозунги и даже взвешивавшими предложение поджечь местную синагогу, не говоря уже об увенчавшем шествие теракте. Заявление Трампа вызвало массовое дезертирство предпринимателей из состоявших при нем общественных советов, которые ему пришлось ввиду этого распустить, а также недовольство в рядах видных представителей Республиканской партии, которую президент формально представляет. Более того, даже Стивен Бэннон, главный стратег президента, предположительно близкий по взглядам к демонстрантам (вскоре, впрочем, уволенный), назвал их «маргиналами» и «сборищем клоунов».
В этом хоре почти тотального осуждения можно было различить один голос поддержки, хотя строго формальной и не вдающейся в тонкости политических воззрений участников — позицию Американского союза гражданских свобод (ACLU). Эта неправительственная организация была создана в 1920 году группой прогрессивных общественных деятелей для защиты свободы слова — в те времена в первую очередь антивоенных выступлений, но постепенно сфера активности расширялась, включив в себя любые нарушения гражданских прав. Все примеры таких нарушений здесь не перечислишь, но в основном наступление на эти права велось справа: достаточно упомянуть массовое интернирование жителей США японского происхождения, расовую сегрегацию и маккартизм. В результате на крайне правом фланге политического спектра у ACLU сложилась репутация воинствующей левой организации.
В числе официальных позиций ACLU действительно немало таких, которые традиционно расцениваются как левые, но в вопросе свободы слова организация принципиально не делает различий между правыми и левыми подзащитными и попытками подавления их выступлений, коль скоро они не выходят за пределы свободы слова. ACLU неоднократно выступал в защиту правых организаций, в том числе таких, которые вполне объективно считаются экстремистскими: Ку-Клукс-Клана, нацистов и белых супрематистов. Такая широта взглядов у многих может вызвать оторопь, но она вытекает из самого существа американского закона, Первой поправки к Конституции, которая попросту игнорирует идеологическое содержание защищенного ею права на свободу высказывания. Логику такого поведения я и пытаюсь здесь объяснить.
В частности, в Шарлотсвилле союз поддержал право заведомых расистов на мирную демонстрацию, а также настаивал на том, чтобы им было позволено провести ее на изначально выбранном участниками месте. Эта поддержка вызвала бурю протеста, особенно после того, как один из участников врезался на автомобиле в толпу, что привело к жертвам, и критика на этот раз исходила почти исключительно слева — даже изнутри самой организации. И это не просто критика в адрес ACLU — местами она переходит в открытые претензии к самому тексту Первой поправки, ссылаясь, в числе прочего, на опыт европейских стран, где на некоторые мнения наложен законодательный запрет. На сайте The Root, адресованном в первую очередь афроамериканской аудитории, Моник Джадж подводит нас к выводу, что коль скоро отцы-основатели не принимали во внимание хронического ущемления прав цветного населения, ему необходимо предоставить льготы в праве на свободу слова, а конкретно — запретить конфедератскую символику. Что характерно, запрета на нацистскую она не требует.
К-Сью Парк на странице New York Times, выделенной для мнений гостей, выдвигает аргументы уже непосредственно против ACLU, критикуя идеологическую нелицеприятность этой организации и призывает ее не слишком упорствовать по поводу Первой поправки, то есть одного из главных направлений деятельности этой организации, а принять во внимание нынешнее наступление на свободу слова, которое, на ее взгляд, ведется в основном правыми на левых. Еще один критик, Ноа Берлатски на сайте Quartz — один из тех, кто обращает внимание на неонацистов (попутно игнорируя конфедератов), но приходит в конечном счете к аналогичным и даже совершенно релятивистским выводам, объявляя «абсолютизм свободы слова» попросту объектом веры и заявляя, что настоящая свобода слова — это антифашизм.
Что можно противопоставить этим доводам в защиту хорошего и в посрамление плохого? Прежде всего хочется обратить внимание, что критики выступают каждый в защиту своего интереса, игнорируя смежные — не получится ли так, что свободу слова в результате вообще разберут на бесполезные составные части? Но и в этих, и в других выступлениях можно заметить некоторое единство тезиса: атаке, на их взгляд, сегодня в основном подвергается левый фланг со стороны правого, и правых пора окоротить.
Так ли это? Правые, и не обязательно экстремисты, уже давно жалуются на то, что командные высоты в американских СМИ захвачены либералами — так в США называют всех влево от центра. Жалобы справа на New York Times или CNN раздаются постоянно, и не обязательно в том карикатурном виде, в каком они предстают в твитах Президента Трампа. И это вряд ли беспочвенное наблюдение, хотя оно основано скорее на публикуемых комментариях и редакционных статьях, чем на освещении новостей. В любом случае, правые имеют основания жаловаться, что их часть информационного спектра значительно уже и не соответствует сегменту предположительной аудитории. Кроме того, в последнее время участилась практика отказа приглашенным консервативным знаменитостям в праве выступить в том или ином университете или колледже, обычно под давлением студентов — это по данным все той же либеральной прессы, хотя более детальная статистика утверждает, что вполне достается и левым. Иными словами, жалобы на ущемление левых взглядов не обязательно объективны. Но это на самом деле не главное из возражений, которые я хочу здесь привести.
Как правило сторонники ограничения сферы действия Первой поправки ссылаются на законодательства ряда европейских государств, где запрещены некоторые высказывания — например, отрицание Холокоста или антисемитизм. В отличие от США, где значительная часть законодательства основана на так называемом прецедентном праве, в Европе преобладает гражданское право, в котором каждый закон самодостаточен: запрет так запрет. В прецедентном праве суд, единожды вынесший решение об ограничении свободы слова, будет обязан в дальнейшем принимать это к сведению при вынесении дальнейших решений — то есть вполне может расширить такой запрет на любое другое высказывание, которое сочтет экстремистским. Суд обязан обнажать логику своего постановления. А судьи, как показывает практика, бывают самых различных взглядов.
Коль скоро на то пошло, легко указать на главный дефект такого подхода: с какой стати запрещать исключительно правый экстремизм с его символикой, в то время как серпы с молотами или красные звезды вызывают у многих не меньшее отторжение? В конце концов, в США живут миллионы людей, пострадавших от коммунистических экспериментов. То обстоятельство, что у крайне левых риторика традиционно инклюзивнее, чем у крайне правых, не меняет факта, что оба исторических эксперимента одинаково пропитали землю кровью.
Абсолютизм Первой поправки, на который пеняют недовольные — фактически главная ее черта, а в глазах большинства ее сторонников — главное достоинство. Если от него избавиться, ничто не будет препятствовать дрейфу толкований, и те, кто требует заткнуть рот своим противникам, рискуют обнаружить себя в таком же наморднике. И уж коли на то пошло, имеет смысл взглянуть на реальный эффект европейских ограничений. Фактически они стреноживают лишь немногих сбившихся с пути горе-историков, с минимальным эффектом на реальных наследников нацизма, которым достаточно лишь слегка изменить символику, подретушировать свастику или заменить имя фюрера нумерологическим шифром — это не мешает им понимать друг друга, а нам самим — лишь в том случае, если мы согласны делать вид, что не понимаем.
Что касается уровня антисемитизма, то в Европе, несмотря на все законодательные запреты, он сегодня заметно выше, чем в США. Простой взгляд назад, на ту историю, которая пока не запрещена, дает незаменимые уроки. Большевики в России, несмотря на свое название, были меньшинством, их партия — нелегальной, а их пресса была под запретом. Но в конечном счете именно они захватили власть в стране, со всеми несмываемыми последствиями. Опасности, в той мере, в какой она реальна, лучше смотреть в глаза, а не занавешивать ее стыдливой ширмой.
Отцы-основатели США, при всей тогдашней ограниченности их кругозора, прекрасно знали, что делали, формулируя Первую поправку с предельным лаконизмом и сгрузив в нее фактически полный перечень гражданских свобод. Они не просто пребывали в неведении относительно групповых интересов в обществе, которым еще только предстояло сформироваться — они игнорировали их вполне сознательно. Эта декларация прав адресована исключительно индивиду и призвана защитить его в первую очередь от мощи государства, но также и от давления того или иного большинства, вне зависимости от того, насколько благонамеренным оно себя полагает.
Завершить это, в общем-то, грустное наблюдение, я хотел бы цитатой из американского писателя Джонатана Рауха, который в дискуссии по аналогичному поводу сказал: «подавлять неправильные и пронизанные ненавистью высказывания — все равно, что избавиться от всемирного потепления, разбив термометр. Корень проблемы — в страхе, невежестве и ненависти, и исправлять тут надо людей».
