В русском языке с древних времен существует слово «обаяние» — когда-то оно означало обретение некоторой власти над третьим лицом с помощью прямого колдовства, как и его приблизительный синоним «очарование», но сегодня мы пользуемся им исключительно в переносном смысле, для описания чьей-то притягательности, недостаточно объяснимой содержанием речи и поведением данного человека.
В немецком языке, который я, впрочем, не очень хорошо знаю, синонимические ряды наверняка не короче русских, но когда известному социологу Максу Веберу потребовался термин, обозначающий аналогичный атрибут в политическом контексте, он выбрал греческое слово «харизма», в котором изначальный магический смысл в ту пору еще не стерся, — оно обозначает притягательность, свойственную богам или исключительным людям, которых боги наделили этим качеством. Харизма по Веберу — один из источников политического авторитета, в числе которых он различает еще два, традицию и закон. Традиционное общество устроено так, а не иначе, потому, что всегда было так устроено, и мысль о переменах просто не приходит никому в голову — например, как в Древнем Египте на протяжении тысячелетий, хотя и с некоторыми перебоями. Что касается власти закона, то тут особых объяснений не надо — только не следует путать ее с демократией западного образца, которая реально сложилась лишь в XX веке, тогда как правовые государства предшествовали ей как минимум на столетие, а частично правовые — и намного больше.
Исторические примеры харизматических персонажей до недавних пор были непосредственно связаны с религией — таковы Моисей, Будда, Иисус и Мухаммед, хотя прямое отношение к политике имели только первый и последний. Ближе к нашему времени харизма стала в основном светским инструментом. В глазах своих последователей харизматический лидер обладает некими исключительными качествами, порой чуть ли не сверхчеловеческими, этими последователями обычно движет не холодный расчет, а такие чувства как энтузиазм и отчаяние, надежда и ненависть. Харизма в современных условиях противостоит рационализму и бюрократии, ее поклонники представляют собой не столько электорат, сколько общину (по Веберу Gemeinde) с ее общинными отношениями (Vergemeinschaftung), отторгающими рационалистов. Бюрократическая структура воспринимается как нечто, подлежащее сокрушению.
Когда речь заходит о наиболее ярком примере харизматического лидера в наше время, первым приходит в голову тот, о ком Вебер еще не имел понятия, поскольку умер задолго до его прихода к власти: Адольф Гитлер. Большинство из нас, уроженцев стран, победивших в войне, но также и побежденных, выросло с карикатурным образом фюрера, который культивировали не только художественные, но и документальные фильмы с помощью субъективного монтажа: площадной фигляр, доводящий толпы до истерики. Но Германия накануне нацизма все же не была Северной Кореей, и сам факт такого возбуждения толпы должен бы заставлять задумываться: в конце концов, мы сами, регулярно сгоняемые на майские или ноябрьские демонстрации, в истерику никак не впадали — ничего подобного «Триумфу воли» Лени Рифеншталь на нашем материале снять не получилось бы. Гитлер, конечно же, был одним из ярких примеров харизматического политического деятеля, апеллирующего к населению через баррикады социальных институтов — «поверх барьеров», если воспользоваться формулой Бориса Пастернака.
Сама история прихода Гитлера к власти хорошо иллюстрирует некоторые особенности подобной смены социальных формаций в условиях демократического и правового общества, пусть и в момент его кризиса — особенности, которые, может быть, ускользнули от взгляда Вебера просто потому, что у него перед глазами еще не было веских иллюстративных примеров. К моменту назначения Гитлера канцлером национал-социалистическая партия имела около трети поданных на выборах голосов и даже утратила их часть по сравнению с прошлым пиком. Тем не менее, правые силы истеблишмента решили, что малообразованный и неискушенный демагог будет легко управляемым инструментом реализации их собственных планов — подавления левых партий, социалистов и коммунистов. Замысел оказался слишком успешным: Гитлер немедленно вышел на собственную траекторию, а многие из поддержавших его правых сами пали жертвами репрессий.
В сегодняшнем контексте очень трудно сравнивать кого-либо с Гитлером, поскольку это уже заезженный мем и воспринимается просто как ругань. Но для целей данного анализа такого сравнения не избежать, и речь пойдет, конечно же, о Дональде Трампе. В силу особенностей американской избирательной системы он набрал большинство голосов выборщиков, но последние опросы показывают, что процент самых несгибаемых его сторонников, то, что называют core electorate, составляет, по разным параметрам, от 20 до 34. Для всех остальных говорить о какой-либо харизме в его случае более чем странно — его речь крайне бедна, почти лишена грамматики и состоит в основном из абстрактных лозунгов: «очистить болото», «красивая стена», «лживые новости» и «сделаем Америку снова замечательной». Лозунги, тем не менее, прекрасно делают свое дело, устанавливая и укрепляя связи с целевой аудиторией, которую Трамп в своих поездках, как, например, недавно в Аризоне, постоянно культивирует и поощряет. В конце концов, харизма по Веберу — это не личное универсальное обаяние, а эмоциональные связи, скрепы если угодно, между вождем и его Gemeinde, что в случае Трампа отрицать трудно — за эти толпы скандирующих поклонников, которые воспринимают глоссолалию как откровение, какой-нибудь Буш-младший отдал бы многое. Прожектор харизмы Трампа, высвечивающий этих поклонников из массы населения, достаточно узок, но его эффективность оспорить трудно.
Другая очевидная параллель — роль истеблишмента. Большинство республиканцев, нередко зажимая нос, в конечном счете решили сделать ставку на кандидата, чья программа, пусть и весьма туманная, резко расходилась с их собственной: чего стоит одна только его оппозиция свободе торговли, глобализации, а также явные симпатии внесистемным белым националистам. Расчет был на то, что неопытного президента удастся эффективно нейтрализовать и он будет послушно подписывать законопроекты, предлагаемые республиканским большинством в обеих палатах. Получилось, как легко увидеть, далеко не так: президент упорствует, повестка Конгресса — в тупике. Цугцванг очевиден: казалось бы, республиканцы могли бы общими усилиями с демократами (которые в этом пункте охотно пойдут навстречу) легко добиться отстранения Трампа от должности. Президентскую должность в этом случае занял бы вице-президент Майк Пенс, чьи взгляды во многом совпадают со взглядами правого крыла республиканцев. Вот только упомянутая харизма у него начисто отсутствует, и вряд ли Gemeinde Трампа воспримет его как адекватную замену. Именно поэтому, несмотря на отдельные возмущенные голоса, республиканский истеблишмент все еще держится за Трампа, а фактически взят им в плен. Оседлавшему тигра очень трудно спешиться.
Веберовскую теорию харизмы не очень сложно истолковать в том смысле, что бывают кризисные времена, когда без харизматического вождя просто не обойтись. В этой связи марксистский философ Дьердь Лукач даже обвинял его в протофашизме, хотя можно копнуть и глубже: какой-нибудь Макиавелли еще лучше вписывается в роль подозреваемого, а фашизм — не синоним харизматическому правлению; Франсиско Франко, например, ни в какой харизме не уличен. Но опасность, которую представляет собой такой способ правления, попирающий не только традицию, но и закон, тем не менее очевидна.
Вебер, в отличие от Маркса, не выдавал свои социальные теории за единственно «научные», он был осторожнее в этом смысле и больше ориентировался на эмпирику, но если полагать эти теории верными, то харизматический вождь, у которого возникают серьезные трудности с выполнением обещаний, неизбежно теряет свое обаяние в глазах Gemeinde и сходит с политической арены. Некоторые из нас сейчас живут как раз ожиданием такого момента. И однако, повреждения социальной ткани, которые ему удалось причинить, сами собой не зарастают, что открывает путь дальнейшим вспышкам волюнтаризма (термин, примененный в свое время к правлению уже свергнутого Никиты Хрущева).
Тут невольно взгляд обращается на недавнюю российскую историю: по крайней мере в первое пост-перестроечное десятилетие предпочтение харизмы перед неведомой властью закона было остро очевидным, излияния любви в адрес лидирующего кандидата (в ту пору, в основном, Бориса Ельцина), в противоположность сопоставлению предвыборных программ, преобладали не только среди голосов «улицы», но и в мнениях комментаторов. Да и потом, рассуждая о желанной смене режима, многие указывали на отсутствие мощного и авторитетного кандидата в лидеры, а следовательно и на нереальность такой смены. Более того, когда к власти пришел Владимир Путин, человек, вроде бы никакой харизмой не отмеченный («маленький человечек в начищенных туфлях», как охарактеризовал его один западный комментатор) и тщетно имитирующий ее погоней за журавлями и щуками, излияний восторга поначалу тоже вполне хватало, люди пытались принимать его не за то, чем он является, а за то, в чем они видят выход. Потому что харизма обещает незамедлительный бросок в нирвану, тогда как кропотливое возведение комплекса законов и правил — слишком скучная перспектива.
