Вообразим на минуту два государства, во многом идентичные по конституционному устройству, включающему в себя систему выборов, структуру всех трех ветвей власти и разделение полномочий между ними. Разница между ними заключается в том, что в одном все законы соблюдаются более-менее неукоснительно, тогда как в другом их нередко игнорируют, порой даже радикально. Одно из них большей частью процветает, другое то пытается подняться с колен, то обратно на них обрушивается — нет, приза за отгадку не будет.
Вопрос ведь, собственно, не о том, чем эти государства друг от друга отличаются, а почему. Что заставляет одних относиться к закону как к непреложному факту, а других — как к фикции и декорации? И нет, под вторым государством я не подразумеваю обязательно Россию — не надо валить на нее все шишки, тут скорее какие-нибудь Филиппины, но вот первое — все-таки Соединенные Штаты, по крайней мере на текущий момент, потому что будущее теперь поставлено под сомнение.
Но вот интересное наблюдение. Избрание Дональда Трампа в президенты заметно подорвало международный престиж страны, и у значительной части ее населения возникли немалые сомнения относительно ее будущего. А между тем, никаких бесспорных нарушений законов пока не было, и конституционная система сдержек и противовесов до сих пор работает без перебоев.
За два с лишним века истории США в Белом Доме побывало немало президентов, далеких от нравственного и гражданского идеала — в конце концов, кандидатов выбирают из числа нашего брата (и сестры), а не импортируют со снежных вершин Гималаев. Но есть, как говорится, нюанс. Вот как характеризует нынешнего обитателя Овального кабинета Джек Голдсмит в статье, опубликованной в последнем номере журнала Atlantic: «Трамп — чудовище Франкенштейна, сочетание худших атрибутов президентов прошлого: бешенство Эндрю Джексона, расизм Милларда Филмора, некомпетентность и злоба Джеймса Бьюкенена, склонность к самовозвеличиванию Теодора Рузвельта, паранойя, неуверенность и безразличие к закону Ричарда Никсона, а также отсутствие самоконтроля и рефлекторная лживость Билла Клинтона». Достается, как видите, многим, но Дональд Трамп даже в этом грустном перечне умеет выделиться.
Статья Голдсмита — о том, удастся ли Трампу подорвать институт президентства, и тут нельзя не вспомнить, сколько времени и усилий ушло на реставрацию этого института после правления Никсона, сколько было проведено бесконечных слушаний в Конгрессе и принято охранительных законов. Составители американской Конституции, по словам автора, опасались, что президентскую должность может занять человек с тенденцией к узурпации власти, и поэтому всячески избегали наделять ее излишними полномочиями. С другой стороны, она была как бы спроектирована под Джорджа Вашингтона, которого составители в такой тенденции не подозревали, и поэтому структура исполнительной власти была разработана не особенно детально. Подразумевалось, что Конгресс, с его более представительной властью и широкими прерогативами, будет достаточной сдерживающей силой, и на протяжении большей части его истории так оно и было. Но с нарастанием поляризации и неспособности двух ведущих партий приходить к компромиссу контроль ослабевает — и не при Трампе это началось, как минимум при двух его предшественниках.
Если оглянуться на предвыборные обещания и лозунги Дональда Трампа, многие из них вступали в прямой конфликт с законом: он неоднократно выделял отдельные группы населения в качестве объекта неприязни и даже ненависти, он выражал презрение к свободе слова, поносил прессу и судебные органы, обещал упрятать в тюрьму оппонентов и подстрекал своих сторонников к прямому насилию — поведение, беспрецедентное за последние как минимум полстолетия. И однако, как легко увидеть, ничего из того, что произошло за эти 9 месяцев, не преступило черту закона — каждый раз, когда возникала такая опасность, вмешивался либо суд, либо даже Конгресс, где у президента большинство в обеих палатах. Есть, конечно, поступки, внушающие сильное сомнение, вроде увольнения директора ФБР по подозрительным мотивам или получение прибылей благодаря должности, но в их легальности еще предстоит разобраться. Есть ли вообще основания опасаться подрыва каких-либо основ?
Главное отличие Трампа от его предшественников заключается, по мнению Голдсмита, в его поведении, а не в результатах этого поведения. Наиболее очевидное отклонение — беззастенчивая ложь без боязни быть изобличенным через пару минут в СМИ, поскольку сторонникам внушается мысль, что это СМИ на самом деле лживые. Плюс ревнивое тщеславие, желание сорвать немедленную похвалу и злопамятность в отношении критиков. И к тому же демонстративное отсутствие принципов — то, что еще вчера преподносилось как краеугольный камень всей платформы, сегодня приносится в жертву сиюминутной выгоде, лишь бы в телевизоре похвалили, потому что при всей ненависти к СМИ похвалы принимаются от любой инстанции.
Наиболее принципиальные противники Трампа считают, что он подрывает фундаментальные институты американской демократии и ускоряет эрозию существующего государственного устройства. Но эти институты, защищать которые каждый новый президент присягает в день инаугурации, пока что работают достаточно бесперебойно, никакой поломки не замечено: суды выносят решения и приговоры, Конгресс пресекает все попытки сближения с Россией и даже министерство юстиции, формально подмятое Белым Домом, сумело назначить независимого следователя, который пристально к этому дому присматривается. Судя по всему, считает Голдсмит, со сменой главы исполнительной власти институты буду вполне в состоянии зализать нанесенные им раны.
И однако, либерально-демократическое общество состоит не из одних институтов, существует также понятие нормы. Институт — это орган государства с его сложившимся карательным аппаратом, который наказывает за отклонения, то есть прямые нарушения закона. Норма таким аппаратом не располагает, тут контроль осуществляет само общество. Никакой закон не может обязать нас соблюдать правила цивильности и толерантности, если они не впечатаны в нашу социальную генетику. И именно этот импринтинг, с точки зрения Голдсмита, может пасть жертвой Президента Трампа. Не то чтобы его предшественники не вели себя подобным образом, но Трамп, если судить по приведенному выше списку, стал средоточием всех прежних девиаций. И, выражаясь бесхитростным повседневным языком, отныне в нашей жизни хамства будет значительно больше.
Надо сказать, что статья Голдсмита оставляет впечатление некоторой недописанности: так ли уж велик этот вред? Ведь если скелет, то есть государственное устройство, в целом не поврежден, разве нет оснований надеяться, что мускулы тоже со временем нарастут вновь? В конце концов, речь ведь идет, как отмечает сам автор, всего лишь о дефиците благотворного лицемерия со стороны нынешнего президента, которое, конечно, неотъемлемая часть любого политического процесса: мы не говорим с электоратом о своих симпатиях и антипатиях начистоту — подобно тому, как мы не говорим в лицо друзьям об их очевидных для нас недостатках.
Вот тут как раз полезно вспомнить о параллели с Филиппинами, с которой я начал. Конституцию для них писали американцы, когда после войны предоставили независимость бывшей колонии, и эта конституция была во многом копией американской. То есть институты примерно те же, вот только нормы, как оказалось, не так просто импортировать. Новейшая история Филиппин, в том числе многолетняя диктатура Фердинанда Маркоса и склонность нынешнего президента Родриго Дютерте к массовым внесудебным убийствам, показывает, что иногда мускулы вовсе не нарастают на кости самопроизвольно.
Другой пример приводит известный американский политический комментатор Фарид Закария в интервью информационному сайту Vox. Конституцию для Ирака писали лучшие специалисты-правоведы из США, и выборы, которые были проведены после этого, были вполне демократическими. Но оказалось, что за привнесением институтов нормы автоматически не следуют. Вместо демократического союзника на Ближнем Востоке США получили скорее союзника Ирана, возможный мост между Ираном и ливанской организацией «Хезболла», которую многие считают террористической — то есть угрозу безопасности Израиля и ряда арабских государств. Население Ирака состоит как минимум из трех не слишком дружественных между собой популяций: мусульман-шиитов, суннитов и курдов, и ожидать, что общие нормы сложатся в течение каких-нибудь десяти лет, наивно, тогда как тех же десяти лет может хватить для распада государства.
Двадцать лет назад именно Закария ввел в обиход термин «нелиберальная демократия» — то есть такая, в которой присутствуют все внешние признаки демократического государства, в первую очередь свободные выборы, но где политики игнорируют модели либерального поведения. В нынешних терминах это как раз легко переформулируется как наличие институтов в отсутствие норм. Такое политическое устройство недолговечно, и примеров его трансформации в либеральную демократию мы пока не знаем. Зато хорошо известны обратные, их только добавилось: демократические выборы после революции в Египте привели к власти правительство, которое считало себя вправе навязывать свою радикальную программу всему населению в целом и в скором времени было свергнуто с одобрения большинства.
Иными словами, нормы, вернее их отсутствие или отмирание, имеют свойство компрометировать институты, а те, кто занимается снятием штукатурки и архитектурных излишеств, рискуют задеть цемент и несущие конструкции. Нам пока трудно судить, насколько население США реально расслоилось на две популяции с несовместимыми нормами, а скорее даже на три, как показывает мой скромный опыт: малосостоятельное белое население с ограниченными возможностями для карьерного роста, симпатизирующее расизму; радикальное левое крыло с его агрессивной политкорректностью, атакующее в первую очередь своих вчерашних либеральных союзников; и самих этих незадачливых союзников, стиснутых с обеих сторон двумя лопастями экстремизма. Но если эти водоразделы затвердеют, институты тоже может постигнуть судьба норм.
