Точно так же, как внутренние хворобы организма проявляются иногда на поверхности в виде сыпи, прыщей или разноцветных пятен, подспудная, иногда затихающая, иногда обостряющаяся холодная гражданская война принимает формы символических сражений вокруг всевозможных топонимических сюжетов, связанных с наименованиями и переименованиями улиц, площадей, городов, а так же вокруг памятников и монументов.
Вот услышал я на днях, что в столице собираются установить памятник Солженицыну. Ну, казалось бы… Так нет, оказывается, коммунисты, которые сидят в гордуме, — против.
Почему? Да потому что, видите ли, «может усугубиться и без того заметный раскол в обществе». И потому что «народ не примет». А вот появление на площадях городов железных феликсов, мраморных ильичей и гранитных генералиссимусов народ, разумеется, примет, поймет и одобрит.
Не только коммунисты имеют обыкновение отождествлять себя с «народом», что бы в их представлении это затертое до неузнаваемости слово ни означало.
Иногда и художники, особенно художники-монументалисты, особенно те их них, кто осчастливлен государственными заказами, отбиваясь от злобных нападок различных «критиканов, которым вечно все не нравится», всегда суют им под нос «мнение народа».
Вот и автор новенького монумента автору старого «калашникова» в ответ на различные не самые восторженные отзывы по поводу своего вдохновенного творения заявил, что «работу профессионалов не должны судить дилетанты».
Независимо от того, правомочно ли в принципе такое суждение, из него в разные стороны неопрятно торчат грубые белые нитки. В том смысле, что когда «дилетанты» бранят твое произведение, то они, разумеется, дилетанты, а кто же еще. А если они же, но хвалят, то они уже никакие не дилетанты, а, прямо скажем, народ.
Это явление совсем не новое. Когда-то давно я шел мимо Манежа, где проходила в те дни выставка Ильи Глазунова. Стояла довольно большая очередь. Казалось бы, сам факт длинной, опоясывающей здание очереди уже свидетельствовал об успехе художника.
Но нет. Самым идейным из поклонников не давало покоя то возмутительное обстоятельство, что это искусство нравилось далеко не всем. А некоторые свое отношение даже и высказывали вслух.
Поэтому я не слишком удивился, увидев в руках одного из стоявших в очереди мужчин среднего возраста небольшой самодельный плакатик с надписью: «Кому не по нраву творчество Ильи Глазунова, тот не русский».
Я как филолог первым, конечно, делом заметил это самое «не по нраву» как бессознательный (а, может, и сознательный, кто его знает) признак не явной, но определенной «почвенности» и прочей «исконности».
Что же касается предложенного автором плаката теста на «русскость», то надо сказать, что среди прочих — один другого причудливей — этот показался еще даже и не самым нелепым.
Теперь вот тестом, но уже теперь на всяческий «патриотизм», служат многочисленные монументальные изделия — один другого страшней, причем во всех смыслах этого слова, включая и буквальный.
Включая и эстетический.
Хотя кого это волнует кроме горстки вечно всем недовольных эстетствующих горожан.
Ну, и ладно. А вот, как уже было сказано, народ, особенно народ в лице руководства Военно-исторического общества, очень даже доволен.
Вот и главный руководитель этого общества, по странному стечению обстоятельств являющийся еще и министром культуры и в силу этого причудливого совмещения мало совместимых функций вынужденный все время к штыку приравнивать перо, а в вольтеры повсеместно назначать фельдфебелей, высказался в том духе, что автомат Калашникова — это «культурный бренд России».
С точки зрения отечественной культуры, где до сих было принято считать если не «брендами», то по крайней мере символами упомянутой культуры разных там пушкиных-толстых-достоевских-чеховых-чайковских-малевичей-рахманиновых-шостаковичей, это конечно, звучит несколько экстравагантно.
А вот с точки зрения Военно-исторического общества — в самый раз.
Насчет того, чтобы прямо вот «культурным» брендом, то это министр, конечно, загнул. Но каким-то брендом этот «калаш» для кого-то безусловно является. И не обязательно брендом России. Изображение «калашникова» можно обнаружить в некоторых гербах некоторых африканских государств.
Уродство, притворяющееся красотой, всегда агрессивно. Бездарность, прикрывающаяся патриотическими чувствами, всегда агрессивна. Гигантомания, имитирующая величавость, всегда агрессивна. А уродство, бездарность и нелепая гигантомания, вооруженные орудиями убийства, агрессивнее в много раз.
Впрочем, именно эта агрессивность как раз и «по нраву» ее заказчикам. Именно она и является в их представлении такой истиной, таким добром и такой красотой, каковые в совокупности образуют все то, что у них там называется патриотизмом.
Это печально, конечно. Но еще печальнее явленный миру кругозор министра, министра не чего-нибудь, а буквально министра культуры, руки которого при слове «культура» тянутся, не к скрипке, например, не к кисточке и краскам, и не к перу, которое в свою очередь тянется к бумаге, а к автомату Калашникова.
Очень злые языки уже давно распространяют зловредные слухи о том, что авторство того, чьим именем названо прославленное стреляющее изделие, примерно такого же свойства, что и диссертация министра культуры. С той, разумеется, разницей, что в отличие от министерской диссертации автомат этот — изобрели ли его или попросту стырили — все-таки стреляет и, судя по всему, неплохо.
Так это или иначе, но к обсуждаемой проблеме это прямого отношения не имеет.
А имеет к ней отношение то, что в центре столицы современного цивилизованного государства, каковым считает себя российское государство, поставлен памятник орудию уничтожения.
И не надо говорить, что это памятник конструктору. Это памятник автомату. И это понятно и видно невооруженным глазом.
И не надо говорить, что без оружия наша страна не смогла бы одолеть напавшего на нее врага.
Не надо. «Калашников» в силу своей относительной молодости никак не годится в символы освободительной войны 1941–1945 годов. Не надо путать его, например, с «катюшей». Его тогда попросту не было.
А если он и является символом, то символом совсем другого — захватнических или междоусобных войн, а также военных переворотов и пиратских нападений, какими столь изобилен послевоенный мир.
Такой вот «культурный бренд», который в мире в значительно большей степени ассоциируется с Камбоджей, Мозамбиком, Сомали и Гватемалой, чем с загадочной русской душой.
Весь этот монументально-пропагандистский сюжет, сопровождающийся к тому же какими-то нелепыми, в духе нынешних бездарных времен, скандалами, есть наглядная и практически буквальная материализация старого, но вечно актуального, мудрого анекдота о том, что за что бы ни взялись, что бы ни задумали, все время получается исключительно автомат Калашникова.
Что ж поделаешь — мы уже некоторое время живем внутри анекдота. И вроде бы мы уж давно знаем об этом, а всякий раз удивляемся.
Впрочем, правильно делаем, что удивляемся. Это признак жизни все-таки.
