В иной шутке юмор перевешивает смысл. Что значит например вот такая, вполне расхожая: оптимист утверждает, что стакан наполовину полон, а пессимист — что он наполовину пуст? Афоризм был бы куда глубже, если бы речь шла не о статичном состоянии, а о процессе, то есть если бы стакан наполняли или выливали из него. Но тогда, конечно, весь юмор испаряется, потому что ни о каком оптимизме или пессимизме тут речи быть не может — просто о факте. Этим приемом мы, однако, нередко пользуемся в описании той или иной ситуации, вырезая стоп-кадр из процесса и вынося на его основании оптимистические или пессимистические суждения.
На прошлой неделе политолог Екатерина Шульман, выступая в программе «Статус» в эфире радио «Эхо Москвы», прокомментировала недавние выборы в Германии. На них, как известно, крайне правая партия AfD, «Альтернатива для Германии», не просто впервые прорвалась в бундестаг, но получила в нем целых 12,6%, то есть 94 места из 709. Шульман, однако, пояснила, что причин для чрезмерной паники нет. В демократическом государстве протестный электорат получил голос в органе власти для изъявления своих претензий, и это в принципе правильно: механизм сработал именно так, как задумано. Могло ведь быть хуже: в муляжах демократий оппозиционные партии тоже муляжи, их сочиняет партия власти, но после некоторого периода пустой парламентской болтовни электорат соображает, что его надули, и принимается искать клапан для спуска паров, не предусмотренный законом.
Кроме того, Шульман попыталась успокоить тех, кого взволновали результаты христианских демократов (SPD/CDU), якобы самые низкие за всю историю выборов в ФРГ, приведя контрпримеры из прошлого. Но здесь очевиден эффект «испорченного телефона», потому что на самом деле речь шла о совокупных результатах христианских демократов и социал-демократов, двух главных мейнстримных партий: 53,5% против 67,2 на предыдущих выборах — это действительно рекордно низкая цифра. При этом социал-демократы были настолько огорчены своими результатами, что заявили о нежелании возобновлять «большую коалицию» — уже одно это резко усложняет задачу Ангелы Меркель, которой предстоит вести переговоры с «зелеными» и либеральной FDP, чьи платформы в некоторых пунктах резко конфликтуют друг с другом. Но и утверждение о том, что протестные голоса лучше иметь в парламенте, чем на улице, к данному случаю не очень относятся, поскольку сотрудничать с AfD ни одна из ведущих партий не намерена, и роль крайне правых в бундестаге в лучшем случае сведется к сотрясению воздуха и попыткам обструкции, для которых улица зачастую является куда более удобной ареной.
Если попытаться рассмотреть события в их динамическом развитии, а не как вырезанный стоп-кадр, оснований даже для умеренного оптимизма мы не находим. Большинство комментаторов судило о будущем исходя из предвыборных опросов общественного мнения, которые оценивали шансы центра слишком высоко, а крайне правых рассматривали как досадную, но в принципе небольшую помеху. В таком виде предстоящие выборы выглядели продолжением отступления нативистской и ксенофобской волны в Европе, начало которой положила триумфальная победа Эмманюэля Макрона во Франции, и укреплением роли Меркель как главного оплота демократического либерализма в Европе в ее противостоянии, с одной стороны, агрессивной политике путинской России, а с другой — популизму и изоляционизму в США, которые персонифицирует Дональд Трамп. Эти ожидания теперь выглядят обманутыми, и речь идет о том, что Меркель, вполне возможно, будет вынуждена уйти в отставку до конца ее нынешнего срока. Кто бы ни занял ее место, уже не будет пользоваться нажитым ею авторитетом, а шансы Макрона полностью зависят от успеха задуманных им реформ — Франция имеет обыкновение душить подобные порывы в колыбели.
По словам Шульман, «партия «Альтернатива для Германии» ни по каким параметрам не является ни нацистской, ни какой-то особенно радикальной». Но это опять же вырезанный кадр со стаканом, к тому же сам по себе не бесспорный — она явно имеет в виду скаляр, а не вектор, как выразился бы математик, то есть не учитывает направления процесса. Если опять же попытаться немного развернуть динамику событий, выводы могут оказаться куда менее утешительными. Как ни относись к французскому Национальному Фронту, Марин Ле Пен, сменившая на посту партийного лидера своего саблезубого родителя, приложила немало усилий для обкатки слишком острых углов платформы, чтобы сделать ее более приемлемой для более широкого сегмента населения, вплоть до изгнания отца-основателя из рядов партии за некрасивые высказывания. Но если взглянуть на недолгую историю AfD, рост ее популярности явно связан с ее неуклонным дрейфом вправо. Она была основана в 2013 году гамбургским профессором экономики Берндом Луке на платформе евроскептицизма и в знак протеста против претензий к Германии со стороны балансирующих на грани банкротства южных стран Евросоюза, в первую очередь Греции, и заняла, как тогда казалась, вполне респектабельное место на правом фланге, но уже через два года Луке порвал с ней из-за растущей в ее рядах ксенофобии и симпатии к России. Партию возглавила более радикальная Фрауке Петри, но после нынешних выборов она неожиданно объявила, что намерена занять в бундестаге внепартийную позицию. Фактический лидер AfD Александр Гауланд шокировал многих соотечественников заявлением, что у Германии есть основания гордиться достижениями немецких солдат в двух мировых войнах. Бесспорные для немцев табу ниспровергаются чуть ли не в текущем порядке, и вообразить конструктивную роль для такой экстремистской платформы в бундестаге непросто.
И однако, Шульман, пытаясь удержаться на плоту оптимизма, отвергает идею о том, что экстремисты могут прийти к власти демократическим путем, повторяя известную версию о том, что в случае Гитлера это уж точно было не так. Тут для меня наступает момент покаяния: я, не задумываясь, тоже выступал, бывало, с подобным опровержением расхожего мнения, которое Шульман уподобляет шлакам и токсинам. Если присмотреться к событиям тщательнее, я, скорее всего, был неправ — Шульман тоже, и я позволю себе войти в подробности.
Вот прямая цитата из передачи: «То, что канцлер назначил [Гитлера] своим преемником, не имело в себе ничего демократического. Он, скажем так, встал на первую ступень прихода к власти путем попадания в парламент, но большинство в парламенте он получил, выгнав оттуда методом политического насилия депутатов-коммунистов и присвоив их мандаты себе». Здесь неверно все. Прежде всего, канцлер, Курт фон Шляйхер, не обладал правом назначать преемника, это входило в полномочия депутатов рейхстага, но процедура в любом случае была за пределами конституции — Гитлера назначил президент Пауль фон Гинденбург под давлением правых фракций. Но коммунисты и социалисты к этому моменту вполне себе в рейстаге заседали, вот только нацистская партия дважды получила на выборах большинство голосов: 37,3% в июле 1932 первого года и 33,1 в ноябре того же года (сравните оба эти результата с нынешними 33 процентами SPD/CDU) после того, как прежний состав был распущен — оба раза она оказалась крупнейшей фракцией в немецком парламенте. В следующем году, после поджога рейсхстага, Гитлер добился от Гинденбурга чрезвычайных диктаторских полномочий, а после смерти последнего пост президента был упразднен — это был несомненный конституционный переворот, но он был совершен уже при нацистском режиме. Так что непричастность демократии к восхождению фюрера — как минимум очень спорный тезис.
С чего бы мне, казалось, вступать в спор с Екатериной Шульман в то время, как более очевидных оппонентов хватает? Меня все чаще настораживают выступления в защиту демократии, которую в последние десятилетия фактически фетишизировали. В частности, согласно другому расхожему мнению, демократии никогда не начинают войн — чтобы в это поверить, надо, например, скрупулезно игнорировать всю историю США с середины позапрошлого века. Сегодня многие из нас, то есть из тех нас, кого я формально зачисляю в единомышленники, говорят о демократии, как если бы это была территория, которую достаточно однажды занять, и она уже наша. Вот расскажите это людям в Венгрии, в Польше, в Таиланде и на Филиппинах — про Ирак или Египет я уж скромно промолчу. Победу Дональда Трампа на последних выборах в США, если оставить в стороне возможное российское вмешательство, вполне можно рассматривать как демократическое торжество протестного электората, но кое-кому она может показаться сбоем системы сдержек и противовесов, задуманных отцами-основателями именно как антидемократические меры, нейтрализующие порывы большинства.
Никакая демократия не поможет, в том числе Европе и США, если в них распадется либеральный консенсус, согласие жить и давать жить другим, ощущение общности социальных целей при максимально допустимой автономии каждого. Нынешняя глобальная тенденция в этом смысле — как раз в неблагоприятную сторону, потому что стакан находится в процессе опорожнения. Партия Ангелы Меркель одержала в Германии победу, к которой как нельзя лучше подходит эпитет «Пиррова», и хотя Шульман отмечает тенденцию немецких комментаторов видеть ложку дегтя в каждой бочке меда, в данном случае это у них не дефект зрения. А когда в моем присутствии обсуждают демократию, я напряженно ожидаю эпитета «либеральная», в отсутствие которого становится понятно, что спор идет ни о чем. В конце концов, демократия — это всего лишь наименьший общий знаменатель, то, с чем все мы вместе миримся ввиду отсутствия лучшего примера социального устройства в истории, тогда как либерализм может быть реальной целью для каждого — или мишенью для ниспровержения, как демонстрируют некоторые из последних событий.
