У подруги юности была знаменитая тетка. То есть знаменитая не в том смысле, что ее узнавали на улице, а в том, что эта самая подруга постоянно рассказывала про эту самую тетку разные истории, одна другой причудливее и смешнее.
Тетка, судя по рассказам ее племянницы, была дама необычайно эксцентричная, при этом сокрушительно недотепистая и вообще по всем признакам являла собою тот человеческий типаж, который на языке идиш называется «шлимазл».
Тетка жила в одной из арбатских коммуналок, была одинока, много читала, много курила, была близорукой.
Из каких-то не вполне понятных соображений тетка не носила очки на улице, а поэтому постоянно попадала в разные истории, не всегда, кстати, смешные. То есть все равно смешные, но не вполне.
Так, например, она однажды во дворе собственного дома умудрилась попасть под лошадь. Откуда в конце 60-х годов взялась лошадь с телегой в арбатском дворе, совсем непонятно, но она там все же оказалась и оказалась, разумеется, главным образом для того, чтобы сбить с ног подслеповатую тетку. С одной стороны действительно смешно. С другой — перелом ключицы все-таки…
В другой раз тетка разглядела в газетном киоске три тома в ярко-зеленой суперобложке. «Беранже», — прочитала она и очень обрадовалась. «Сколько стоит?» — спросила она у киоскера, указав на внушительного вида тома. Цена ее приятно удивила, и она, конечно же, немедленно купила этот трехтомник, причем в двух экземплярах, имея в виду, что через несколько дней у ее школьной подруги день рождения, а вот, кстати, и отличный подарок.
Покупку она рассмотрела уже дома.
Ну, что сказать… Все уже, конечно, и сами догадались, что это был никакой не Беранже?
«Л.И. Брежнев!» — почему-то вслух прочитала тетка и невольно добавила к этому кое-что от себя лично. «Ленинским курсом! — прочитала она дальше. — Статьи и речи! В трех, видите ли, томах!»
Мы потом в нашем узком кругу довольно долго называли между собой этого верного ленинца именем старого французского поэта.
Тетка была, как было сказано выше, одинокой. Только она, книжный шкаф и старый вздорный кот, с которым тоже было связано много всяких историй, но я их не запомнил.
С книжками и с котом не очень-то поговоришь, а общаться с неинтеллигентными соседями ей и самой не особенно хотелось. Она была женщина гуманитарная, с высокими культурными запросами, работала корректором в каком-то издательстве, издававшем книги по химической технологии или что-то в таком роде. А замуж она не выходила по каким-то неизвестным причинам — во всяком случае сама она по мнению племянницы была вполне миловидной и неплохо сложенной для своих сорока с чем-то лет. К тому же, по обычаю того времени, была она неутомимой походницей.
Так вот, в рамках борьбы с одиночеством и в качестве лекарства от скуки она решила приобрести говорящего попугая. Кто-то посоветовал.
После невероятных усилий, с привлечением к этому делу родственников и знакомых, попугай с хорошей рекомендацией и с репутацией интересного и содержательного собеседника был приобретен. За ним, впрочем, пришлось ехать за город к какому-то нетрезвому и, по выражению тетки, «заросшему мехом» хмырю, но зато он — в смысле попугай — был победоносный красавец.
В этот раз тетку никто не надул. Попугай и правда оказался говорящим. Хотя выяснилось это не сразу.
Первое время он напряженно молчал, недобро косясь по сторонам и особенно тревожно и неприязненно — в сторону кота, что, в общем-то, можно понять.
Молчал он долго, и тетка уже обреченно решила, что «ну вот, опять». Но нет, он все же заговорил.
Сначала он с невозможной и отчасти обидной сварливостью произнес: «Жара как в Сахаре!» Из чего стало понятно, что он добрался до арбатской коммуналки прямо с острова Сокровищ. Тетка была в восторге и в нетерпеливом ожидании последующих «Пиастров! Пиастров! Пиастров!»
Никаких пиастров, впрочем, не последовало, а была повторена, — как бы на бис, — «Жара как в Сахаре!», но уже громче. Потом — еще громче. Потом — еще. Потом у солиста, видимо, сел голос, и он как-то обиженно замолчал. Вид при этом у него был такой, как будто он задумал какую-то подлянку. Что вскоре и подтвердилось.
Промолчав и промучив хозяйку больше двух часов, попугай вдруг оглушительно, так, что это явно было слышно всей квартире, завопил: «Пррринеси мне чаю, старрррая прррроститутка!»
Тетка сначала окаменела. Потом, слегка опомнившись, решила продемонстрировать городу и миру, что в ее комнате кроме нее находится именно попугай, а не кто-нибудь еще. Поэтому она — что было в узко практическом смысле вовсе ничем не мотивированно, — вышла вместе с клеткой на общую кухню, чтобы всем было видно, что да, попугай. А вы, мол, что подумали?
Через несколько дней стало окончательно ясно, что репертуар попугая ограничивается ровно двумя номерами — про жару в Сахаре и про чай.
С «Сахарой» тетка кое-как примирилась, а вот второе так и не научилась воспринимать как нечто нейтральное и не имеющее к ней непосредственного отношения.
Впрочем, эти экзистенциальные страдания длились не долго. Плотоядно вертевшийся в окрестностях клетки кот в один прекрасный момент все же изловчился и решил эту коммуникативную проблему окончательно и бесповоротно, причем самым радикальным образом.
Не хочется заканчивать на столь трагической ноте. Это во-первых. Во-вторых, условности жанра требуют хоть каких-то, если не философских и если не общественно-политических, то хотя бы житейских обобщений. Не говоря уже о так называемом информационном поводе.
Ну, повода-то точно нет, если, конечно, таковым не считать столь же непременную, сколь и труднообъяснимую потребность автора именно здесь и именно сейчас поделиться именно этим давним воспоминанием. Чем не повод? По-моему, вполне.
А что до обобщения, до так называемой морали, то попробуем вот так, например.
Если ты плохо видишь, носи очки, чтобы успеть вовремя разглядеть лошадь с телегой в собственном дворе и чтобы не приобрести случайно вместо чего-то нужного и полезного какую-нибудь дрянь.
Далее. Если тебе нужен собеседник, не заводи попугая — это только усугубит твое одиночество и твою печаль.
Как вам такая мораль? Годится?
