В чем разница между политикой и, скажем, наукой? Вопрос, конечно, может вызвать приступ сарказма: там, где нет ни малейшего сходства, говорить о разнице не имеет смысла. И однако, в данном случае она все же есть — при условии, что одно из направлений развития событий мы помечаем знаком плюс и договариваемся считать прогрессивным.
В науке такое направление очевидно: это расширение области наших знаний, по мере которого все прежние достижения либо включаются в новые как частные случаи, либо отбрасываются как заблуждения. Пример первого — законы Ньютона, второго — теория флогистона.
Устройство политики куда запутанней, и тем не менее мы хорошо отличаем более справедливое общество от менее справедливого по укорененности в нем гражданских прав и свобод. В этом плане мало кому придет в голову сравнивать Францию с Венесуэлой, а если и придет, это будет за чертой цинизма, обесценивающей любые сравнения. И вот как раз пример Венесуэлы может послужить ответом на заданный вопрос: права и свободы, этот эфемерный плод прогресса, можно легко потерять, в отличие от тех же законов Ньютона, хотя, в отличие от флогистона, мало у кого хватит наглости объявить их заблуждением — обычно отсутствие той или иной свободы объявляют возведением ее в более превосходную степень, но это мало кого обманывает. Иными словами, преимущества либерального государственного устройства не являются достижениями раз и навсегда, от которых можно отвлечься в борьбе за предполагаемые новые — это высоты, подлежащие непрерывной обороне. В то время как в физике любое достижение — напротив, объект неустанных и легитимных атак.
В любом случае речь никогда не идет о достигнутом идеале, на расхождение с которым любят указывать циники. Но эрозия правовой структуры, свидетелями которой мы неоднократно были на протяжении последних полутора десятилетий, наглядно демонстрирует, что эта структура возникает не раз и навсегда, а представляет собой лишь укрепленный пункт, нуждающийся в постоянной защите. После террористических атак в Париже в ноябре 2015 года во Франции было введено чрезвычайное положение, резко расширяющее полномочия государства за счет частной территории населения. Такие меры со стороны государства могут быть оправданными с точки зрения общественной безопасности при условии, что они снабжены точным сроком истечения: так оно и было во Франции, но с тех пор чрезвычайное положение неоднократно продлевалось, а совсем недавно парламент подавляющим большинством голосов принял антитеррористический закон, включающий в себя большинство прежних чрезвычайных мер, но уже не предусматривающий срока истечения: министр внутренних дел Жерар Колон преподносит его как «продолжительную меру против продолжительной угрозы». Ожидать, что в какой-то будущей точке времени парламент отменит его по собственной инициативе, нет смысла — подобные законы, позволяющие расширять контроль над населением, в принципе очень удобны для любого правительства, их отмена должна быть предметом заботы самих граждан и давления с их стороны, в то время как велика опасность просто привыкнуть к новому положению вещей.
Но это всего лишь соломинка в чужом глазу, тогда как реальная и беспрецедентная атака на самую фундаментальную из всех гражданских свобод была произведена в стране, которая до сих пор считалась цитаделью этих свобод. Президент США Дональд Трамп обвинил телекомпанию NBC в том, что она приписала ему слова, которых он не произносил — о необходимости десятикратного увеличения ядерного арсенала Америки. И дело даже не в том, что президент, судя по всему, солгал, не сморгнув, все уже привыкли к тому, что его слова сплошь и рядом резко расходятся с реальностью. В этом же выступлении Трамп фактически потребовал, чтобы у телекомпании была отобрана лицензия на вещание.
Президент вряд ли понимает, что такое лицензия, о которой он повел речь. NBC в любом случае такой лицензии не имеет, она выдается региональным телестанциям, некоторые из которых аффилиированы с NBC и распространяют ее материалы, и в любом случае лицензирующая инстанция не имеет права вмешиваться в свободу вещания. Но это как раз далеко не главная проблема, усматриваемая критиками в его демарше. Дело в том, что президент при вступлении в должность присягает охранять Конституцию, первая поправка к которой постулирует практически неограниченную свободу слова, в том числе и свободу — как бы это поделикатнее выразить — утверждений, имеющих мало общего с фактами, в чем и сам президент вполне преуспел. Если бы процесс импичмента обладал тем же автоматизмом, что и уголовное судопроизводство, нарушение присяги было бы несомненным к нему поводом. Но поскольку это процесс по преимуществу политический, остается, казалось бы, сидеть и ждать перемены ветра в Конгрессе.
Но такая пассивность со стороны электората может оказаться практически гарантией дальнейшего сноса структуры гражданского общества. Человек, сидящий на пороге своего дома и, в ожидании спасателей, с интересом наблюдающий за ходом разворачивающегося наводнения, может в следующую минуту оказаться в компании досок и балок, уносимых течением.
В книге «Свобода во времена террора», опубликованной семь лет назад, британский философ Энтони Грейлинг сетует на ослабление бдительности Запада в деле охраны гражданских свобод, и значительную часть вины возлагает на чрезмерную активность тогдашних правительств Великобритании и США в так называемой «войне с террором» — в первую очередь, на меры, инициированные президентом Джорджем Бушем-младшим после терактов 11 сентября 2001 года. Парадоксальным образом, недавно именно Буш, не называя имен, подверг резкой критике нынешнюю администрацию — в первую очередь за разжигание расовой, национальной и религиозной нетерпимости. Но комплекс гражданских свобод, включающий в себя свободу слова, вероисповедания и собраний, равенство, взаимную терпимость и демократию, не является произвольным набором, из которого при острой нужде можно исключить, хотя бы на время, тот или иной пункт, это комплекс неделим, и изъятие одного компонента наносит ущерб всем остальным. По словам Грейлинга, свобода слова в этом отношении является самой фундаментальной, поскольку «без нее никакие другие невозможны, ибо ни одну из других нельзя без нее ни практиковать, ни защищать».
Характерно, что одним из самых опасных посягательств на эту свободу Грейлинг считает попытку ввести в Великобритании обязательные биометрические удостоверения личности, в конечном счете провалившуюся. Отсутствие таких обязательных удостоверений, которые, как правило, каждый должен носить с собой и предъявлять по требованию правоохранительных органов — привилегия считанных стран (США в их числе), связанных с Соединенным Королевством в прошлом колониальными узами. Но в эпоху массового сбора данных и опознания по сетчатке и лицу, когда жизнь любого из нас легко считывается властью с электронных носителей, это преимущество все больше сводится на нет. Нас постепенно лишают права на молчание — одной из важнейших сфер применения все той же свободы слова.
Хотя книга вышла не так уж давно, легко увидеть, что Грейлинг писал в относительно вегетарианские времена. Свобода сегодня отступает также на территориях, где ее позиции никогда не были особенно прочными, но где существовала надежда на их укрепление, пока Соединенные Штаты возвышали голос в ее защиту — я имею в виду не сомнительную военную защиту, обернувшуюся фиаско в Ираке и Афганистане, а так называемую «мягкую силу», дипломатическое оружие убеждения. Нынешняя администрация США фактически объявила дипломатию игрой с нулевой суммой и свертывает политику продвижения либеральных ценностей на неосвоенных ими территориях. Государственный департамент, который традиционно был основным орудием «мягкой силы», сегодня сокращает свои операции: его штат заметно уменьшился, существующие вакансии не заполняются намеренно, а государственный секретарь Рекс Тиллерсон, один из самых некомпетентных и безынициативных из тех, кто занимал этот пост на памяти моего поколения, старательно избегает упоминания о правах и свободах в ходе своих выступлений и зарубежных визитов. Деспоты и диктаторы дышат свободнее.
Некоторые считают, что этот период дипломатического надира — временная ситуация, которую Конгресс нового состава и преемник Трампа вполне смогут исправить после того, как он покинет Белый Дом. На самом деле это вполне может оказаться попыткой вправить зубную пасту обратно в тюбик. Гражданские свободы и права — не просто институты, это практическая реализация ценностей общества, а ценности не прекращают своего действия на государственных границах: они универсальны и действуют таким образом, что чужая несвобода делает собственную уязвимой. Они, как и все в нашей скоротечной жизни, подвержены эрозии и, в отсутствие непрерывной реставрации, имеют срок истечения. Тут как раз уместна мораль из недавней истории одной не такой уж незнакомой страны. В начале 90-х, пусть в обстановке повсеместной анархии и произвола, россияне имели беспрецедентную свободу слова — в какой-то мере даже более широкую, чем в США, поскольку она не была ограничена судебным контролем. Но ее не озаботились воплотить в институтах, и в конечном счете и она сама, и все сопутствующие ей права остались коротким историческим эпизодом в памяти тех, кто был недолгим свидетелем.
