В известной сказке Диккенса «Рождественская песнь в прозе» автор не говорит нам, что сам Скрудж – воплощение одной важной и редкой добродетели: способности не лезть без спроса в чужие дела. Именно эта добродетель лежит в фундаменте либерального общества.
«Меня все это совершенно не касается, – сказал Скрудж. – Пусть каждый занимается своим делом».
«Дела! – вскричал призрак, снова заламывая руки. – Забота о ближнем – вот что должно было стать моим делом»[1].
I
На Рождество я обычно читаю дочери «Рождественскую песнь в прозе», и, как все добропорядочные родители, укоризненно качаю головой, когда Скрудж возмущается насчет того, что люди лезут не в свое дело, и, напротив, одобрительно киваю, когда призрак Марли напоминает нам, как важно заботиться о ближних. В дни этого праздника предупреждение Диккенса о том, что в либерально–капиталистической этике, основанной на личных интересах, не хватает чего–то очень важного, и что законченного эгоиста вроде Скруджа нельзя назвать полноценным человеком, кажется особенно актуальным. Эта мысль, конечно, знакома каждому: нам о ней напоминают постоянно, причем не только критики, но и сторонники либерального общества. Недавно я был на симпозиуме, чьи участники в целом сочувственно относились к принципам либерализма, но лейтмотивом всех выступлений была опасность, которую представляют эгоистические интересы для нравственности свободного общества. То есть, пусть и в философском контексте, речь шла о том же споре Скруджа с призраком Марли.
Мы, как правило, предполагаем, что вести себя подобно Скруджу – легче легкого, а то, что Марли, пусть и с запозданием, осознал необходимость заботы о ближних – это реальное и непростое достижение (ему, как вы помните, пришлось семь лет невидимым скитаться по земле в цепях), и потому оно является по–настоящему достойным похвалы. Поскольку сейчас у нас не рождественские дни, осмелюсь выступить с предложением пересмотреть наше восприятие этих двух позиций. На мой взгляд, люди как раз с легкостью необыкновенной превращают чужие дела в свои собственные, а вот заниматься своим делом и не лезть в дела других, напротив, ох как непросто, и именно это в свободном обществе должно быть признано добродетелью. Нигде эта истина не проявляется нагляднее, чем в нашем отношении к порнографии и сексуальным отношениям между взрослыми людьми по взаимному согласию. Если о чем–то можно точно сказать, что это не наше дело, так это о том, как другие люди в эти отношения вступают, какие снимки они делают, или рассматривают, или позируют для них, какие изображения они рисуют и выставляют на обозрение. Тем не менее, как показывает небольшой – и наверняка преходящий – фурор, произведенный фильмом «Народ против Ларри Флинта», многие, напротив, считают, что данный вопрос их касается самым непосредственным образом, и изобретают изощренные аргументы, пытаясь доказать, что это именно их (и наше общее) дело. Не хочу преуменьшать силу данного интуитивного побуждения. Более того, я убежден: во многих отношениях такое стремление интересоваться делами других свойственно самой человеческой природе. Но именно поэтому способность заниматься своим делом и не лезть в чужое должна быть признана важной добродетелью в свободном и плюралистическом обществе.
II
Среди критических замечаний, высказывавшихся в адрес либерального общества в течение последней сотни лет, непременно фигурируют возражения против его морального принципа «живи и давай жить другим». Джеймс Фицджеймс Стивен, критикуя трактат Джона Стюарта Милля «О свободе», отмечал: принцип, согласно которому «каждый человек имеет право доставлять себе удовольствие, если это не вредит его соседям», подрывает «все, что люди обычно подразумевают под нравственностью»[2]. С точки зрения консерваторов общественная мораль в первую очередь призвана обеспечить «добродетельность» граждан, а потому образ жизни каждого человека является делом всех остальных: поэтому они традиционно считают порнографию, проституцию и гомосексуализм признаком безнравственности. Лорд Девлин отмечал: «Гомосексуализм вызывает в обществе отвращение. В этой связи нам в первую очередь следует спокойно и беспристрастно ответить на такой вопрос: является ли он столь ужасным пороком, что одно его наличие уже оскорбительно. Если таково мнение общества, то я не вижу причин, по которым обществу следует отказать в праве искоренить это явление»[3].
От подобной реакции консерваторов на сексуальность и порнографию нельзя попросту отмахнуться. Мы все хотим, чтобы нас окружали «правильно мыслящие» люди, не находящие удовольствия в чтении всяческих непристойностей и не рассматривающих с вожделением снимки группового изнасилования, вроде тех, что публиковались во флинтовском журнале «Хастлер». Сама мысль, что подобные извращенцы могут быть членами того же общества, что и мы, не говоря уже о признании того, что с общественной точки зрения их поведение не менее легитимно, чем благочестие доброго католика, кажется шокирующей и абсурдной. Однако в этом случае следует добиться от консерваторов четкого ответа, что они имеют в виду, говоря «быть членами того же общества, что и мы». Достижение западного либерального общества состоит в том, что оно обеспечивает мирное сосуществование и сотрудничество с незнакомцами, иностранцами, безбожниками и – да – людьми с извращенной моралью. Подобное «великое общество»[4] предполагает наличие такой хрупкой – и редко встречающейся в истории человечества – добродетели, как способность сотрудничать с людьми, которые вам не нравятся. Общество же, о котором мечтают консерваторы, предполагает одинаковый образ жизни «порядочных» людей – которые не смеются над искренними убеждениями других и сами не ведут себя неприятным образом. Именно такого рода объединения мы наблюдаем на протяжении почти всей истории человечества, и неудивительно, что их характер представляется многим естественным – столь же естественным, как сплетни о «странностях» людей, недавно поселившихся с нами по соседству. Подобные сообщества с подозрением относятся к «посторонним»: для них само это слово означает в лучшем случае «чужак», а в худшем – «враг».
III
В этом же проявляется и радикальное отличие «великого» общества от «мультикультурного». Сторонники мультикультурного подхода признают, что мы живем в многообразном обществе, но настаивают: нам надо научиться ценить другие культуры и различия между нами. Делать это следует потому, говорят нам, что все они имеют ценность. Некоторые доходят даже до утверждения, что все культуры имеют равную ценность. Чарльз Тэйлор придерживается более осторожного подхода[5]. Правильное отношение к иной культуре, считает он, требует исходить из того, что она имеет равную ценность с вашей. При более тщательном анализе может выясниться, что это не так, однако первоначально мы должны предполагать, что другая культура равноценна нашей. Особенно критически Тэйлор относится к тем, кто проявляет равнодушие к ценности других культур. Таким образом, концепция мультикультурализма выглядит наиболее открытым подходом к различиям между нами, поскольку предусматривает стремление понять другие культуры и уважать их ценности. Из этого кто-то может сделать вывод, что мультикультурализм – это полная противоположность консерватизму. На деле, как ни странно, между ними есть немало общего. Ведь исходный пункт мультикультурализма, как и консерватизма, заключается в том, что мы должны жить среди тех, чей образ жизни мы одобряем и ценим. Однако это неизбежно ограничивает плюрализм в обществе: если мы способны, несмотря на все различия, ценить как европейскую, так и азиатскую литературу, то признавать равную ценность прозы, фото- и изображений, которые публикуются в журнале Ларри Флинта, мы все вряд ли согласимся. Так что они сразу же выводятся за скобки общества.
Нетрудно смириться с различиями, если вы признаете ценность их источника. Лютеранин-приверженец мультикультурализма способен ценить мать Терезу, Ганди, Спинозу или Маркса, но требовать от него, чтобы он ценил «Хастлер», было бы чересчур. Либеральное общество требует «жить и давать жить другим», даже если, по нашему мнению, образ жизни этих других полностью лишен какой-либо «социальной ценности». И это, несомненно, может показаться самым странным и противоестественным требованием на свете.
IV
Мы можем сосуществовать с «чужаками» и теми, кого считаем извращенцами, только в том случае, если перестанем считать, что их жизнь нас касается. Подобное самоограничение дается дорогой ценой, что отлично понимают современные сторонники «общинности». Некоторые сторонники «великого общества» утверждают, что в таком обществе человек может делать все, что хочет, если, как указывал Милль, это не вредит другим. Но это не так. Проекты и планы, требующие совместных усилий единомышленников, могут быть реализованы лишь в том случае, если эти единомышленники добровольно захотят в них участвовать, а значит такие планы часто терпят крах на самом первом этапе. Чтобы вести благочестивый образ жизни, надо быть членом сообщества верующих, в котором религия ценится, а греховность порицается. Но совсем другое дело – принадлежать к конгрегации, с чьим молитвенным домом по соседству находится притон сатанистов и кинотеатр, где крутят порнографические фильмы. Вместо благочестивого сообщества в вашем распоряжении оказывается по сути лишь «религиозный клуб».
Существование свободного общества возможно лишь тогда, когда люди не формулируют проектов, предусматривающих привлечение других участников без их согласия. А это значит, что разнообразие проектов, которые вы можете осуществлять в условиях свободного общества, ограничено – менее ограничено, чем в любом другом обществе, но все же небеспредельно. Либеральное общество может функционировать лишь в том случае, если я не считаю, что дела других – это мои дела, а признаю, что никто не обязан вести такой же образ жизни, как я, если я не могу апеллировать к его интересам, пусть и в самом широком смысле. Таким образом, в либеральном обществе образ жизни людей может меняться: из маленьких городков–спутников мегаполиса уезжает молодежь, а вашими соседями оказываются «яппи», разъезжающие на BMW, постоянно болтающие по мобильникам и читающие «Хастлер» (или «Плейбой» – там ведь бывают интересные интервью). Интуитивно мы в этом случае хотим «отстоять свой образ жизни», не позволяя другим жить по–другому или заставляя их жить как мы. У нас так и вертится на языке фраза: «Сообщество вправе защищать свой образ жизни». Однако подобная защита по определению означает, что мы требуем от других либо воспринять наш образ жизни, либо покинуть то место, где мы живем.
V
Пока что мы говорили об «общинном» инстинкте – в соответствии с которым, чтобы жить вместе, мы должны вмешиваться в дела других людей. Я высказал предположение, что при всей распространенности такого подхода и сегодня, он представляет собой атавистическое стремление, унаследованное из долиберальной эпохи. Другой вызов позиции Скруджа постулируется как порождение «постлиберализма». Многие критики либерализма, казалось бы, принимая на вооружение миллевский принцип о непричинении ущерба другим, пытаются доказать, что на самом деле он санкционирует вмешательство в чужие дела. Милль учит нас: то, что мы делаем, касается общества только если эти действия затрагивают других, и особенно наносят им вред[6]. И если «потребитель» (слово «читатель» в данном случае не подходит) «Хастлера» приобретает большую предрасположенность к изнасилованию или иному насилию по отношению к женщинам из–за того, что он увидел в журнале, возникает впечатление, что даже Милль согласился бы с тем, что его издание и распространение необходимо остановить. Когда другой человек видит или читает что-то, способное обернуться ущербом для меня, представляется, что вопрос о его «круге чтения» касается и меня. «Вопрос в каждом случае заключается в том, употребляются ли слова при таких обстоятельствах и носят ли такой характер, чтобы возникла непосредственная и явная опасность существенных негативных последствий...»[7].
Как мы знаем, большинство феминисток настаивает: просмотр порнографической продукции наносит вред женщинам, поскольку увеличивает вероятность насилия по отношению к ним со стороны мужчин. Либералы либо оспаривают само наличие подобной причинно-следственной связи, либо утверждают, что запретительные меры в этой области причинят еще больший вред. В подобной интерпретации данная проблема порождает прямо противоположные социологические тезисы. Однако, на мой взгляд, само это истолкование представляется ложным. В основе такого подхода к этому вопросу лежит упрощенная каузальная трактовка, согласно которой действия людей являются прямым следствием их мыслей и склада характера. Таким образом, получается: если ваши действия напрямую вытекают из ваших фантазий, желаний и характера, а то, что вы делаете по отношению ко мне, меня непосредственно затрагивает, значит ваши фантазии и желания тоже могут стать моим делом. Опасные мысли или порочный характер человека касается всех остальных, поскольку они превращают его в источник опасности для других. Ради самозащиты мы должны следить, чтобы другие вели себя добродетельно – а значит контролировать их мысли и образ жизни[8].
Свободное общество, толерантно относящееся к образу жизни, который некоторым кажется отвратительным, опрометчивым или противоестественным (кстати, феминисткам стоит вспомнить, что многие христиане-«фундаменталисты» считают их собственные идеи неприемлемыми и опасными) не может допускать подобной интерпретации действий человека. Функционирование «великого общества» основано на принципе нравственной самостоятельности людей в том смысле, что, независимо от собственных представлений о противоестественности или опрометчивости, они должны уважать «юридическое лицо» других людей, и справедливо привлекаться к моральной ответственности, если они не в состоянии этого делать. Если мой сосед обладает нравственной самостоятельностью, его опасные и отвратительные мысли, библиотека и коллекция видеокассет – это не мое дело, поскольку я ожидаю от него, что публично он будет воздерживаться от покушений на мой гражданский статус. Если это так, то даже несмотря на то, что некоторые категории людей (например, молодые мужчины), согласно статистическим данным, более склонны к совершению преступлений, или более склонны к совершению преступлений при определенных обстоятельствах (например, пролистав «Хастлер»), мы не должны стремиться к устранению коррелятов преступлений. Дело в том, что мы рассматриваем человека не как простой механизм, движимый собственными инстинктами или буйством гормонов, а как ответственного актора, не находящегося во власти каузальных сил, подталкивающих его в ту или иную сторону. Только если действия человека со всей очевидностью представляют собой продукт употребления наркотиков или психических расстройств, мы лишаем его статуса «актора» и расцениваем его действия как простой вектор каузальных сил.
Многим такая позиция может показаться возмутительной: если мы знаем, что существует корреляция между просмотром порнографической продукции и насилием, это несомненно должно быть основанием, чтобы «чтение» кем-то флинтовского журнала касалось не только его самого, но и нас всех. Однако нам хорошо известно, что насилие связано с возрастом и полом, и что уровень преступности среди разных расовых и религиозных групп в разных странах различается. Знаем мы также, что горожане более склонны к совершению убийств, чем сельские жители. Можно, наконец, с определенной долей уверенности предположить, что люди, читающие Ницше и Достоевского, с наибольшей вероятностью способны обрести приверженность асоциальным идеям. Однако свободное общество не судит об «опасности» людей, исходя из социальных категорий, и не навешивает каким–либо идеям ярлыки «особо опасных», а значит подлежащих запрету. Поэтому оно не считает частную жизнь определенных граждан своим делом на том основании, что у них в голове бродят опасные мысли: оно предполагает, что граждане должны обладать хотя бы минимальной нравственной самостоятельностью. Лишь находясь в окружении нравственно автономных акторов, я могу считать, что частная жизнь других меня не касается.
VI
Современные феминистки, например Кэтрин Маккиннон, выдвигают несколько иной тезис: порнография нарушает гражданские права женщин, распространяя представление о том, что они являются «низшими существами», которых мужчины вправе использовать для получения удовольствия[9]. Таким образом, если Ларри Флинт договаривается с женщиной, что за определенную цену она будет позировать для унизительного порнографического снимка, а мужчина по доброй воле купит экземпляр «Хастлера» с этой фотографией, это касается не только их троих. Это должно стать делом всех женщин, поскольку речь идет о распространении идеи о том, будто женщина – это «вещь, над которой можно господствовать и которую можно использовать», и соответственно, идеи об их юридическом неравноправии.
Однако здесь необходимо провести различие между двумя вопросами. Первый звучит так: являются ли представления других людей обо мне моим делом? В условиях «великого общества», когда мы сосуществуем с людьми, которые нам не нравятся, и которых мы оцениваем негативно, мы не имеем права требовать, чтобы о нас думали так, как нам хочется. Опять же мы видим резкое различие между либеральным и «мультикультурным» обществом. Идея мультикультурного общества предполагает, что мы все в состоянии ценить друг друга, а значит иметь друг о друге представления, которые можно не только уважать, но и поддерживать, или по крайней мере не отвергать. Однако в таком мультикультурном обществе нет места для христиан и сатанистов, реакционеров и коммунистов, расистов и либералов. В куда более открытом «великом обществе» мы имеем дело с конкуренцией представлений о том, чем мы занимаемся, кто мы такие, и что представляют собой группы, к которым мы принадлежим, по собственному мнению и по мнению других. Многие из этих представлений мы готовы оспорить, а некоторые вызывают у нас полное неприятие. Но открытое и мирное, основанное на сотрудничестве социальное сосуществование бок о бок с «чужаками» и иностранцами возможно только в том случае, если никто не предопределяет, как мы должны относиться друг к другу. То, что другие думают о группе, с которой я себя отождествляю – не мое дело, хотя эти представления зачастую будут вызывать у меня удивление и возмущение.
Однако феминистки выдвигают и другой тезис: просмотр и продажа порнографической продукции касаются всех женщин, поскольку пропагандируемое порнографией отношение к женщинам подрывает их общественный статус, а значит и их гражданские права. Если утверждения феминисток справедливы, «великое общество» просто невозможно: ведь они основаны на том, что человек не может быть юридически полноправным, когда многие другие члены общества относятся к нему негативно или пренебрежительно. Получается, что равноправным общество можно считать лишь в том случае, если мы все ценим друг друга и относимся друг к другу без пренебрежения. Но этот мультикультурный идеал осуществим только при условии, что мы ограничим круг «приемлемых» идей, не признавая тем самым равных прав за «нежелательными элементами» – теми, кто с пренебрежением относится к тем или иным категориям сограждан. Список таких нежелательных получится весьма обширным: расисты; женоненавистники; многие христиане-фундаменталисты; воинствующие атеисты; воинствующие ницшеанцы-вегетарианцы («ах вы, отвратительные пожиратели себе подобных!»); защитники прав животных («ах вы, негодяи, щеголяющие в мехах!»); противники абортов («ах вы, убийцы детей!»); сторонники права на аборты («ах вы, религиозные фанатики!»); противники огнестрельного оружия («вам бы только в людей стрелять!»); правые милитаристы; антипаписты; антисемиты; гомофобы; коммунисты; радикалы-экологи, считающие, что человеческая раса – хищники, губящие планету, а строители – слуги дьявола; лейбористы, считающие, что Либеральная партия – марионетка ЦРУ и эксплуататоров рабочего класса; члены Либеральной партии, считающие лейбористов орудием мирового коммунистического движения, рвущегося к мировому господству; безработные, обвиняющие во всех своих бедах «немытых иммигрантов, готовых трудиться за гроши»; австралийцы, считающие, что только патриот может иметь гражданство их любимой страны; люди, полагающие, что философы (или социологи) – это «яйцеголовые» бездельники, занимающиеся ерундой на деньги налогоплательщиков, и т.д. и т.п. Так или иначе каждая из перечисленных групп распространяет представления о других, которые эти другие считают оскорбительными или унизительными, и которые направлены на снижение социального статуса той или иной категории людей. Конечно, в масштабах общества в целом некоторые из этих нападок большого значения не имеют, но те, кому они адресованы, несомненно придерживаются иного мнения. И если группа «потребителей порнографии» достаточно многочисленна и влиятельна, чтобы быть способной подорвать социальный статус женщин, то немалая часть перечисленных выше групп тоже имеет достаточный вес, чтобы воздействовать на общественное положение своих излюбленных «мишеней». Однако существование свободного общества предполагает, что, несмотря на эти вызовы нашему мнению о самих себе, гражданское равенство тем не менее возможно. А это опять же возвращает нас к вопросу о минимальной (по крайней мере) нравственной самостоятельности. Если такая самостоятельность невозможна, или если мы живем в обществе, где большинство людей ее не достигло, тогда то, что мой сосед думает обо мне, станет моим делом, а регулирование его мыслей и мнений обо мне – моим легитимным требованием.
VII
Способность заниматься своим делом, не вмешиваясь в дела других – добродетель, которой непросто достичь. Необходима немалая самодисциплина, чтобы признать: мы должны жить в равных (с общественной точки зрения) условиях с теми, кто нам не нравится, и даже вызывает отвращение, кого мы никогда не включили бы в совместные проекты. Для этого нужно, чтобы в обществе была распространена минимальная нравственная самостоятельность, дающая нам достаточно высокую уверенность в том, что у других людей могут быть опасные мысли, но при этом они не станут совершать преступных действий, что они могут относиться к нам с пренебрежением, но при этом уважать наш гражданский статус. Консерваторы, «общинники», сторонники мультикультурного подхода и феминистки либо отвергают эту самодисциплину, либо настаивают, что необходимого для нее уровня нравственной самостоятельности достичь невозможно. Поэтому для них дела ближних, в том числе и тех, кто получает удовольствие от зачастую отвратительных картинок в «Хастлере» – это их дело. Учитывая, насколько трудно сказать себе «это меня не касается», подлинный вопрос должен бы звучать так: почему Марли понадобилось целых семь лет блуждания в загробном мире, чтобы решить, будто «забота» о ближнем – это его дело?
Впервые: On the Difficult Virtue of Minding One’s Own Business: Towards the Political Rehabilitation of Ebenezer Scrooge // The Philosopher, No. 5 (1997): 24–28.
