Среди писателей, журналистов, университетских преподавателей процент людей левых взглядов традиционно аномально высок. Один из классиков либерализма Роберт Нозик считает, что причина этой нелюбви кроется в современной системе школьного образования.
Просто удивительно, насколько интеллектуалы не приемлют капитализм! У других групп со сравнимым социально-экономическим статусом враждебность к капиталистической системе не так заметна и не так распространена. Таким образом, в статистическом плане интеллектуалы представляют собой аномалию.
Конечно, не все интеллектуалы грешат «левизной». Их мнения, как и мнения представителей других социальных групп, распределяются по кривой. Однако в случае с интеллектуалами эта кривая демонстрирует сдвиг и перекос в сторону левых политических взглядов.
Говоря об интеллектуалах, я имею в виду не всех людей с развитым умом или определенным уровнем образования, а тех, кто по роду занятий имеет дело с идеями, выраженными в словах, и и от кого зависит, какие словесные «послания» получают другие. К этим «кузнецам слов» можно причислить поэтов, писателей, литературных критиков, журналистов и многие преподавателей. К ним, однако, не относятся те, кто в основном производит и передает информацию, сформулированную в количественном или математическом виде («кузнецы цифр»), или работники визуальных СМИ, художники, скульпторы, кинооператоры. В отличие от «кузнецов слов», среди представителей этих профессий процент противников капитализма не превышает норму. Первые же сосредоточены в определенных профессиональных «нишах»: высшем образовании и науке, прессе, государственном аппарате.
«Кузнецы слов» живут в условиях капиталистического общества совсем неплохо: они могут совершенно свободно формулировать, передавать и пропагандировать новые идеи, знакомиться с ними и обсуждать их. Их профессии востребованы, а доходы превышают средний уровень. Почему же среди них так много противников капитализма? Более того, некоторые данные позволяют предположить: чем большего успеха и благосостояния добился интеллектуал, тем больше вероятность, что он неприязненно относится к капитализму. Чаще всего речь идет об «оппозиции слева», но не только. Йейтс, Элиот и Паунд критиковали рыночную систему справа.
Противостояние «кузнецов слов» капитализму имеет немалое общественное значение. Именно они определяют наши идеи и имидж общества, придумывают политические сценарии для госаппарата. Именно они предоставляют фразеологию для нашего самовыражения — от научных трактатов до лозунгов. Поэтому их позиция имеет вес — особенно в современном обществе, все больше зависящем от четкого формулирования и распространения информации.
Можно выделить две категории объяснений столь высокому уровню неприятия капитализма среди интеллектуалов. Первая связана с фактором, касающимся только антикапиталистически настроенных интеллектуалов. Объяснения второго типа относятся ко всем интеллектуалам, к тем движущим силам, что побуждают их становиться противниками капитализма. Вопрос о том, придет ли конкретный интеллектуал под их влиянием к антикапиталистическим убеждениям, зависит от других влияющих на него сил. В целом, однако, поскольку этот фактор увеличивает вероятность антикапиталистических взглядов для всех интеллектуалов, результатом его действия становится более высокий процент людей с такими взглядами в данной социальной группе. Наше объяснение относится именно к этой, второй категории. Мы выделим фактор, склоняющий интеллектуалов к антикапиталистической позиции, но не гарантирующий такой исход в каждом отдельном случае.
Ценность интеллектуалов
Сегодня интеллектуалы считают, что общество должно ценить их выше, чем всех других своих членов, что они должны пользоваться наибольшим престижем и влиянием, получать наибольшее вознаграждение. Интеллектуалы убеждены, что подобный статус принадлежит им по праву. Однако в общем и целом капиталистическое общество не воздает интеллектуалам причитающихся почестей. Людвиг фон Мизес объясняет особую неприязнь интеллектуалов (в отличие от рабочих) к капитализму тем, что они общаются с добившимися успеха капиталистами, имея их в качестве объекта для сравнения, и испытывают унижение от собственного более низкого статуса. Однако подобная неприязнь характерна и для тех интеллектуалов, что не общаются с капиталистами, и само такое общение нельзя считать достаточной причиной для нее — например, тренеры или учителя танцев, обсуживающие богачей и даже завязывающие романы с богатыми дамами, в особых антикапиталистических настроениях не замечены.
Почему же тогда современные интеллектуалы считают, что имеют право на наивысшее вознаграждение и почет со стороны общества, и проявляют недовольство, не получая его? Они считают себя наиболее ценными индивидами, наиболее заслуженными, а общество, по их мнению, должно вознаграждать людей по заслугам. Однако капиталистическое общество не соответствует принципу «воздать каждому по его заслугам и ценности для социума». Помимо подарков, наследства и выигрышей в азартные игры, в свободном обществе рынок распределяет блага в пользу тех, кто удовлетворяет выраженный рыночными же механизмами спрос других людей, и размер распределяемых благ зависит от уровня этого спроса и объема альтернативных вариантов предложения. Неудачливые бизнесмены и рабочие не проявляют такой же неприязни по отношению к капиталистической системе, как «кузнецы слов». Ее порождает лишь ощущение непризнанности собственного превосходства, обделенности тем, что ты считаешь своим по праву.
Почему «кузнецы слов» считают себя самыми ценными членами общества, и почему они полагают, что блага должны распределяться в соответствии с этой ценностью? Отметим, что последний принцип не является обязательным. Предлагаются и другие модели распределения: поровну, по нравственным заслугам, по потребностям. Действительно, даже общество, которое волнуют вопросы справедливости, не обязательно должно стремиться к какой-нибудь модели распределения. Справедливость распределения может быть основана на справедливом процессе добровольного обмена честно приобретенным имуществом или услугами. Любой результат этого процесса будет справедлив, но вписываться в некую модель распределения он не должен. Отчего же тогда «кузнецы слов» считают самыми ценными людьми себя самих и исповедуют принцип распределения в соответствии с ценностью индивида?
С тех самых пор, как человеческие мысли начали фиксироваться на бумаге, интеллектуалы уверяют нас, что их ремесло — самое ценное. Платон ставил способность к логическому мышлению выше храбрости и страсти, утверждая, что миром должны править философы; Аристотель считал мышление высшей формой человеческой деятельности. Неудивительно, что в дошедших до нас текстах отразились именно эти высокие оценки интеллектуальной деятельности. В конце концов те, кто формулировал эти оценки, кто приводил доводы в их пользу, сами были интеллектуалами. Они хвалили самих себя. Те же, кто выше ценил не превращение мысли в слова, а нечто другое — охоту, власть или непрерывные чувственные наслаждения, — не заботились о том, чтобы доверить свои предпочтения бумаге. Только интеллектуалы выработали теорию собственного превосходства.
Обучение интеллектуалов
Какой фактор породил у интеллектуалов ощущение собственной повышенной ценности? Хочу в этой связи сосредоточиться на роли одного общественного института: школы. По мере того, как книжные знания приобретали все большее значение, происходило распространение школьного образования — совместного обучения молодого поколения в классах чтению и книжной премудрости. Школа, наряду с семьей, стала главным институтом, определявшим взгляды молодежи, и почти все будущие интеллектуалы прошли школьное обучение. В школе они добивались успехов. Их сравнивали с другими и признавали лучшими учениками. Их хвалили и вознаграждали высшими отметками, они были любимчиками у учителей. Как же им не увериться в собственном превосходстве? Ежедневно они наблюдали различие в способностях оперировать идеями, в умении быстро соображать. Школа говорила и показывала им: вы лучше всех.
Кроме того, именно школа исповедовала, а значит, и внушала ученикам, принцип вознаграждения по (интеллектуальным) заслугам. Именно тем, кто демонстрировал интеллектуальные способности, доставались похвалы, улыбки учителей, лучшие отметки. В школьной «табели о рангах» умники составляли высший класс. Именно в школе, хотя этот «урок» и не входит в официальную программу, интеллектуалы усвоили, что они ценнее других и что эта повышенная ценность дает им право на большее вознаграждение.
Однако рыночная система в целом преподает иные уроки. В ее рамках наибольшую награду получают не те, кто умеет лучше всех обращаться со словом. Здесь интеллектуальные способности не считаются наивысшей ценностью. И как интеллектуалы, усвоившие представление о собственном превосходстве, о том, что они заслуживают высших наград и имеют на них все права, могли не возненавидеть капиталистическое общество, лишающее их справедливого воздаяния за превосходство над остальными? Удивительно другое: почему глубокая и угрюмая неприязнь интеллектуалов к капиталистическому обществу, облеченная, правда, в «обертку» различных социально-приемлемых причин, сохраняется даже тогда, когда становится очевидно, что эти причины несостоятельны?
Говоря, что интеллектуалы считают себя вправе претендовать на самые высокие награды, существующие в обществе (богатство, статус и др.), я не утверждаю, что именно эти награды они считают наивысшим благом. Возможно, интеллектуалы больше ценят наслаждение от интеллектуальной деятельности или высокую оценку будущих поколений. Но в то же время они убеждены, что общество обязано оказывать им наивысший почет — максимум того, что оно может предложить, даже если этот максимум в их глазах невелик. Опять же я не имею в виду непременно вознаграждение, оседающее в кошельках интеллектуалов, и даже личное уважение. Считая себя интеллектуалами, они бывают недовольны уже тем, что их род занятий в целом не ценится и не вознаграждается выше всего.
Интеллектуал хочет, чтобы все общество представляло собой своего рода огромную школу, напоминало ту среду, где он добивался таких успехов и где его так высоко ценили. Принимая критерии вознаграждения, отличные от тех, что существуют в обществе, школа гарантирует некоторым своим выпускникам понижение социального статуса. Те, кто в школьной иерархии оказываются на самом верху, будут считать, что такое же положение они должны занимать не только в этом «микрообществе», но и в большом социуме, и возненавидят систему, не относящуюся к ним в соответствии с их самопровозглашенными правами и желаниями. Таким образом, система школьного образования порождает у интеллектуалов, а точнее, у «интеллектуалов слова», антикапиталистические настроения. Но почему у «кузнецов цифр» аналогичные настроения не вырабатываются? Я полагаю, что дети, умеющие хорошо считать, несмотря на высокие экзаменационные оценки, не пользуются таким вниманием и благожелательностью учителей, как ученики, имеющие талант к владению словом. Именно умение обращаться со словом приносит подобное личное вознаграждение со стороны учителей, и, очевидно, именно это вознаграждение особенно способствует выработке чувства собственного превосходства.
Централизованное планирование в классе
К этому надо добавить еще одно. Будущие «кузнецы слов» добиваются успехов в рамках формальной, официальной школьной социальной системы, где распределением наград ведает «централизованная власть» в лице учителя. Однако в школах существует и другая, неформальная социальная система, — в классах, коридорах, во дворах — где награды распределяются не централизовано, а спонтанно, в соответствии с предпочтениями одноклассников. И здесь у интеллектуалов дела идут не так хорошо.
Неудивительно, поэтому, что в дальнейшем распределение благ и наград через централизованный механизм представляется интеллектуалам более уместным, чем «анархия и хаос» рынка. Ведь распределение в рамках плановой социалистической системы соотносится с распределением в капиталистическом обществе так же, как распределение по воле учителя соотносится с распределением в коридоре и школьном дворе.
Из нашего объяснения не следует, что будущие интеллектуалы составляют большинство даже в «высшем классе» школьников. Эта группа может состоять в основном из учеников, сочетающих значительные (но не выдающиеся) книжные познания с приятными манерами, сильным желанием нравиться, дружелюбием, умением располагать к себе людей и способностью играть по правилам (и создавать впечатление, что они всегда и во всем следуют этим правилам). Таких детей учителя также будут высоко ценить и вознаграждать, причем в большом социуме они тоже добьются необычайного успеха. (В неформальной школьной социальной системе у них тоже все в порядке, поэтому нельзя говорить об их особой приверженности нормам системы официальной.) Наша гипотеза предполагает, что будущие интеллектуалы непропорционально широко представлены в той части официального школьного «высшего класса», что позднее столкнется с относительным снижением своего статуса, — или, точнее, в той группе, что заранее прогнозирует себе такое будущее. Враждебность у ее представителей возникает еще до того, как они окунутся в большой мир и ощутят реальное снижение статуса: она появляется тогда, когда умный ученик осознает, что в обществе его дела вероятно пойдут гораздо хуже, чем сейчас в школе. Этот непредвиденный результат деятельности системы школьного образования — неприязнь интеллектуалов к капитализму — конечно, лишь усиливается, когда школьники читают труды интеллектуалов, занимающих резкую антикапиталистическую позицию, или имеют их в качестве учителей.
Несомненно, среди «кузнецов слов» встречаются и те, кто в школе были своенравными и «чересчур» пытливыми учениками, а потому не пользовались расположением учителей. Усвоили ли и они урок относительно того, что лучшим причитается наивысшее вознаграждение, считают ли они себя, несмотря на негативное отношение учителей, лучшими из лучших, возникает ли у них еще в юности неприязнь к школьной системе распределения? Очевидно, что для ответа на этот и другие вопросы, поставленные нами, для проверки и оттачивания нашей гипотезы, необходимы данные о школьном опыте будущих «кузнецов слов».
В общем плане вряд ли кто-либо не согласится с тем, что нормы, существующие в школе, влияют на убеждения людей и после того, как они заканчивают обучение. В конце концов, помимо семьи, школа — главная социальная структура, где дети учатся действовать, а потому школьные годы готовят их к жизни в «большом обществе». И неудивительно, что те, кто добивался успеха в рамках норм школьной системы, отрицательно относятся к обществу, где действуют другие нормы, не гарантирующие им такого же успеха. Не стоит удивляться и тому, что, если именно эти люди определяют самовосприятие и самооценку общества, те его члены, что поддаются внушению, обращаются против этого общества. Если бы вам пришлось создавать общество с нуля, вы вряд ли бы захотели, чтобы его школьная система формировала у «кузнецов слов» неприязнь к нормам этого общества.
Наше объяснение непропорциональной распространенности антикапиталистических настроений среди интеллектуалов основывается на весьма правдоподобных социологических обобщениях. В обществе, где первая внесемейная система, или институт, с которой сталкивается подрастающее поколение, распределяет вознаграждения, те, кто добивается в ее рамках наибольших успехов, как правило усваивают нормы этой системы и ожидают, что весь социум будет жить по этим нормам. Они будут считать, что при распределении благ им причитается та доля, или хотя бы то положение в обществе, что соответствует этим нормам. Более того, люди, составляющие «высший класс» в иерархии этого первого внесемейного института и впоследствии сталкивающиеся со снижением своего статуса в «большом обществе» (либо предвидящие такой исход), из-за ощущения обделенности тем, что считают своим по праву, склонны к неприятию социальной системы в целом и враждебности к ее нормам.
Отметим, что это нельзя считать непреложным законом. Не все, кому приходится опускаться вниз по социальной лестнице, становятся противниками системы. Однако такое снижение статуса представляет собой один из факторов, действующих именно в этом направлении, и потому на совокупном уровне его эффекты в той или иной степени проявляются. Есть смысл также выделить разные формы этого снижения: представители «высшего класса» могут получать меньше, чем члены какой-либо другой группы, или (при том, что никакая группа не стоит над ними), получать столько же, но не больше, чем те, кого они считали ниже себя. Именно первая форма снижения социального статуса вызывает особое потрясение и возмущение; вторую терпеть намного легче. Многие интеллектуалы (по их собственным словам) выступают за равенство, и лишь небольшая часть считает себя «аристократией». Итак, согласно нашей гипотезе, первая форма снижения статуса в наибольшей степени способствует формированию недовольства и враждебности к обществу.
Школа прививает и поощряет лишь некоторые из навыков, необходимых для будущего успеха (в конце концов она является специализированным институтом), поэтому ее система вознаграждений отличается от той, что действует в «большом обществе». Это, в свою очередь, гарантирует некоторым выпускникам снижение статуса в большом обществе — со всеми вытекающими последствиями. Выше я отмечал: интеллектуалы хотят, чтобы общество напоминало школу. Теперь мы видим: причина обманутых ожиданий и недовольства заключается в том, что школа (как специализированная первая внесемейная социальная система) не является обществом в миниатюре.
Таким образом, исходя из нашей гипотезы, можно спрогнозировать, что непропорционально высокий процент интеллектуалов, окончивших школу, будет испытывать неприязнь к любому обществу, в котором они живут — будь то капиталистическое или коммунистическое. Несоразмерно большая часть интеллектуалов по сравнению с другими группами капиталистического общества, обладающими таким же социально-экономическим статусом, настроена против капитализма — это факт. Но здесь возникает другой вопрос — занимают ли аналогичные позиции по отношению к своему социуму интеллектуалы, живущие в других обществах? Ясно, что нам бы очень пригодились данные об отношении интеллектуалов в коммунистических обществах к номенклатуре — испытывают ли и они враждебность по отношению к собственной системе?
Одним словом, нашу гипотезу нужно уточнить таким образом, чтобы она не относилась (или относилась, но в меньшей степени) к любому обществу. Можно ли считать неизбежным, что школьные системы повсюду порождают враждебность к обществу у интеллектуалов, не получающих от него наивысшего вознаграждения? Вероятно это не так. Капиталистическое общество уникально тем, что оно провозглашает: вознаграждаться будут способности, личная инициатива и личные заслуги. Человек, выросший в кастовом или феодальном обществе, не ожидает награды в соответствии с ощущением собственной ценности. Капиталистическая же система вознаграждает только тех, кто удовлетворяет выраженные через рыночный механизм желания других — в соответствии с вкладом человека в экономику, а не его ценностью. В то же время оно достаточно близко подходит к принципу вознаграждения за ценность — ведь понятия «вклад» и «ценность» при капитализме зачастую становятся синонимами — чтобы подпитывать ожидания, порожденные в школе. Этика общества в целом достаточно близка к этике школ, чтобы эта близость могла создавать недовольство. Капиталистическое общество вознаграждает за личные достижения (или провозглашает этот принцип), а потому вызывает у интеллектуала, считающего, что именно его достижения особенно велики, самую сильную озлобленность.
На мой взгляд, здесь действует и другой фактор. Роль школ в формировании этих антикапиталистических настроений оказывается тем сильнее, чем разнообразнее состав учеников. Когда почти все, кто в будущем добьется успеха в экономической деятельности, учатся в отдельных школах, у интеллектуалов не может возникнуть по отношению к ним чувства превосходства. Но даже если многие дети из высшего класса ходят в отдельные школы, в открытом обществе существуют и другие учебные заведения, и многие из их выпускников в дальнейшем станут успешными предпринимателями, а интеллектуалы позднее будут с горечью вспоминать, насколько они превосходили в учебе одноклассников, добившихся теперь большего богатства и влияния. Открытость общества приводит и к еще одному результату. Ученики — не только будущие «кузнецы слов», но и остальные — не могут знать, как сложатся их дела в будущем. Они могут лелеять самые радужные надежды. Закрытое общество, лишенное социальной мобильности, губит подобные надежды на корню, но в открытом капиталистическом обществе детям не приходится заранее смириться с ограниченностью их возможного продвижения по социальной лестнице. Это общество, казалось бы, обещает: самые способные и ценные индивиды достигнут вершин. А его школы заранее дают детям, добивающимся наибольших успехов в учебе, представление о том, что именно они — самые ценные члены общества, а потому заслуживают наибольшего вознаграждения. И позднее эти самые ученики, которых больше всего поощряли, которые лелеяли самые высокие надежды, видят, как их сверстники, имевшие в школьные годы куда меньшие заслуги, обгоняют их в социальном статусе и «отнимают» у них причитающиеся им по праву высшие награды. Стоит ли удивляться, что у таких людей возникает неприязнь к подобному обществу?
Несколько дополнительных замечаний
Итак, нам удалось несколько конкретизировать нашу гипотезу. Антикапиталистические настроения у интеллектуалов («кузнецов слов») порождает не просто система школьного образования, а система школьного образования в определенном социальном контексте. Несомненно наш тезис нуждается в дальнейшем уточнении. Но довольно. Пришло время передать нашу гипотезу обществоведам, превратить ее из отвлеченной кабинетной теории в основу для конкретных исследований с фактами и данными в руках. Стоит, однако, перечислить некоторые сферы, в которых сформулированный нами тезис может дать поддающиеся проверке выводы и прогнозы. Во-первых, можно предположить: чем больше школьная система страны вознаграждает за успехи в учебе, тем сильнее у ее интеллектуалов будет проявляться «левый уклон» (в качестве примера вспомним Францию). Во-вторых, у тех интеллектуалов, что в школе «раскрылись» поздно, не должно возникать ощущения, что им по праву причитается наивысшее вознаграждение: таким образом, процент противников капитализма среди них будет меньше, чем среди тех, кто с самого начала демонстрировал блестящие успехи в учебе. В-третьих, мы ограничили нашу гипотезу теми обществами, где (в отличие от индийского кастового общества, к примеру), ребенок, добивающийся успеха в школе, может ожидать такого же успеха и в обществе. В западном обществе таких ожиданий вплоть до последнего времени не могло быть у женщин, поэтому ученицы, входившие в школьный «высший класс» и позднее пережившие снижение своего статуса, не должны испытывать такой же неприязни к капитализму, как интеллектуалы-мужчины. Таким образом, мы можем спрогнозировать, что чем дальше общество продвигается к равенству между мужчинами и женщинами в сфере профессиональных возможностей, тем сильнее среди интеллектуалов женского пола будет проявляться то же непропорциональное неприятие капитализма, что характерно для интеллектуалов-мужчин.
Кто-то из читателей может усомниться в обоснованности подобного объяснения антикапиталистических настроений у интеллектуалов. Но, как бы то ни было, мне кажется, что нам удалось выявить важный феномен. Сформулированное нами социологическое обобщение интуитивно представляется убедительным: что-то вроде этого должно происходить в реальности. Для той части школьного «высшего класса», что впоследствии сталкивается со снижением своего социального статуса, это не может пройти без последствий, без возникновения определенного антагонизма по отношению к обществу. И если следствием этого не становится непропорционально высокий уровень антикапиталистических настроений среди интеллектуалов, то в чем тогда проявляется данный эффект? Мы начали с непонятного феномена, требовавшего объяснения. И, на мой взгляд, нам удалось найти причину, которая, после того как мы ее четко сформулировали, выглядит настолько очевидной, что вполне может послужить объяснением реальных процессов.
Впервые: Why Do Intellectuals Oppose Capitalism? // Cato Policy Report. 1998. January–February.
